«Я бы снял с нее цепи и дал свободу». История мальчика, выросшего со слонами

12 августа в мире отмечается день защиты слонов. Журналист Всемирной службы Би-би-си Сунет Перера, выросший на Шри-Ланке, размышляет, какую роль эти животные сыграли в его жизни и чем люди обязаны слонам.

В отличие от большинства детей во всех странах мира, я рос не с собаками и не с кошками. Моими домашними животными были слоны.

Можно сказать, что я рос как Маугли, герой Редьярда Киплинга из «Книги джунглей». И хотя его воспитывали волки, а меня — люди, животные так же, как и у него, были незаменимой частью моего детства.

Я рос, обнимаясь со слонами, говоря с ними, поедая те же фрукты и даже учась у этих гигантов.

С семилетнего возраста я разъезжал на этих великолепных созданиях, когда они на закате возвращались домой после ежедневного купания — прямо как Маугли, который катался на своих четвероногих друзьях, будь то черная пантера Багира или медведь Балу.

Слоны были для меня не просто животными, между нами существовала особая связь.

Я рос в Ратнапуре, городе на юге Шри-Ланки, где моя семья была одной из немногих, владевших стадом домашних слонов.

У моего деда их было пять: две слонихи и три слона, причем один из них, Экадантха, был настоящей гордостью и стада, и семьи, потому что у него были бивни.

Слоны с бивнями высоко ценятся в Южной Азии и имеют большое культурное значение. У подавляющего большинства азиатских слонов бивней просто нет — по данным Департамента дикой природы, ими могут похвастаться лишь 2% особей мужского пола. Тогда как у их африканских родственников бивни как раз являются правилом, а не исключением, причем, как у самцов, так и у самок.

Несмотря на особый статус Экадантхи, меня к нему не тянуло: я всегда ездил на Манике, самой младшей слонихе и, несомненно, моей любимице. Самим словом «манике» обычно называют дорогую или глубоко уважаемую женщину.

Каждый вечер слоны отправлялись купаться в реке, протекавшей неподалеку от нашего дома, и мой дед часто брал меня с собой.

Став взрослее, я отправлялся к реке не только чтобы любоваться на слонов, но и чтобы наблюдать за их погонщиками – махаутами. Я следил за тем, чтобы они не поранили животных анкусами, острыми металлическими крюками, которые используются для дрессировки.

Прибыв на место, Манике ложилась в реку, а ее махаут, Премаратхна, поливал ее водой и скреб мочалом из волокна кокосовой пальмы.

Каждый раз перед началом этой церемонии он молитвенно складывал руки, чтобы выразить уважение к животному.

Премаратхна был невысоким мужчиной среднего возраста. Его лицо украшали усы, а рот недосчитывался одного переднего зуба – память о случайном пинке, которым его наградила Манике.

Анкусом, впрочем, он почти никогда не пользовался. Его общение со слонихой начиналось с того, что он очень нежно произносил слово «даха» — команду, которую дают слону, чтобы тот начал идти или поднялся на ноги.

На что Манике решительно не реагировала. Постепенно его команды становились все громче, но слониха делала вид, что они к ней не имеют никакого отношения.

Тогда Премаратхна делал вид, что страшно разозлен и начинал демонстративно искать палку, как будто собирался ее ударить. «Я больше повторять не буду! Господи, боже мой, этот слон оглох?» — театрально вопрошал махаут.

Но я не волновался, потому что точно знал, что он никогда не причинит ей вреда. Во всяком случае, не в моем присутствии. Сидя на камне на берегу реки, я завороженно следил за этим ежедневным представлением — неотъемлемой частью моего дня.

Где-то через 10 или 15 минут Манике, наконец, уступала крикам и воплям Премаратхны, поднималась на ноги и напоследок, прежде чем отправиться домой, игриво обрызгивала себя водой.

«Манике, подай мне руку», — вежливо просил я.

Она осторожно поднимала переднюю ногу, позволяя мне забраться на нее верхом, и мы отправлялись в обратный путь.

Она была вся мокрая, но я знал, что одежда на мне полностью высохнет, пока мы доберемся до дома.

Иногда слоновья шерсть, торчащая из ее спины, как иглы, немилосердно колола меня через брюки.

Прохожие разглядывали нас с удивлением: как это так? Ребенок разъезжает на слоне?

Дома Манике, уже без моей просьбы, снова поднимала переднюю ногу, позволяя мне слезть.

Слоны были видимым символом социального положения богатой элиты Шри-Ланки.

Однако этот престиж не освобождал их ни от тяжелой работы, ни от участия в буддийских процессиях.

Согласно Национальной переписи домашних слонов в 1970 году, в частной собственности 378 человек находились 532 слона.

Но сегодня, как сказал мне секретарь Ассоциации владельцев слонов, их стало намного меньше: всего 97 слонов у 47 владельцев.

Я, так же как и все остальные дети на Шри-Ланке, с нетерпением ждал прихода апреля. Это был мой любимый месяц, что, впрочем, неудивительно, потому что в это время отмечается сингальский индуистский Новый год, который сопровождается длинными школьными каникулами.

Большинство детей моего возраста с нетерпением ждали новой одежды и других подарков, но для меня самым долгожданным событием было возвращение наших любимых слонов с лесозаготовок, где их использовали для переноса тяжелых стволов деревьев.

На праздники работа на лесозаготовках временно прекращалась, и слоны своим ходом возвращались домой. Иногда путь из отдаленных районов занимал несколько недель.

Об их скором прибытии оповещал звон. Звенели цепи на лодыжках и колокольчики на шее. По мере приближения к дому слоны ускоряли шаг, а звон цепей и колокольчиков становился все громче.

Мы встречали вернувшихся животных у главных ворот, держа в руках бананы, палочки сахарного тростника, куски морской соли и стручки тамаринда.

Слоны просовывали хоботы в дом, обнюхивали нас, указывая «пальцем» (отросток на хоботе слона, помогающий удерживать мелкие предметы) на лакомые кусочки. У азиатских слонов один «палец», у африканских — два.

Манике всегда тянулась именно ко мне, нежно хлопая ушами, демонстрируя таким образом свою привязанность.

Для меня запах слоновьего помета и мочи знаменовал начало каникул.

Несколько недель слоны, прежде чем вернуться на лесозаготовки, отдыхали на заднем дворе. Там они чувствовали себя в полной безопасности и могли часами просто лежать и храпеть.

Меня успокаивал этот глубокий ритмичный гул, сопровождавшийся нежным похлопыванием больших слоновьих ушей. А когда они ели, захватывая хоботом еду, воздух наполнялся тихим шелестящим звуком, который время от времени перемежался мягкими ударами.

Я обожал слушать эти слоновьи симфонии, особенно в темноте. Иногда, если ночь была лунной, я даже мог разглядеть вдалеке горбы, выступающие на их головах, и знал, что я не одинок.

Часто бывает так, что домашние слоны проводят в цепях всю свою жизнь.

На Шри-Ланке есть поверье, что слоны в прошлой жизни были людьми, которые были чем-то крупно обязаны своим владельцам. Поэтому в этой жизни они должны погасить свои долги работой.

С закатом крупномасштабной лесной промышленности Шри-Ланки в начале девяностых доходность домашних слонов сошла на нет, но не раньше, чем три наших слона сполна погасили свой «долг».

Я до сих пор помню тот день, когда умер Экадантха, хотя мне тогда было всего пять лет.

Больного слона лечили несколько месяцев, но спасти его так и не удалось. Его похоронили у нас во дворе.

Каторжный труд на лесопилках вскоре сменился для слонов новым трудоустройством — на конец девяностых пришелся туристический бум, и их отправили на сафари катать иностранных туристов.

Я учился в восьмом классе, когда Манике отвезли в Хабарану, курортный городок на севере Шри-Ланки, примерно в 200 км от моего дома.

До этого дня она ни разу не ездила в кузове грузовика.

Как обычно, Премаратхна скомандовал, чтобы она зашла в кузов.

Но на этот раз она не делала вид, что не слышит его — она действительно очень испугалась, да так, что несколько раз мочилась и испражнялась от волнения.

Поначалу она упиралась в грузовик передними ногами, но залезать внутрь категорически отказывалась, плотно держа задние ноги на земле.

После многочасовой борьбы она все-таки оказалась в кузове. К этому времени на обочине собралась большая толпа любопытных, наблюдавших за бесплатным представлением.

Я долго смотрел вслед уезжавшему грузовику, который увозил ее так далеко от дома. Я просто обезумел от горя.

«До свидания, Манике! Скоро увидимся», — прошептал я, каким-то чудом надеясь, что она меня услышит.

Мы приезжали к Манике один или два раза в год, а каждый апрель она на несколько недель возвращалась домой. К этому времени она уже привыкла ездить на грузовике.

В ту пору ей было около 60 лет, но для слонов выход на пенсию не предусмотрен. Как правило, они работают до самой смерти. Но в конце концов мой отец все-таки решил вернуть Манике домой. И хотя ее содержание обходилось недешево, мы уже больше не отправляли ее на работу.

В конце 2006 года мы перевезли ее на кокосовую плантацию, примерно за 30 км от нашего дома, где для нее было полным-полно кокосовых листьев и всякой другой еды.

Но тогда ни она, ни я не знали, что это будет ее последним путешествием.

Через несколько недель Манике заболела. Мы сразу же поехали к ней, собирались ее лечить.

Она лежала в огромной кокосовой роще.

У Манике уже не хватило сил подняться, но она обнюхала нас, указывая «пальчиком» в нашу сторону, как делала это раньше, когда искала лакомство.

Я коснулся ее лба, пытаясь утешить.

Мы вернулись домой затемно, надеясь, что она скоро поправится.

На следующее утро нам позвонили и сообщили печальную новость: «долг» Манике нашей семье был полностью уплачен.

Я был на ее похоронах в одиночестве. Буддийские монахи совершили последние похоронные обряды. Манике лежала одна, посреди кокосовых деревьев. Ее лицо было закрыто белой тканью.

Всю мою жизнь Манике была моей верной спутницей.

Да, мои родители усердно трудились, чтобы вырастить меня и дать мне образование, но и она внесла свою немалую лепту.

Конечно, в моих жилах не течет кровь слонов, но мне кажется, что в некотором смысле одна из них меня воспитала.

Я больше никогда не встречу Манике на этой земле, но когда я еду в офис Би-би-си по шумной лондонской улице, на меня часто обрушиваются воспоминания из моего деревенского детства.

Лицо Манике неудержимо выбирается из подсознания и заполняет внутренний взор, а сердце мое переполняется невыразимой виной и печалью. Я так сильно любил ее, так почему же я держал ее в цепях?

Я провел с Манике 20 лет, но почему, почему же я так ни разу с нею не сфотографировался?

Просто я никогда не думал, что потеряю ее.

Если бы только я мог ее снова увидеть, я бы не только сделал снимок, я бы снял с нее цепи и дал бы ей свободу.

В последний раз я посмотрел бы ей в глаза и сказал спасибо.

И если загробная жизнь все-таки существует, то я хотя бы начну возвращать ей свой огромный долг.

Прощай, Манике.