Для огромного большинства жителей СССР знакомство с Бертолуччи началось с «Последнего танго в Париже». Знакомство было, прямо скажем не совсем адекватным, если не сказать жестче — попросту обидным, а то и оскорбительным для великого режиссера.
Пришлось оно на начало 80-х, на время появления первых видеомагнитофонов и проникновения вместе с ними и через них в советскую реальность до тех пор недоступных запретных плодов — иронично-пародийной и нередко высмеивающей советскую реальность бондианы, героических подвигов Брюса Ли на почве постижения боевых искусств и, конечно, порнографии.
Именно по категории порнографии и проходила экзистенциальная драма потерявшего жену и вместе с нею самого себя и ищущего утешения в безудержной, одержимой сексуальной страсти американца, бесцельно бродящего по пропитанному чувственностью Парижу.
Да, киноманы знали, что американец — великий Марлон Брандо, к тому времени, когда «Последнее танго» добралось до нас, уже прославившийся как монументальный дон Корлеоне в «Крестном отце». Да, любители джаза упивались чувственным, источающим страсть саксофоном Гато Барбьери в саундтреке фильма. Да, Париж — отстраненный и холодный — завораживал. Но изголодавшийся по сексу на экране советский люд с вожделением ожидал и вкушал невиданной степени откровенности сексуальные сцены. Они затмевали все — и Брандо, и музыку, и Париж. И уж точно мало кому тогда еще известного итальянского режиссера.
Впрочем, справедливости ради, стоит сказать, что и на куда более привычном и терпимом Западе сексуальная откровенность «Последнего танго» произвела фурор и многими была встречена в штыки.
Суд в Болонье рассматривал дело по обвинению Бертолуччи в создании порнографии. И, несмотря на оправдательный приговор, режиссера лишили гражданских прав (в том числе права голосовать), и суд постановил уничтожить все копии картины.
А много лет спустя исполнительница главной женской роли Мария Шнайдер, которой в момент съемок было всего 19, стала делиться шокирующими подробностями. Оказывается, перед самой откровенной сценой анального секса Бертолуччи и Брандо не сочли нужным поделиться с нею деталями предстоящего, и она, по ее словам, чувствовала себя «униженной» и даже «немного изнасилованной».
И хотя «Последнее танго» было далеко не первым фильмом режиссера, именно он принес ему мировую пусть и скандальную — а какая слава больше скандальной? — известность. Когда год-два спустя у нас в Ленинграде в кинотеатре «Кинематограф» — оазисе непрокатного кино — показывали «Конформист», все киноманы выстроились в очередь. И, вновь, увы, неадекват — бледная черно-белая копия, с вырезанными по причинам сексуальным (гомосексуальным!) и политическим (фашистские симпатии главного героя) сценами, не говоря уже об откровенно фрейдистской подоплеке фильма.
Сам Бертолуччи был, безусловно, левым. Не таким отчаянно левым, как его друзья-соратники Годар и Пазолини, но он откровенно признавал себя марксистом, и революционный 1968 год оказал решающее влияние на формирование его политических, идеологических и эстетических взглядов.
Много лет спустя в «Мечтателях» (2003) он воспроизвел тот самый революционный Париж 1968 года — с демонстрациями и студенческими бунтами, с очарованием новым революционным кино и, конечно же, с сексуальным раскрепощением.
Но все же главным с точки зрения идеологии — и моим любимым — фильмом Бертолуччи стал «Двадцатый век». Эпическое на 5,5(!) часов кинополотно воссоздает на экране историю Италии первой половины ХХ века от смерти в первые дни нового века воплощавшего старую Италию великого Джузеппе Верди до краха Муссолини. Воссоздает через судьбу двух друзей — родившихся в один день, день смерти Верди, сына помещика и сына крестьянина. Богатство и нищета, старый деревенский уклад и надвигающаяся индустриализация, капитализм и социализм, цинизм и идеализм, фашизм и коммунизм — через принятие и отторжение всего это проходят герои картины и вместе с ними вся страна.
А развевающееся в конце фильма во весь экран гигантское красное полотнище с серпом и молотом стало одним из самых мощных образов в истории мирового кинематографа.
И еще одно увлечение, характерное для поколения 60-х, не прошло мимо Бертолуччи — восток и в первую очередь буддизм. Если «Последнее танго» принесло ему неслыханную славу, то «Последний император» (1987) — неслыханное признание. Все девять оскаровских номинаций, на которые была выдвинута картина, принесли ей заветные статуэтки. И заслуженно — как «Двадцатый век» прослеживал судьбу Италии, «Император» проследил судьбу Китая того же ХХ века — войны, революции, маоистский террор — через судьбу последнего императора некогда великой империи. Фильм, кстати, стал первой западной картиной, которую позволили снимать на своей территории коммунистические власти Китая.
Вслед за «Последним императором» последовали еще два фильма, составившие, по собственному определению Бертолуччи, его «восточную трилогию»: «Под покровом небес» (1990) снятый в Алжире, Марокко и Нигере, и «Маленький Будда» (1993) снятый в Бутане и Непале.
Наследие Бертолуччи огромно, и далеко не в полной мере еще освоено. Кроме кино он — вслед за своим отцом-поэтом — писал и стихи.
Бертолуччи — поистине «последний император», последний из остававшихся в живых титанов великого итальянского кино ХХ века: Де Сика, Росселини, Висконти, Феллини, Антониони, Пазолини.
Его уход — конец эпохи.
