«Лицом к стене!» Как белорусский поэт Дмитрий Строцев ходил на митинги и отсидел за это

Один из главных поэтов современной Беларуси Дмитрий Строцев стал активным участником акций протеста в Минске. 21 октября СМИ сообщили, что он пропал без вести; вскоре выяснилось, что Строцева задержали в Минске и позже дали 13 суток ареста. Об этом опыте он рассказал журналистке Би-би-си Джесси Кейнер.

57-летний Строцев — автор многих поэтических сборников и издатель. В последнее время руководил проектом под названием «Минская школа», он посвящен диссидентам и протестной поэзии советского времени. Многие стихи Строцева — отклик на текущие политические события. «Поэт — это мощнейший связующий материал общества, который соединяет людей на безумной глубине. Где люди, действительно, могут встретиться в парадоксальном бесстрашии и в полной открытости», — так он описывал свою роль.

В белорусских протестах 2020 года он принимал участие с самого начала.

Строцев вспоминает, что в тюремной камере был самым старым: «Мне 57 лет, средний возраст моих сокамерников в два раза меньше. Тюрьма была переполнена, она хохотала и гремела. Это как школа на перемене. Все стучат по трубам, стенам, батареям. Когда нам открыли окно, мы услышали крик: «Сколько вас?» Мы кричим: «Восемь! А вас?» В ответ: «Тоже восемь! Жыве Беларусь!»

«Знаковыми для меня стали президентские выборы 2006 года (страны Запада не признали их итоги — Би-би-си), после которых на одну из минских площадей пришли молодые люди и поставили палаточный городок по образцу киевского майдана 2004 года. Они мужественно держали осаду четверо суток, а затем этот лагерь был сметен. Люди были, как и сейчас, избиты, арестованы, им пришлось уехать из страны. Я понял, что мне нужен искать новый язык, постараться через слово увидеть эту новую Беларусь», — рассказывает он.

В июне 2020 года Строцев написал стихотворение «Белорусская медитация», его прочли на телеканале «Дождь», и у этой записи было несколько сотен тысяч просмотров. «И я сам удивился: меня, оказывается, слышно, я попал в резонанс с тем, что происходит. Первое стихотворение непосредственно о выборах я написал 8 августа», — говорит Строцев.

Уже на следующий день он стал участником массового протеста, который продолжается и до сих пор.

«Вечером [9 августа] стало понятно, что большинство — за Светлану Тихановскую, — говорит Строцев. — На нашем участке это было в прямом смысле кристально ясно: у нас прозрачные урны, и накануне была договоренность: кто за Тихановскую, складывайте бюллетени гармошкой. Урны были переполнены листами, сложенными гармошкой».

В десятом часу вечера к школе, где был избирательный участок, подъехал автобус с ОМОНом. Бойцы перескочили через забор и ворвались в здание. Некоторых членов комиссии, которые, как предполагает Строцев, отказались подписывать сфальсифицированные протоколы, задержали, бросили в автобус и увезли.

Итоговые результаты по этому участку так никогда и не были оглашены. И это не единственный такой пример.

Поздним вечером 9 августа Строцев пошел на стихийную акцию протеста сопровождать свою 20-летнюю дочь Машу и ее подруг — те категорично заявили, что после увиденного у избирательного участка домой не пойдут.

«Ну я и сказал жене, что пойду с ними. И уже через несколько минут мы оказались в центре города, где кипела протестная толпа. Неорганизованная, и, конечно, в основном, молодые люди до 35 лет. Я среди них был таким стариком, — говорит поэт. — Мы уже знали, что в некоторых местах в Минске шли столкновения, людей забрасывали светошумовыми гранатами и стреляли. Мы пытались с девочками пройти еще, но на нас поехал автозак, было уже поздно, и мы договорились что мы идем домой. И так стало продолжаться практически каждый вечер».

В ночь с 12 на 13 августа разгон демонстрантов в Минске был особенно жестоким. Сотни людей собрались у изолятора на улице Окрестина, требуя освободить задержанных. Медики из разных городов Беларуси впервые тогда рассказали о десятках людей, избитых настолько сильно, что их приходилось госпитализировать.

Строцев рассказывает, что Алексея — молодого человека его дочери — в ту ночь схватили в одном из минских дворов, жестоко избивали в одном автозаке, перекинули в другой и продолжили избивать. Утром появилась фотография, которую потом растиражировали СМИ всего мира: Алексей лежит в палате, а Маша стоит с ним рядом. У молодого человека были сломаны кисти обеих рук.

Сейчас они уехали из Беларуси.

Строцев продолжил участие в акциях протеста. Ходил на воскресные марши, стоял в 13-километровой живой цепи от Окрестина до Курапат — это знаковое для Беларуси место, где в 1980-е нашли массовые захоронения жертв сталинских репрессий.

«Это один из символов белорусского возрождения. Люди проводили там митинги, их разгоняли, но место стало знаковым и почитаемым», — объясняет Строцев.

«Лукашенко постоянно провоцирует белорусов на силовой протест, чтобы показать: он может их разметать в одну секунду. Здесь в людей стреляют сразу, — говорит он. — Здесь 24 тысячи белорусов (официальных данных о задержаниях нет; правозащитники оценивали их число от 13 тысяч до 25 тысяч — Би-би-си) уже привлечены по административным и уголовным статьям, но ни один силовик не привлечен за превышение полномочий. Поэтому белорусский протест может быть эффективным только если он носит мирной характер», — рассуждает Строцев.

Строцев говорит, что участвовал в протестных акциях абсолютно открыто, а кроме этого, писал в «Фейсбук», публиковал стихи. Другими словами, он был готов к тому, что его могут вызвать в РУВД и что-то предъявить. Но, говорит он, все произошло еще проще. Это было 21 октября.

«Мы с женой утром вышли заплатить за коммунальные услуги. На обратном пути Аня пошла в магазин, я домой, — вспоминает он. — Недалеко от дома ко мне мгновенно подошел человек и сказал: «Милиция». Со спины подошел второй. Они крупнее меня. Подхватили — и тут же подъехал микроавтобус. Меня туда загрузили, надели наручники, на голову нахлобучили непроницаемый мешок. Один ко мне наклонился и спросил сочувственно: «Как сердце?» Я ничего не отвечал. Потом я понял, что меня привезли в центральный офис КГБ Беларуси».

Там Строцеву предъявили фотографию, стоп-кадр из видеосъемки, где он идет в колонне и поднимает два пальца вверх. Он иронично стал говорить, что это — фотошоп, потому что российский кинорежиссер Никита Михалков, когда посмотрел видео с белорусских стотысячных маршей, сказал — этого быть не может, это все фотошоп.

Потом силовики достали из его сумки телефон, он не был заблокирован — и там они нашли другие фотографии с протестных акций.

«Был сложный разговор, не имеет смысла его повторять. Меня никто не бил. Я призывал офицера, с которым говорил, переходить на сторону народа, но в конце концов счел, что в моем случае было более правильным согласиться, что на видео, которое мне предъявили, изображен я», — говорит Строцев.

Он подписал протокол, согласившись с обвинением. Ему на голову опять надели мешок и перевезли в РУВД Центрального района.

«Тут важно сказать, что я все время обращал их внимание на то, что я похищен, что моя семья не знает где я нахожусь, и требовал, чтобы они дали мне возможность связаться с женой, — говорит поэт. — Они сначала уклончиво говорили, что сейчас поговорим, а потом дадим такую возможность. Потом меня перевезли, и больше мне никто ничего не обещал».

Весь оставшийся день он провел в одиночной камере предварительного заключения в РУВД — без еды, а ночью его перевезли в ИВС на Окрестина.

На следующее утро был суд, по скайпу, прямо из тюрьмы. «Меня привели в отдельную комнату, там был ноутбук, рядом все время стоял милиционер, — рассказывает Строцев. — Судья начала быстро-быстро тараторить какие-то пункты и сказала, что я имею права обратиться к защите. Я сказал, что хочу, и она спросила: «Почему же вы раньше это не сделали?» Не имел возможности, говорю, был похищен».

К Строцеву «чудесным образом» приехал адвокат, ему передали дело для ознакомления, а его вывели в коридор. Там к нему подошел «какой-то тюремный чин», и, вспоминает Строцев, у них состоялся такой разговор:

— Это ты знаменитый белорусский поэт? — спросил человек в погонах.

— Всемирно известный, — ответил на это Строцев.

— Так это мы на твоих стихах в школе учились, — продолжил вслух человек в погонах.

— Представьтесь, пожалуйста? — попросил его Строцев.

— К стене, лицом к стене! — ответил на это его собеседник.

После короткого разбирательства судья объявил, что поэт осужден на 13 суток, и его отконвоировали на первый этаж изолятора, в карцер.

«В карцере откидная кровать на стенке, но она не откидывается. В унитазе нет слива, в умывальнике — воды. Человек может спать на бетонном полу или сидя на металлическом сидении примерно 30 на 30 сантиметров с острыми краями. Воду передают во флягах охранники. Если нормальный, передаст много воды, если не нормальный — не обратит внимания, — описывает Строцев условия своего содержания. — Дышать нечем. Мой сокамерник набрал хлеба, его там много дают, положил в пакет и клал себе под голову, когда хоть немного спал. Я потом написал стихи об этом».

Через несколько часов его оттуда забрал человек в штатском и перевел в «ВИП-камеру» и даже разрешил взять два матраса постелить на кровать. «Как мне потом объяснили, в это время начался пикет в мою защиту у белорусского посольства в Москве. А для белорусской власти всякие жесты со стороны России — очень болезненные. Поскольку не всегда понятно, до какой степени Россия ее поддерживает», — говорит Строцев.

Заявления в его поддержку опубликовал киевский ПЕН-центр, новость о пропаже поэта без вести появилась в СМИ.

Ни о чем этом он не знал до выхода на свободу.

«Потом меня перевели в отделение, которое называется ЦИП — центр изоляции правонарушителей. Там содержатся люди, которые уже получили наказания, у них были еда и сигареты. Только начал привыкать к этому миру, но переночевал там буквально одну ночь, и затем был большой этап в Жодино. Практически всех заключенных из Окрестина переводили в Жодино. Предстоял очень большой воскресный марш: Светлана Тихановская объявила ультиматум с требованием, в том числе, освободить политзаключенных, и все ожидали, что в Минске выйдет очень много людей», — вспоминает Строцев.

Шествие с призывами бастовать и требованием освободить политзаключенных действительно получилось массовым, оно прошло 26 октября. Строцев узнал об этом через несколько дней — к нему в камеру подсадили нескольких участников этого марша.

«У нас не было никакой информации, один из арестованных выходил на свободу, и я попросил его связаться с женой, чтобы она мне сделала передачку, — вспоминает поэт. — Если мы проигрываем, пусть передаст мармелад, а если побеждаем, то зефир. И вот приходит передачка, а там пакет зефира с мармеладными кусочками внутри. Мы в камере хохотали: то есть, побеждаем, но и проблемы есть».

В Жодино Строцев и сокамерники сидели не в ЦИП, а в настоящей тюрьме, в корпусе, где раньше содержали малолетних преступников. Они поняли это по размеру кроватей — те были рассчитаны на подростков. Зато там были новые матрасы: на бирках значилась дата закупки — июль 2020 года.

«Получается, знали, что в августе у них будет много посетителей», — недоумевает Строцев.

«Номер статьи, по которой мы все сидели, — 23.34, это участие в несанкционированных митингах и мероприятиях. И мы придумали, что когда настанут хорошие времена, откроем бар «23.34» в красно-белых цветах. Инициатором этой идеи был молодой человек, фанат «Ливерпуля», его тоже, как и меня, похитили на улице», — говорит он.

В камерах есть сигналы экстренного вызова конвоя. Надзиратели жестко приказали не пользоваться ими. В соседней с поэтом камере молодежь стала постоянно нажимать на этот сигнал. Надзиратели ругались, отнимали матрасы. Но молодежь все равно нажимала и кричала: «Жыве Беларусь!»

«Надзиратели — разные люди. Были совершенно ужасные типы с садистскими наклонностями, они пытались показать свою власть и унизить. Но были и просто те, кто выполнял свою работу. Когда нас выводили на перекур — за 12 дней два раза по полчаса, маловато — надзиратель давал спички, смотрел в глаза, и это было нормальное общение», — рассказывает Строцев.

Он говорит, что среди белорусских событий последнего времени его история ничем не примечательна, она просто о том, что происходит: «Я не самый молодой и здоровый человек, но, оказалось, что к этим условиям быстро приспособился. Не заболел ковидом, хотя потом мне рассказывали, что ребята просто целыми камерами болели. Меня не били».

Строцев добавляет: «Иногда мы в камере были просто в состоянии полудрема, потому что не было сил ни на что. Ночью — скорее уснуть, чтобы сохранить силы. Я не писал там стихов, но очень надеюсь, что еще напишу произведение. Там мне хотелось написать пьесу, потому что быт там был обустроен сценично. Но таких пьес, где действие разыгрывается в замкнутом пространстве, много, конечно. Может быть, получится. Пока потихоньку пишу какие-то стихи, связанные с этим опытом».