В июле 1972 года в Ленинграде двое 18-летних друзей детства студент-математик Борис «Боб» Гребенщиков и студент-медик Анатолий «Джордж» Гуницкий решили создать рок-группу. Так 50 лет назад возник «Аквариум». 43 года из этих 50 обозреватель Би-би-си Александр Кан находился рядом с «Аквариумом», и в этих заметках он делится своими личными впечатлениями и воспоминаниями о раннем, андерграундном периоде истории группы.
О существовании рок-группы «Аквариум» я впервые услышал в мае 1979 года. Случилось это в ленинградском ДК им. Ленсовета на учредительном собрании Клуба современной музыки, который мы придумали вместе с моим другом, таким же, как и я, ярым приверженцем джазового авангарда музыкантом Сергеем Курехиным и нашим старшим товарищем, во многом наставником и ментором, джазовым критиком Ефимом Барбаном. Через несколько лет Барбан эмигрировал в Британию и под именем Джеральд Вуд стал вести джазовые программы на Русской службе Би-би-си.
До создания Ленинградского рок-клуба оставалось еще два года, и, хотя рок-музыкой мы тогда заниматься совершенно не собирались, неудивительно, что любая музыкальная активность, сколько-нибудь выходившая за рамки советского официоза, немедленно становилась точкой притяжения всего андерграунда.
Среди собравшихся был флейтист и клавишник «Аквариума» Андрей «Дюша» Романов, которого благодаря его высокой статной фигуре, интеллигентной внешности и, главное, некоторому актерскому опыту сразу же назначили ведущим концертов Клуба. В начале 1970-х Дюша играл главные роли в спектаклях театра-студии молодого режиссера Эрика Горошевского (ученика знаменитого главного режиссера БДТ Георгия Товстоногова), в которых в разной степени были задействованы и другие участники раннего «Аквариума».
Наши концерты Дюша вел недолго, эту роль передали мне как председателю Клуба. Но «аквариумисты», тем не менее, стали завсегдатаями наших концертов.
Группа их была тогда еще вполне самодеятельной. Борис, а за ним и остальные — Дюша, виолончелист Сева Гаккель, гитарист Саша Ляпин — тянулись ко всему новому и интересному. Они с большей или меньшей регулярностью появлялись в становившихся все более регулярными и все явственнее роковыми курехинских шоу. Именно из этих концертов в КСМ два-три года спустя выросла и знаменитая «Поп-Механика».
Появлялись «аквариумисты», правда, на вполне подчиненных сайдменовских ролях, которые их тогда вполне устраивали. И музыкально, и визуально, эстетически они сильно обогащали курехинские шоу. Есть сделанная на одном из концертов в Клубе современной музыки фотография одетого в строгий костюм, с тонким галстуком и выбеленным лицом Гребенщикова — он тогда проходил через период увлечения немецкими электронщиками Kraftwerk, и имидж был соответствующим.
«Аквариум», несмотря на скандальный успех в Тбилиси на фестивале 1980 года, даже на городской рок-сцене еще не обрел того доминирующего положения (в то время там господствовали хард-роковые «Россияне»), которое группа заняла спустя буквально пару-тройку лет, и сама себя еще воспринимала вполне скромно. Рок-клуба еще не было, квартирники широкого распространения еще не получили, записей толком тоже еще не было, и услышать их собственную музыку можно было, лишь очень сильно специально ее заинтересовавшись.
Мы же, авангардисты-неофиты, несмотря на общую рок-генеалогию, роком к тому времени совершенно уже не интересовались, считая, что уже выросли из его коротких штанишек и со спокойной уверенностью ждали того часа, когда к нашему авангардному племени примкнут и остальные лучшие представители нашего рок-поколения. Интеллигентные и тянущиеся к новому Боря сотоварищи проявляли к тому, что у нас делается, живой интерес. Я, в свою очередь, тоже стал интересоваться, чем же, собственно, занимаются эти ребята.
- Борис Гребенщиков: беседы и песни на Би-би-си
- Создатель эпохи. 60 лет Борису Гребенщикову
- Борис Гребенщиков: сейчас — время разгула бесов
- «Знак Огня». БГ рассказал нам о своем новом альбоме, мы его послушали
- Гребенщиков: «Абсурд в основе всего, что мы делаем»
Открытие
Впервые на концерт «Аквариума» я попал уже, наверное, в 1980-м, в ДК «Невский». Было воскресенье, решение отправиться туда было спонтанным, и заранее о проходке я не побеспокоился. Толпа перед ДК была изрядная, и как проникать внутрь я совершенно не понимал. Мы с друзьями стояли на ступенях перед стеклянной стеной, как вдруг я услышал стук в стекло изнутри. Хорошо знакомый мне внешне человек с большой, размером с мою, бородой и еврейской внешностью — он захаживал к нам в Клуб, но имени его я не знал, — бурно жестикулируя, давал понять, что мне надо подойти к двери.
Я пробрался настолько близко, чтобы мы могли говорить. Человек, интеллигентно смущаясь, назвался: «Меня зовут Анатолий Гуницкий, но все называют меня Джордж», — и тут же спросил: «Тебе сколько билетов надо?» Я, понимая, что при таком столпотворении это беспримерная наглость, тем не менее, произнес: «Четыре». И поспешно добавил: «Мы заплатим», потянувшись в карман за деньгами. «Ничего не надо!» — замахал руками Джордж и протянул мне четыре билета.
Звук был ужасным, что, как я довольно скоро понял, было на рок-концертах явлением вполне обычным. Первая более или менее полноценная студийная запись «Аквариума» «Синий Альбом» еще находилась в работе, и звучащие со сцены песни были мне неизвестны. Слов было практически не разобрать, но зато общий строй того, что творилось на сцене — совершенно нестандартный инструментарий: акустическая гитара, флейта, виолончель, губная гармоника, явственный дилановский дух и, главное, очевидный акцент на текст — меня приятно поразил. Все происходящее на сцене выглядело и звучало очень ново и очень необычно. Особо запала в душу песня с трудно объяснимой, но завораживающей своей магией строчкой: «Дай мне напиться железнодорожной воды…»
Отечественный рок тогда был расколот на две противостоящие друг другу группировки. Скрывавшиеся под стыдливым эвфемизмом ВИА профессионалы — «Веселые ребята», «Поющие гитары» и им подобные — вынуждены были лицемерно скрывать свои рок-пристрастия под удушающим покрытием официальной советской эстрады, и у настоящих рок-фанов вызывали в лучшем случае жалость, а то и презрение. Не менее жалко выглядели и отчаянные усилия «подлинных» подпольных рокеров, стремившихся скрупулезно и малоуспешно «снимать» Deep Purple на своих полусамодельных гитарах и усилителях.
Вовсю еще шли дискуссии о пригодности русского языка для рока. Большинство считало, что нет, не пригоден. В подтверждение чему приводился выглядевший вполне научно аргумент — слова в русском существенно длиннее, чем в английском, и потому в роковый ритм они не укладываются.
Опередившие «Аквариум» на несколько лет «Машина времени» в Москве и «Санкт-Петербург» в Ленинграде были пионерами, но все же оставались — и музыкально, и поэтически — в рамках старого, привычного рок-мейнстрима, никаких новых эстетических горизонтов не открывали и потому оставляли меня равнодушными.
В «Аквариуме» же была свежесть, был новый совершенно несвойственный нашему року нерв, новое чувство и новая эстетика.
Я считал себя продвинутым рок-фаном, и дилановское влияние был способен уловить без особого труда. Однако само творчество Дилана даже мне, несмотря на прекрасное знание английского, было знакомо весьма смутно. Величайший рок-поэт был на наших советских рок-просторах фигурой практически неизвестной. То есть имя его знали, но музыку никто не слушал. Я в том числе. И тот факт, что эти уже слегка знакомые мне по Клубу ребята делают музыку, навеянную очень мною уважаемым, но не очень хорошо мне известным артистом, вызвал у меня заинтересованность. Но не более.
Любовь
Заинтересованность переросла в увлеченность и даже любовь практически в один день.
В начале осени 1981 года мой хороший приятель и сосед барабанщик Саша Кондрашкин, активно участвовавший в концертах Клуба, зайдя, как это частенько бывало, ко мне домой, протянул мне 500-метровую бобину: «На, послушай. Мы вот тут записали».
На бобине были новые студийные записи «Аквариума», над которыми группа работала все лето: «Треугольник», «Акустика» и студийная сторона «Электричества». Как оказалось, Боря заприметил скромного Кондрашкина на наших клубных концертах и пригласил его на запись. Сам Саша до получения результатов рассказывать мне об этом почему-то не стал — темнил. А может, и не придавал особого значения: ведь «дотреугольниковский» «Аквариум» образца 1981 года был группой хорошей, но отнюдь еще не звездной.
С «Аквариумом» я, хоть был уже хорошо знаком, но еще не дружил, и о происходивших внутри группы процессах осведомлен был мало. Мой друг Курехин, вовсю уже задействованный в тех записях, рассказывать об этом нужным не считал. По всей видимости, просто не придавал этому большого значения, для него это были так, детские шалости: друзья попросили — подыграл, подумаешь. Голова его была занята тогда совсем другой музыкой, и настоящее возвращение в рок было еще впереди.
Каким бы ни было отношение к этим записям моих друзей, принимавших в них участие, я был откровенно потрясен и жутко воодушевлен. И не только изысканными, пропитанными джазовым духом барабанами Кондрашкина и феноменальными фортепианными пассажами Курехина на «Мочалкин блюз» и «Мой друг музыкант», которые заставили вспомнить искрометные соло Кита Типпета на пластинках моих любимых King Crimson.
Широчайший диапазон музыкальных и поэтических стилей: от лирических баллад до абсурдистско-сюрреалистических поэтических изысков, от на первой взгляд простой, но изысканной инструментальной формы с акустической гитарой, флейтой и виолончелью до пульсирующего регги, от свингующего блюза до раскованных фриджазовых фортепианных пассажей. И тут же изощренные студийные эксперименты с ускорением и замедлением пленки и пуском ее в обратную сторону.
Но главное — тексты. Хиппистский сленг и чуть ли не уличный жаргон органично соседствовали с высоким слогом библейских аллюзий и отсылками в мифологию, историю и классическую литературу. Все мои идеальные представления о рок-поэзии — Дилан, Леннон, Заппа, или, другими словами, социальность, лирика, абсурдизм — слились воедино. Рок, который к тому времени, еще до сакраментального лозунга в песне «Рок-н-ролл мертв», я, было, похоронил, оказался очень даже жив, да еще к тому же на родном языке! Богатом, живом и остросовременным. «Жив, жив, курилка!» — кричал я сам себе. Я был в восторге, навсегда полюбил «Аквариум» и, как блудный сын, вернулся в лоно рока.
Неудивительно, что уже очень скоро, в очередной раз предаваясь размышлениям о том, кем заполнить предстоящий клубный концерт, я внезапно сам для себя (и немного опасаясь обвинений в ренегатстве) предложил «Аквариум».
Предложение свое я мотивировал тем, что слышанное мною на последних записях явно выпадает из стандартного представления о роке, является и музыкой, и поэзией не только творческой, но и, в полном соответствии с идеологией Клуба, остросовременной. Неожиданно никто особенно не возражал, и Курехин, как лицо небеспристрастное в обсуждении участия не принимавший, выдал мне номер телефона Гребенщикова. Я тут же стал звонить, из будки у ДК Ленсовета. Боря явно с удовольствием воспринял идею выступить на сцене Клуба «Аквариумом», правда, счел необходимым спросить: «А ты знаешь, что мы сейчас играем регги?».
О том, что такое регги, у меня тогда было еще довольно смутное представление — за событиями в мире рока я уже (и еще) почти не следил — но это меня нисколько не смутило. «Аквариум» уже завоевал мое доверие, и я готов был принять их практически в любом виде.
Сыграли они просто блестяще. Я, быть может, субъективен, но мне этот концерт помнится как один из лучших в истории группы, а я видел и слышал их немало. Уже блистал Ляпин, а Курехин еще не влился прочно в состав и потому не стремился тянуть одеяло на себя, не вступал в бессмысленное соревнование с Ляпиным, которое так мешало «Аквариуму» на концертах 83-84 годов. Курехин играл свободно и раскованно, играл на чистом, хрустальном рояле, не загромождая фактуру группы грохочущей электроникой. Боря был босиком, одет в роскошное белое кимоно и излучал со сцены совершенно невероятную магию — особенно в 20-минутной, навеянной The Doors завораживающей «Мы Никогда Не Станем Старше», так, увы, никогда толком и не зафиксированной в записи. А тот самый регги, которым он пытался меня пугать, сводился к попурри из «Вавилона» и «Аристократа», — номеру, ставшему затем коронным.
Эпатаж и скандал
А еще месяц спустя, в апреле 1982-го, Клуб современной музыки был со скандалом закрыт. И произошло это тоже при прямом участии склонного к эпатажу Бориса Гребенщикова.
Каждый апрель мы традиционно проводили авангардный фестиваль «Весенние концерты нового джаза». В этот раз в фойе и на сцене мы развесили картины нон-конформистских авангардных художников. А в ходе заключительного концерта фестиваля, выступления курехинского Crazy Music Orchestra, БГ, наконец-то, сумел осуществить свою давнюю мечту — разбить о сцену гитару.
Я хорошо помню, как тщательно он готовился к этому ритуальному жесту. Разумеется, при жесточайшем дефиците и запредельной цене хороших инструментов речи о том, чтобы «импульсивно» разгромить о сцену полноценную играющую электрогитару, и быть не могло. Тем не менее, совершить символический для всей истории рок-н-ролльного бунта жест — восходящий к The Who, Хендриксу и панкам, под влиянием которых БГ тогда еще вовсю находился, — и хотелось, и казалось чрезвычайно важным. Тем более, что в тогдашней политическо-культурной ситуации жест этот — каким бы наивным и детским он ни казался сейчас — имел свой серьезный шоковый смысл.
Была специально припасена какая-то плохонькая, древняя и уже практически не играющая электрогитара, в нужный кульминационный момент она была извлечена из-за колонки и с грохотом, в несколько мощных, наотмашь ударов размозжена об пол несчастной ленсоветовской сцены.
Уже на следующий день мне позвонили и попросили, не дожидаясь нашего следующего клубного понедельника, зайти во Дворец для беседы. Беседа проходила в кабинете директора, но сам он — милейший Ким Николаевич Измайлов — сидел с лицом белее стены и обреченно-удрученно молчал. Говорили какие-то неведомые мне серые люди в пиджаках. Меня долго и во всех подробностях выспрашивали, что за художники и что за музыканты, кто давал разрешение на выставку картин, что означает та или иная картина, и что мы имели в виду под тем или иным жестом на сцене.
Особое возмущение моих собеседников вызвало одно, как мне казалось — во всяком случае, по сравнению со всем остальным, — вполне невинное действие Гребенщикова. Нет, я вовсе не имею в виду крушение гитары. Боб принес с собой надувной красный шарик, надул его прямо на сцене, привязал к грифу гитары, где тот довольно долго болтался, придавая всему происходящему атмосферу забавного детского праздника, а затем в один из кульминационных моментов торжественно «лопнул» шарик специально припасенной булавкой.
Вся эта процедура нашими «критиками в штатском» была воспринята — ни много ни мало — как издевательство над славными достижениями советской космонавтики. Они, в отличие от нас, не преминули обратить внимание, что концерт пришелся на 12 апреля — годовщину полета Гагарина, отмечавшуюся всем советским народом как День космонавтики.
Я что-то пытался говорить, объяснять, убеждать, что все это абсолютно невинные околокультурные шалости, что никакого политического подтекста ни в одном слове, звуке, образе или жесте нет, но по вежливо-враждебному молчанию «критиков» ясно было, что ничего хорошего Клубу нашему впереди не светит.
И действительно, уже в ближайший понедельник нам было объявлено, что Клуб современной музыки при Дворце культуры им. Ленсовета прекращает свою работу. Директор Дворца за допущенный им грубый просмотр «идеологической диверсии» был с работы уволен и чуть не лишился партбилета (что не помешало нам, впрочем, в будущем сохранить с Кимом Николаевичем прекрасные отношения).
Прослушивания
Врученная мне Кондрашкиным бобина была первой и, кажется, последней записью «Аквариума», которую я впервые слушал так обыденно у себя дома. Со следующими альбомами группы я знакомился на квартире Гребенщикова, что было своеобразным ритуалом инициации.
Происходил он чаще всего в уютной комнате коммуналки на седьмом этаже на улице Софьи Перовской (ныне Малая Конюшенная), где тогда жил Гребенщиков. Собиралась вся группа и несколько близких друзей, выключался свет, зажигались свечи, и включалась музыка. После чего — неизбежные поздравления и столь же неизбежные возлияния.
Был, впрочем, случай, выпадавший из этой традиционной схемы.
Летом 1982 года был закончен альбом «Табу», решающую роль в создании которого сыграл влившийся тогда в постоянный состав группы Курехин. Сергей организовал презентацию только что записанного альбома на квартире нашего приятеля, литератора и переводчика Миши Хазина.
Хазин был членом созданного властями, как и Рок-клуб, в качестве клапана для выпуска оппозиционных настроений литературного «Клуба-81», с которым мы все поддерживали тесные дружеские отношения. Кроме самих «аквариумистов», остальная тусовка представляла круг скорее литературно-философский, нежели музыкальный.
Место было выбрано из соображений престижа: Хазин обладал редкой по тем временам в наших кругах ценностью — отдельной трехкомнатной квартирой в знаменитом писательском доме в самом богатом, парадном уголке Петроградской стороны. Просторная уютная гостиная могла не только без труда вместить пару десятков человек, но была еще и оборудована более или менее пристойной стерео-аппаратурой (тоже достояние не каждого дома), которую признали пригодной для качественного прослушивания свежеиспеченного альбома.
Курехин стремился соединить два дорогих для себя круга — литературный и рок-музыкантский. Затея — по крайней мере, в тот вечер, — оказалась малоуспешной. Пленка была торжественно водружена на магнитофон, и началось прослушивание. Рокеры молча потягивали не очень любимое ими сухое, косясь на малознакомых им писателей и напряженно ожидая хоть какой-нибудь реакции. Писатели старательно вслушивались в неожиданно прямолинейный и, казалось, совершенно неактуальный хард-рок.
Лишь ближе к концу, на регги «Аристократ», кто-то, наконец, стал ритмично постукивать ногой по полу, что Гребенщиков прокомментировал то ли с иронией, то ли с облегчением: «Вот это правильная реакция». Расстались так же натянуто — БГ и сотоварищи отправились на Софьи Перовской пить портвейн.
Концерты
За 40 лет с лишним лет я побывал на сотнях концертов «Аквариума». Многие из них оставили неизгладимый след в памяти.
Но сейчас вспомнить хочется один.
В 1986 году «Аквариум» триумфально закрывал очередной фестиваль Рок-клуба — не в постоянном его зале на улице Рубинштейна, а в том самом ДК «Невский», где шестью годами ранее я впервые услышал группу.
«Аквариум» был на вершине своей концертной мощи. Как и положено легендарной группе, ее окружали слухи: виолончелист Сева Гаккель начал свою череду уходов из группы, и на сцене его не было. В местной рок-среде это воспринималось тогда как уход Джорджа Харрисона из «Битлз». В кульминационный момент, на словах «локоть к локтю, кирпич в стене» ставшей гимном «Рок-н-ролл Мертв», стоявший за кулисами Гаккель не удержался и, выбежав на сцену, стал петь в микрофон рядом с Гребенщиковым. Зал взорвался от восторга.
Во время десятиминутной овации я стоял вместе со всей толпой и самозабвенно, до боли в ладонях, аплодировал. Человек совершенно нерелигиозный, уже не мальчишка — мне было 32 года и в общем-то не очень сентиментальный, — я вдруг поймал себя на том, что обращаюсь к Богу: «Господи, ты не дал мне возможность увидеть живьем Rolling Stones или Led Zeppelin, но благодарю тебя, Господи, за то, что дал мне шанс побывать на великом рок-н-ролльном концерте!».
Тогда, в 1986 году, никто из нас не мог предполагать, что уже очень скоро мы не только увидим живьем казавшихся тогда недостижимыми небожителями своих рок-героев, но что и со многими из них Борис Гребенщиков и его «Аквариум» окажутся на одной сцене, и они будут принимать участие в записи его альбомов.
Путь к этому начался спустя буквально через несколько месяцев после того памятного концерта, после и, скорее всего, вследствие внезапного издания музыки ленинградских рок-групп в США.
Влюбившаяся в русский рок молодая американка Джоанна Стингрей выпустила двойной альбом «Red Wave. Four Underground Bands from the USSR». Одной из четырех групп — наряду с «Кино», «Алисой» и «Странными Играми» — был «Аквариум». Захваченные врасплох и напуганные не столько самим альбомом, сколько шквалом публикаций в американской прессе о «подпольных» группах в СССР советские власти сочли эту частную инициативу идеологической диверсией Госдепа и, похоже, в качестве ответного шага спешно открыли ленинградским рок-группам путь на большую сцену. Первой из них стал «Аквариум».
Уже в конце октября того же 1986-го «Аквариум» играл шесть аншлаговых концертов в крупнейшем ленинградском зале «Юбилейный», спустя несколько месяцев вышла первая официальная пластинка на «Мелодии», собранная из магнитоальбомов, записанных Андреем Тропилло подпольно в студии ленинградского Дома юного техника. «Аквариум» внезапно оказался везде: на радио и телевидении, в газетах и журналах, на стадионах и в респектабельных концертных залах. А в декабре 1987-го Борис Гребенщиков отправился в США для записи своего американского альбома «Radio Silence».
Андерграунд остался в истории. Свидетелями следующих 35 лет творчества группы уже стали миллионы.