Екатерина Сокирянская, директор проекта по России и Северному Кавказу «Международной кризисной группы».
— К правозащитникам, работающим в Центральной Азии, стали все чаще обращаться жены и подруги боевиков ИГ, которые на данный момент проживают в третьих странах. Они просят помочь им избежать экстрадиции на родину. Сталкивались ли вы с подобными случаями на Кавказе?
— Я знаю об одном случае, произошедшем недавно, когда бывшую жену одного из русскоязычных пропагандистов ИГ депортировали из Турции в Украину, а оттуда СБУ передала ее в ФСБ. Женщину допросили и посадили в поезд в Дагестан. До этого она обращалась к общественникам в Киеве. Проблемы жен боевиков российским правозащитникам и аналитикам знакомы очень давно, они довольно часто обращаются в правозащитные организации.
— О чем конкретно идет речь? С какими просьбами они чаще всего обращаются к правозащитникам?
— Если говорить о правозащитных проблемах, то это повышенное внимание силовых структур, которое чаще всего выражается в регулярных задержаниях, обысках, проверках. В Дагестане обращаются гораздо чаще, потому что там такие женщины наиболее заметны в публичном пространстве. В Чечне их тоже много, но там — диктаторский режим, и у них нет возможности артикулировать свои проблемы.
В Дагестане жен боевиков ставят на так называемый профилактический учет. Сегодня на Северном Кавказе — это очень серьезная проблема. За последние года два силовые структуры поставили на учет от 10 до 15 тысяч человек – это те цифры, которые озвучивают сами силовики.
— Это данные по Дагестану или Северному Кавказу в целом?
— Это только по Дагестану, по всему Северному Кавказу около 30 000. Но нужно понимать, что отток в Сирию в основном идет из Чечни и Дагестана. Есть человек 100-120 из Кабардино-Балкарии, и совсем небольшое количество из Ингушетии. С 2009 года эпицентр активности боевиков сместился из Чечни в Дагестан.
— В чем причина такого смещения активности?
— Причина, прежде всего, в том, что в Чечне сам конфликт пережил серьезную трансформацию. Если раньше это был сепаратистский, национальный проект, то собственно уже с начала двухтысячных он стал в большей степени исламистским, джихадистским. В 2007 году был провозглашен «Имарат Кавказ» во главе с Доку Умаровым, на то время лидером чеченского подполья. По сути это был разрыв с чеченской национальной повесткой. Отныне целью ставилось установление радикальной формы исламистского государства на всем Северном Кавказе. Это был наднациональный проект, и многим чеченцам, которые воевали в первую войну, он стал неинтересен, это была уже не их история.
В Дагестане же и в республиках с преимущественно смешанным этническим составом, таких как Кабардино-Балкария, исламистская идеология всегда имела больший резонанс. Дагестан — республика с самыми глубокими религиозными исламскими традициями в России, которые не удалось искоренить даже в период воинствующего советского атеизма. И там сформировалась самая большая салафитская община в России. Часть этой общины радикализировалась и взяла в руки оружие. К тому времени в Чечне воевать стало сложно, и центр активности вооруженного подполья сместился в Дагестан.
Так вот, возвращаясь к женам и к этому пресловутому профучету… Люди, которых ставят на учет, — это те, кто исповедует салафитское течение в исламе. Порой они идентифицируются силовиками по внешним признакам. Если человек носит бороду без усов, у него короткие штаны и пятеро детей в 32 года, — все, значит он радикал! Человек может попасть в этот список потому, что он случайно кого-то подвез, а в сельской местности, все люди друг с другом знакомы, они выросли вместе. Ты же не знаешь, чем занимается твой одноклассник, которого ты встретил на улице, пожал ему руку и подвез?! Подвез — значит помог и угодил в список, если дело не возбудили. Или сдал квартиру кому-то, кто оказался связан с радикальными группами. Или зашел не в ту мечеть…
Сторонников фундаментального ислама стали массово задерживать в мечетЯх, особенно перед Олимпиадой в Сочи, по 80-100 человек разом.
Особенно после пятничных молитв. Их увозили целыми автобусами и доставляли в участки, допрашивали, заставляли писать бесконечные объяснительные. Так прихожан определенных мечетей ставили на учет. Сейчас на учет ставят и детей, и подростков, и женщин. Уже начиная с детского сада дети попадают в списки, к ним особое внимание. И уж тем более ко всем вдовам, женам боевиков, которые сидят в тюрьмах, женами тех, кто воюет в Сирии, сестрами и другими родственниками.
— Таких много?..
— Точных цифр нет, но речь идет о сотнях. Права тех, кто находится на профучете серьезно ограничены. Как мне рассказывала одна из таких молодых женщин, чтобы поехать из города, где она живет в Махачкалу за покупками, нужно предупредить местного участкового. Этот участковый пришел к ней и сказал, что к каждому из них приписано по четыре человека, которые стоят на учете, и за которыми нужно следить постоянно. Силовики приходят перед всеми праздниками, иногда обыскивают, а если муж такой женщины еще воюет на Кавказе, то силовики нередко используют ее как приманку. Отчасти поэтому в последние году силовикам удалось так эффективно подавить подполье. Они хорошо знают, что рано или поздно боевик будет встречаться с женой. Они вычисляют девушек, вышедших замуж за “лесных” и следят за ними. В последние годы в спецоперациях часто блокируют в домах боевиков вместе с детьми и женщинами.
Здесь нужно отметить, что есть разные категории женщин. Случается, что девушка вышла замуж за практикующего мусульманина, а получилось, что он со временем радикализировался и ушел к боевикам. А есть девушки, я таких тоже наблюдала, которые сами по себе очень радикальны и изначально хотят выйти замуж за «моджахеда». Они не хотят быть женой простого законопослушного парня.
— Речь идет в основном о молодых девушках, ведь так?
— Да, очень молодых. Обычно от 18 до 24-25 лет. Был такой известный махачкалинский женский джамаат в Дагестане. Девушки выходили замуж за боевиков, романтизировали джихад, хотели в нем участвовать. Считается, что женщина, вышедшая за «моджахеда», делит с ним все невзгоды: ночные визиты силовиков, аресты и так далее. И если он станет «шахидом», то она тоже получает рай. Многие девушки в это верили. Их мужей довольно быстро убивали, и они выходили за других. Посмотришь — ей 23-24 года, а она уже три раза была замужем, и дети от разных мужчин.
Так вот, этот махачкалинский джамаат был большой головной болью для местных полицейских. Они часто проводили аресты, заскакивали к ним в квартиры, доставляли в участки, пытались уголовные дела против них возбуждать. Но сейчас этих девушек практически не осталось. Как ветром сдуло. Кто-то уехал в Турцию, там образовалась довольно большая община консервативных российских мусульман, а кто-то в ИГ. Многие уехали с детьми, кто-то с мужьями. А те, кто без мужей, вышли замуж уже в ИГ. Пока муж жив — все хорошо, а если его убивают, женщин помещают, как их раньше называли, в дома для невест…
— По факту для вдов?!
— Да, они при этом считаются невестами – предполагается, что должны скоро снова выйти замуж. Их не вынуждают выходить замуж, но сами условия к этому подталкивают. В этих домах невест все живут одним колхозом: женщины, дети и специальные смотрительницы. Передвижение, конечно, ограничено, и очень многие из тех, кто ехал туда с романтическим настроем, быстро разочаровались.
— Как я понимаю, у них нет права вернуться домой. Но если они все-таки изъявляют подобное желание, как часто они обращаются за помощью к правозащитникам? Те, кому все-таки удалось покинуть ИГ, что с ними происходит потом?
— Да, они возвращаются с огромным трудом, Покинуть территорию «халифата» можно только по специальному разрешению амира, а получить такое разрешение практически невозможно. Нужно их, что тебе нужно выехать по причине болезни, которую там не в состоянии вылечить. Но сейчас в ИГ довольно много хороших квалифицированных врачей, поэтому под таким предлогом выпускают все меньше и меньше. Также нужно понимать, что, у тех, кто приезжают в ИГ, сразу же отбирают паспорт. Так что женщины остаются без документов. Если мужчина при желании хоть как-то может выбраться, женщинами намного сложнее. Они не могут передвигаться в одиночку, смотрительницы организовывают даже выход за подгузниками.
Но самая главная сложность состоит в том, что дети, попавшие в ИГ, принадлежат халифату. Их нельзя вывести.
Было много случаев, когда убивали мужей, и кто-то из родственников с Кавказа приезжал за детьми, те же бабушки, дяди. Детей не отдают. Женщине говорят: если тебе очень нужно, то ты можешь оставить детей и уехать. Кто же решится на такое?
— Но некоторым все же удается сбежать… Как?
— Есть специальные контрабандисты, в том числе русскоязычная контрабандная сеть, которая вывозит людей за очень большие деньги. Когда-то это было пять тысяч долларов, потом стало 15. И без гарантий. Женщины отдельно, дети — отдельно. Поступающую оттуда информацию очень сложно перепроверить: был, например, слух, о том, что группу русскоязычных контрабандистов казнили. После этого якобы ставки выросли, и все стало еще сложнее. Все возвращающиеся в Россию сразу попадают под статью “терроризм”, что влечет за собой большие тюремные сроки. Иногда родственникам удается договориться с силовиками. В общем, выход женщин оттуда — это буквально единичные случаи,результат большой, ювелирной работы, требующей больших согласований и сопряженной с невероятным риском для самих женщин.
— А есть хотя бы приблизительные данные, скольким удалось вернуться из ИГ. Есть какие-нибудь цифры, которые помогут понять тенденцию?
— Открытой статистики нет. Есть женщины, которым удается бежать, но они не возвращаются в Россию. Оседают в Турции или где-то на Ближнем Востоке. Покинув «Исламское государство», многие прячутся, поэтому их довольно сложно найти.
— Где в основном оседают выходцы Северного Кавказа и России сегодня, уезжающие в поисках более спокойной жизни?
— Многие консервативные российские мусульмане последние годы переехали в Турцию, особенно перед Олимпиадой. В преддверии Игр на Кавказе проходили жесткие зачистки, и многие пошли на такой шаг, чтобы жить комфортнее в соответствии со своим религиозным убеждениями, чтобы не беспокоиться каждый раз, когда жена выходит на улицу в хиджабе. В том числе многие московские кавказцы переезжали. В Стамбуле образовалось довольно большая община российских мусульман. Российская сторона хочет вернуть часть из них назад. Рамзан Кадыров добивается депортации части чеченцев, но не потому, что эти люди, связанные с ИГ, а потому что многие из них –полевые командиры, которые когда-то воевали в Чечне. Турецкая сторона тоже проявляет к ним определенный интерес, потому что россияне присягнувшие ИГ уже не раз совершали теракты в Турции. В 2015 году дагестанка взорвалась в полицейском участке, недавно был взрыв в аэропорту Ататюрка, оба смертника из России — один из Дагестана, другой — из Карачаево-Черкесии. Понятно, что ИГ вербует людей в том числе из этой российской стамбульской общины. В районах на окраинах Стамбула, где компактно проживают наши мусульмане, проходили аресты. Задерживали в том числе женщин с детьми. Некоторых Россия вносит в списки воюющих в Сирии, даже если они никогда не выезжали туда. Эти списки (которые все называют «кодами») передают турецким властям и они задерживают таких людей.
— Есть ли случаи экстрадиции людей в Россию?
— Есть и немало. Сейчас, на фоне резкого улучшения отношений Турции и Москвы, и терактов в Турции, их может быть больше. После терактов в аэропорту Ататюрка в ряде ведущих турецких СМИ прошла информация, что Ахмед Чатаев, который некоторое время жил в Панкиси, отвечает в ИГ за Стамбул, и именно он стоял за другими терактами в Стамбуле. Если эта информация подтвердится, то, турецкие спецслужбы российским мусульманским общинам будут уделять больше внимание. Насколько я понимаю, у турецких силовиков очень низкий уровень инфильтрации в эти общины. У них нет возможностей проверять, кто действительно связан с ИГ, а против кого в России просто слепили дело. Поэтому в общинах есть опасение, что людей начнут массово депортировать в Россию. Пока этого не происходит.
— В своих статьях вы нередко упоминаете и о выходцах с Южного Кавказа, в частности, из Грузии. Панкисское ущелье дало «Исламскому государству» таких видных деятелей как Тархан Батирашвили, Мурат Маргошвили… Какая тенденция сейчас? Стал ли поток джихадистов из Грузии меньше?
— Поток людей, вступающих в ряды ИГ, снижается глобально, не только в наших странах. По целому ряду причин. ИГ снижает свою уникальную способность мобилизовать такое количество людей из самых разных стран через социальные сети. Изначально эта мобилизация была обусловлена успешностью ИГИЛовского проекта, позиционирующего себя как «пятизвездый джихад». Им удалось быстро захватить территории и установить там свои «шариатские порядки», и управлять этими территориями… Недаром, пропагандисты ИГ акцентируют внимание на государственное управление, способность чинить дороги, наладить работу здравоохранения. Это привлекало часть радикалов, им казалось, в этом проекте есть шанс создать новую жизнь, бежать от репрессивных режимов. Сейчас ИГ далеко не столько привлекательное явление. Оно довольно стремительно теряет территории.
Понятно, что там не жизнь, а фронт. Привезешь туда жен и детей, а им на головы падают бомбы.
Кроме того, ИГ утверждает, что оно — шариатский проект, но там сплошь и рядом нарушаются даже самые радикальные трактовки шариата. Это, конечно, многие горячие головы охладило. Кроме того, практически все страны стали ограничивать отток и закрыли боевикам путь обратно в страны исхода. То есть, это билет в один конец. Жесткие репрессии идут и внутри ИГ, и не только по отношению к мирным жителями, но и в отношении элиты. Постоянно кого-то казнят, сажают, обвиняют в шпионаже. Бесконечные внутренние разборки в значительной степени поубавили энтузиазма.
— Считаете ли вы политику, которую проводят грузинские власти по отношению к радикальным мусульманам своей страны, эффективной?
— То, что делает Грузия в Панкиси, на мой взгляд, очень разумный подход: попытка интегрировать людей и как-то поддержать их в социально-экономическом плане в сочетании с работой силовиков. Понятно, что проблема связана в первую очередь с безопасностью, эти люди не на курорт едут, а головы резать. То есть силовой аспект в такой работе будет неизбежно присутствовать. Но с другой стороны, по крайней мере на уровне риторики, видны попытки улучшить жизнь и интегрировать панкисское общество.Не так давно в Тбилиси прошла конференция с участием грузинской салафитской общины, где последние пытались разъяснить обществу свою позицию. Главное, чтобы был какой-то диалог, потому что если есть диалог, люди не радикализируются. Они уходят в радикализм, когда все каналы коммуникации закрываются, сменяясь репрессиями.
— Но ведь ситуацию в Панкиси усугублял еще и раскол в самом панкисском обществе, в частности, непрекращающиеся конфликты между традиционно умеренными кистинцами и теми, кто исповедует более радикальную форму ислама.
— Раскол между традиционным и салафитским общинами — характерная черта постсоветского ислама. Конфликт на Северном Кавказе во многом подпитывается внутриконфессиональными противоречиями. По разным данным, из Грузии уехали в Сирию от 50 до 100 человек. Надо сказать, что на руководящих позициях как в ИГ так и в независимых группировках кистинцы почему-то представлены несколько больше, чем другие кавказцы. Почему так происходит должно стать темой отдельного исследования.