Дмитрий Быков: поэзия формулирует цели нации

— Кто такой Дмитрий Быков?

— Писатель, журналист, преподаватель истории литературы.

— А кем вы себя больше ощущаете?

— Писателем, журналистом, преподавателем истории литературы. Я этого не разделяю. Это все – литературная работа. Я – литератор.

— И какие идеалы преследует современная литература?

— Не могу говорить за всю современную литературу. Я преследую идеалы просвещения. Я их не преследую… в том смысле, что их преследуют другие люди. Я их стараюсь осуществлять. Стараюсь им служить, даже сказал бы я.

— А какие идеалы исповедует современная молодёжь?

— Не могу сказать за современную молодежь, потому что я давно к ней, к сожалению, не принадлежу. Как сказано в «Гамлете», – «ваша мудрость выказала бы себя более богатой, обратись вы с этим вопросом к врачу». Я про молодёжь ничего не знаю. Ну, я общаюсь, конечно, с какими-то студентами, но не об идеалах. Мне кажется, им интересно решать масштабные сложные задачи. Вот так бы я сказал. Единственный способ быть им интересным – это говорить с ними о трудном.

— О трудном. Обратимся к вопросу о политической сатире. Она сегодня актуальна?

— Политическая сатира актуальна всегда. Я не могу себе представить времени, в котором бы она была неуместна. Это был бы золотой век, наверно…

— А как же проект «Гражданин поэт»? Он исчерпал себя?

— Почему? Он продолжается, но без меня. Уже два года, как я не участвую в проекте «Гражданин поэт»…

— Может, он исчерпал себя для вас?

— Нет. Я продолжаю с интересом к нему относиться. Но я занимаюсь другими вещами. Мы с Ефремовым делаем «Стихи про меня». Хорошие стихи про нас и плохие стихи про нас. Хорошие – это веселые, бодрые, позитивные. Плохие – это мрачные, депрессивные и даже трагические. Мне это сейчас кажется более интересным. Я ни одним своим проектом не занимался дольше трех лет.

— А что вам ближе – хорошие или плохие?

— Понимаете, под хорошими мы имеем в виду несколько иронические, жизнеутверждающие, а под плохими, наоборот, — депрессивные. Причем, эти стихи качественно не хуже. Просто они соответствуют плохому настроению. Ну, например, стихотворение Владимира Луговского, поэма «Алайский рынок» соответствует депрессивному настроению, а стихотворение Маяковского «Разговор с фининспектором о поэзии», с известными поправками, соответствует позитивному настроению, жизнеутверждающему. Мои какие-то стихи Миша (Михаил Ефремов, — прим. СОВЫ) тоже читает периодически. Это его выбор, не мой. Там тоже есть плохие и хорошие…

— А Грузия для вас плохая или хорошая?

— Грузия для меня рай. И так было всегда. Меня очень многое с ней связывает. Да и для русского поэта как-то престижно ее любить, называть ее «Русским Парнасом» вслед за Есениным: «Издревле русский наш Парнас», – и так далее, дружить с грузинскими поэтами… Традиция этой дружбы заложена сначала отношениями Пастернака с Тицианом и Паоло (грузинские поэты Тициан Табидзе и Паоло Яшвили, — прим. СОВЫ). Впоследствии они заложены отношениями, например, Беллы Ахмадулиной с постоянно здесь жившим в то время Симоном Чиковани, или, например, Параджановым, хотя он и не грузин. То есть, традиция поэтической дружбы, которая заключается, конечно, отнюдь не только в возлияниях, она очень близка мне.

Да и вообще, всегда, когда я нахожусь в Тбилиси, мне хорошо. Физически хорошо. Мне очень жаль, что я не могу здесь находиться часто, потому что у меня много московской работы. Я совершенно не исключаю, что когда-нибудь в старости переселюсь сюда и стану сидеть как типичный грузинский старик на лавке, играть в шахматы, спорить о политике… Для меня это такой оптимальный вариант будущего.

В Тбилиси я впервые приехал, когда меня дед привез к своему однополчанину – Владимиру Джгамадзе. Это было первое мое знакомство с Грузией, кажется, еще в 12-летнем возрасте. И, конечно, это было потрясающе. Потом я сюда наезжал регулярно по журналистским делам… Я даже думаю, что мать совершенно напрасно отклонила предложение одного замечательного грузинского филолога (не буду называть его), который очень серьезно хотел на ней жениться. Впрочем, когда уже многие годы спустя я с этим человеком познакомился, он сказал, что при желании я всегда могу себя называть грузином; он как бы дал мне все возможные верификации. А матери передал кубок, который теперь стоит у нас на видном месте.

«Крупнейшим европейским лириком первой половины века я считаю Галактиона»

Я считаю, что если б она все-таки вышла замуж в Тбилиси, это было бы хорошо, это было бы правильно, потому что я больше люблю и этот климат, и эту кухню, и в общем, эту литературу, потому что такая фигура как Чиладзе, например, по разным причинам не была бы возможна в Москве, такой роман как «Железный театр» (автор — Отар Чиладзе, — прим. СОВЫ) вряд ли был бы в России напечатан. Ну и, конечно, такая фигура как Амирэджиби, которого правильно совершенно назвал Веллер недоосуществившимся гением европейской прозы, тоже бы сделала честь любой литературе. И я с удовольствием бы, конечно, был соотечественником Панджикидзе, Думбадзе, очень многих поэтов… Достаточно сказать, что крупнейшим европейским лириком первой половины века я считаю Галактиона. Я много раз брался переводить Галактиона… Но, вот если из Бараташвили еще можно что-то перевести – нечеловеческими усилиями, как это делал Пастернак, – то вот Табидзе непереводим в принципе, потому что у него склад мышления другой. Это гениальная поэзия, даже на звук гениальная. И судьба его гениальная совершенно. Даже в убогом русском переводе такие стихи как «Ушла из дома и не возвратилась» — всегда вызывают у меня потоки неконтролируемых слез. И когда я занимался биографией Окуджавы (кстати, самого грузинского из русских поэтов), то я, конечно, очень много читал всякой грузинской литературы, которая его формировала, общался с его грузинскими друзьями и так далее…

— Мне показалось, что это своего рода сравнения. А можно ли сравнивать современную Россию с современной Грузией?

— Нет, это совершенно разные страны! Зачем их сравнивать? Грузия – это такой прелестный особый кусок земли с совершенно неповторимым характером, она с Россией ничего не имеет общего – ни климатически, ни литературно… Она исторически с ней связана. Мы долго жили вместе – это было неплохо, мне кажется. Сейчас мы живем врозь, потом, думаю, опять будем жить вместе. Знаете, живущий не сравним, как сказал один поэт (Осип Мандельштам, — прим. СОВЫ), который тоже очень любил тут у вас гостить, и написал про вас недурные стишки: «Человек бывает старым, а барашек – молодым».

— А что вы можете сказать о современной России?

— Как у меня было сказано в одном из стихотворений, «большая холодная страна»…

— Перед интервью вы сказали, что не будете говорить резкостей о России вне России. Как вы объясните этот принцип?

— Все, что я хочу сказать в лицо, я должен говорить в лицо. Говорить за глаза у нас считается неприличным. Если вы хотите сказать про Россию какую-нибудь гадость, скажите ее в России. А вне России – это неинтересно. Предупреждая ваши дальнейшие попытки, сразу хочу сказать: говорить о сегодняшней российской политике – неинтересно. Неинтересно просто потому, что это исчерпанная проблема. Как говорил Станислав Ежи Лец, «сомневаться, когда знаешь, – дурной тон». Зачем обсуждать то, что очевидно?

Меня больше волнует другое. Понимаете, вот, период дольника исчерпан, действительно исчерпан. После Бродского заниматься этим уже нельзя. Не приживается совершенно, к сожалению, верлибр. Вот когда мы переводим Матиашвили… Первоклассный, кстати, поэт, но в русской традиции его не знают. Почему? Потому что верлибрист не пишет в рифму. Вот Галактиона знают, потому что все-таки это рифмованный стих, классический.

«Если поэзия не сформулирует цели нации, то их не будет»

Что будет дальше? Возможны какие-то попытки… Некоторые авторы ищут какие-то античные размеры, некоторые вообще пишут алкеевой строфой… Я пытаюсь что-то делать с разностопностью. Кто-то пытается прививать традиционные русские размеры, чуть ли не былинные или силлабические. Но очевидно, что русский стих находится на распутье. Ну нельзя писать ямбом в 21-м веке. Ну хоть тресни – нельзя. Возможны какие-то эксперименты – писать в строчку. Чем это закончится, я не знаю. Но это вопрос более важный, чем вся русская политика вместе взятая. Потому что поэзия формулирует цели нации. И если она их не сформулирует, то их не будет, понимаете? Цитатами разговаривают люди. Сначала мы должны сформулировать, а потом они будут это осуществлять. И вот пока этого нет, говорить об этом смешно.

— А можете процитировать что-нибудь из Дмитрия Быкова? Что-нибудь сатирическое…

— Сатирическое?..

— То, что можно примерить и на Россию, и на Грузию. Остренькое.

В стае соратников холодно мне,
В стаде противников – тесно…
Нету мне места на этой земле.
Это и есть мое место.