Москвич Иван Митин вместе с женой Сашей и годовалым Оливером уже месяц живет в просторной квартире своих друзей в старом тбилисском районе Сололаки. Реализовав несколько креативных проектов в России, он понял: чтобы дышать полной грудью, ему нужно сменить страну. Хатиа Хасаиа поговорила с Иваном о свободе, протестах и государственных границах.
Он достает с книжной полки сборник Бродского, наугад открывает страницу и читает вслух:
«Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи».
Улыбается. «Это про нас, про эмигрантов», – говорит он.
С поэзии началось его предпринимательство, которое он называет театральным перформансом, длящимся уже годы. Вернее, с чувства раздражения, которое вызывали в нем люди, читающие в метро.
«Хотелось им всем дать по голове томиком Чехова, чтоб они читали его вместо женских журналов и каких-то детективов. Но я решил по-доброму конвертировать свою злость и сделал проект «Стихи в кармане».
Благодаря этому проекту Москва зачитала Пушкина, Бродского, Хармса, Пастернака, Блока. Иван напечатал поэтические карточки и разложил их в самых неожиданных местах. Пост в «Живом Журнале» вызвал у людей желание поучаствовать в импровизированном культурном салоне. Иван стал раз в неделю собирать единомышленников в разных заведениях, где выдавал карточки, которые добровольцы распространяли по городу или дарили прохожим.
«Тогда я в первый раз почувствовал, что могу создавать какую-то гостеприимную атмосферу, в которой людям нравится находиться. Все эти встречи стали обрастать подробностями: чаепитиями, обсуждениями. Довольно быстро появилась потребность в каком-то своем месте, потому что стало приходить много людей».
Сделать мир добрее
Пятьдесят метров пространства, вход со двора, винтовая лестница, дерево. Митин создал «Дом на дереве», где каждый платил, сколько хотел. Это стало таким домиком друзей из мультфильма про Чебурашку, говорит он. Через год места стало мало. Появилась возможность открыть что-то новое. И это стало абсолютно новым для всего мира — «Циферблат».
«Мы решили: почему бы людям не платить за время и раздробили это до абсурда – до минуты. Так я придумал формат так называемого «антикафе». Слово, которое я не люблю. Я открыл «Циферблат» в 2011 году на Покровке. В итоге было открыто более 30 «Циферблатов» — от Англии до Монголии. И этих копи-пэйстеров появилось более 3 000, наверное, по всему миру. Там все были открыты к общению, что было новостью для России того времени. Место, где можно спрятаться от агрессивной среды».
В «Циферблате» уютно как на даче, говорили ему. Пришла идея открыть и ее. Большой дачный отель «Болотов. Дача» появился в Тульской области. Хотелось еще. Но не в России. Аудитория казалось уже ограниченной и «политическая обстановка была такая, что неохота». В Грузии Иван был неоднократно и ему здесь нравилось. Теперь он работает над проектом «Шато Шапито» (Chateau Chapiteau) – деревни в Грузии со старинными домиками, шатрами, трейлерами, с фруктовыми садами и мастерскими.
«Мне всегда нравилось как-то объединять людей по принципу доброжелательности друг к другу. Мне нравится, когда люди культурно образовываются, приобретают новые социальные связи и, таким образом, уничтожают агрессию, тупизну, которая много где происходит. У меня в семье всегда было гостеприимно и открыто. И для меня было нормой, что принимать гостей – это прикольно. «Циферблат» был для многих первым опытом нахождения друзей самостоятельно. Нравится мне какая-то человечность. И «Циферблат» – место, где это происходит».
Детские мечты, воспоминания о том, как тогда было уютно и приятно жить, были его партнерами в построении бизнеса. Он хотел поделиться этим со всеми.
«Это всегда какие-то образы. И «Циферблат», и «Дом на дереве», и «Болотов. Дача», «Шато Шапито» – это все немного детское. Это, в первую очередь, для меня самого. Ощущения, которые у меня сохранились, которыми важно с людьми поделиться, чтоб все стали чуть добрее и спокойнее…».
Жажда тотальной свободы
Иван Митин нашел себя не сразу. Брался за многие творческие направления, и даже, перечисляя их, по ошибке называет кино.
«Ой, кино я не занимался», — смеется.
Ему не нравилось, как он себя реализует в музыке, театре, литературе. Он видел, что потолок близок, а его амбиции не были с этим сопоставимы. В какой-то момент он стал вести блог в ЖЖ, освещая там «те же несчастные митинги». Но ему надоело фотографировать «как Лимонова в очередной раз задерживают, и он захотел сделать что-то свое».
Творческой натуре, которая по умолчанию связана с жаждой полной свободы, в России свободно не дышалось и не дышится до сих пор.
«Все мои проекты направлены на то, чтобы этот воздух немного создать. Я не вижу смысла в открытой конфронтации с властью. Мне кажется, дело в обществе, которое не очень культурно образовано, жизненного опыта недостаточно. Нужно с этим бороться, подключать людей к какому-то знанию и опыту. Ты просто идешь по Москве, и вокруг злобные рожи. Особенно 10 лет назад. Ты ждешь, что тебе в любой момент может дать кто-то в рожу, нахамить, мент подойдет, что-то захочет. В целом, очень агрессивная среда. Поэтому то, что я делаю, было спасением от этого».
Вернувшись из Тель-Авива, где все вокруг играли с его маленьким ребенком, Россия ему показалась Северной Кореей. Сейчас в месте, где он родился, по его словам, на бытовом уровне стало спокойнее, но появилась двойная жизнь.
«Есть политическая повестка, а есть твоя жизнь. Как это было в «совке»: одной жизнью все жили на кухне, а другой — на работе. Когда я понимаю, что у меня вдруг пропадет израильское гражданство и нужно будет возвращаться, у меня возникает ощущение, близкое к клаустрофобии. Это несет столько моральных угроз, что мне не хочется в этом присутствовать».
Иван родился в середине 80-х и, по собственному признанию, жил с ощущением, что за границу не ездят. «Только если ты старый и большой ученый, наверное, тебя выпустят».
СССР развалился, когда ему было 5 лет. До этого у него все было «нормально»: дом, дача, детский сад, приятные друзья, родители, бабушки, дедушки, застолье… Потом развалился режим, и это совпало с тем, что их семья поменяла красивую квартиру в центре Москвы на две на окраинах. «Вместе с развалом СССР мое какое-то эстетическое детство, как образ, развалилось. В то же время начались разговоры об отъезде за границу, родственники уехали в Америку, и сразу же бабушка с дедушкой уехали в Германию. В период до их отъезда было очевидно, что творится какая-то хрень: очереди, люди голодают… Когда я поехал за границу — это было безумно круто. Мне повезло попасть туда в детском возрасте. Я не успел слишком привыкнуть к тому, как там, откуда я приехал».
Ему надоели деления на границы и государства. Об этом говорит стопка паспортов, которую он перебирает на деревянном столе. Для него это рудимент, от которого надо избавляться. «Если мы сейчас заселимся на Марс, то очевидно, что там не будет никакого деления на государства по принципу национальности, каких-то религиозных взглядов. Я за то, чтобы мир был открытым, все жили там, где хотели. Для меня нет разницы — Россия, Грузия, Израиль — для меня все это мир. Я живу сейчас там, где мне приятней».
На кухне он просматривает кадры разгона акции в Москве, пока жена Саша с маленьким Оливером на руках готовит ему еду. Иван говорит, что риторика властей напоминает ему риторику директоров всех семи школ, которые он успел сменить.
«Такое ощущение, что я пришел такой маленький и забитый, вот дядя там мне рассказывает, как надо жить: сними фенечки, сними старую зубную щетку с шеи (носил в качестве кулончика, — прим. СОВЫ), рваные джинсы… Ощущение, что тебя до сих пор все время ругают за твои рваные джинсы».
Меня повалили в слякоть, я подумал: «Надо открыть уютное место»
«Меня сопровождал ОМОН, еще до того, как это стало модным». Таким комментарием Иван сопровождает свою фотографию в Facebook. События десятилетней давности он не считает «супер-значительным событием» в истории России, но тогда он увидел, как «машина уничтожает все человечное».
«Хотели сносить старый дом. Я защищал старые дома. Жила милая семья в парке Царицыно, и кто-то вдруг решил, что там надо сделать парковку. Их хотели выселить. Они против этого протестовали. Там дом, где тусовался Венедикт Ерофеев, Иван Бунин был еще до революции. Там рождались и росли люди. Там жила милая семья, которая туда всех звала, ставили самовар в саду. Была та самая милая человечная Москва, которой крайне не хватает. Я этого не застал. Этот дом в Новый год подожгли, когда люди праздновали. К счастью, никто не умер. Просто голые люди выскочили в -30 на улицу, потом приехали пожарные и все это залили. Жильцы хотели бороться за то, чтобы отстроить новый дом. Там постоянно дежурили активисты. Одним из них был я. Это длилось месяц. И менты там рядом маячили с тракторами. В какой-то момент они дали команду и стали сносить все вместе с людьми, которые залезли на второй этаж. Могли погибнуть люди».
Иван уехал из той среды, решив не тратить свою жизнь на построение баррикад. «Я хочу для себя личного семейного счастья. Я хочу развития. Там я заперт, я чувствую, что должен бороться. Я хочу не бороться, а создавать. В мире достаточно проблем, мне есть где себя применить. А там меня все время откидывает назад. Что бы я ни делал, есть ощущение, что тебя бьют по рукам».
«Я писал, что в лампочке – ужас пола.
Что любовь, как акт, лишена глагола.
Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,
вещь обретает не ноль, но Хронос.
Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь».
