Йемен до восстания хуситов: воспоминания журналиста Андрея Остальского

Корни будущего восхождения к власти в Йемене хуситов уходят в 1980-е годы, когда там работал бывший корреспондент агентства ТАСС на Ближнем Востоке Андрей Остальский. Но и тогда было нелегко отследить процессы, которые привели Йемен к смене социальной и общественной парадигмы, вспоминает он.

Сильное, незабываемое ощущение — смотреть в дуло направленного на тебя и явно заряженного, спущенного с предохранителя пистолета. За время своих ближневосточных командировок я не раз оказывался в опасных ситуациях. Попадал под обстрелы на ирано-иракском фронте, какие-то отмороженные палестинцы ставили к стенке в Ливане и пугали расстрелом, в очень подозрительной автокатастрофе чудом уцелел. Но вот такое — холодящие кровь переглядки с готовым к стрельбе армейским пистолетом — испытал я только однажды, в 1982 году в столице Северного Йемена Сане.

Вернувшись поздно вечером из поездки в главный морской порт страны — Ходейду — я остановился перед воротами корпункта, как обычно собираясь загнать машину на ночь во внутренний двор. Жена с заснувшей дочкой на руках уже проникла в дом, а я возился с воротами.

И вдруг рядом остановился неизвестно откуда взявшийся джип. Из него высунулся йеменец в форме армейского полковника. «Иди сюда!», — властно распорядился он. Я подошел к открытому окну джипа. «Кто ты такой? Предъяви документы», — потребовал полковник.

В стране шла вялотекущая гражданская война, в отдельных районах вспыхивали бои, по ночам регулярно слышались выстрелы и в столице. В этих условиях сопротивляться требованиям военных было неразумно.

Но я все же вежливо возразил: «Конечно, я предъявлю свое удостоверение. Но не могли бы вы для начала показать свое?». Важно было понять, с кем я имею дело. «Без проблем», — осклабился полковник, — вот он, мой документ». И с этими словами он достал из кобуры пистолет, щелкнул затвором и направил дуло прямо мне в лоб.

Подпишитесь на нашу имейл-рассылку, и каждый вечер с понедельника по пятницу вы будете получать самые основные новости за день, а также контекст, который поможет вам разобраться в происходящем.

Корпункт ТАСС в Северном Йемене — и жилье корреспондента и его семьи — располагался на первом этаже добротной каменной виллы, расположенной чуть в стороне от одной из самых оживленных улиц Саны. Найти такую в городе средневекового обличья было огромной удачей.

На втором этаже проживал сам хозяин, принадлежавший к высшей прослойке суннитской знати — поскольку считался прямым потомком пророка Мухаммеда. Он был дантистом высшей квалификации — невероятно престижная профессия по тем временам, причем образование он получал в Великобритании и теперь заботился о зубах многих влиятельных людей, в том числе членов правительства и их родни.

Под пистолетным дулом я покорно достал из кармана журналистское удостоверение, которое полковник принялся изучать. Потом он заставил меня сесть к нему в джип и, держа под прицелом, учинил подробный допрос. Я старался отвечать коротко и по существу, и, кажется, даже голос мой не дрожал, но полковник все время подозрительно щурился. И в конце вдруг захотел узнать, кто в данный момент находится в доме.

Какой-то инстинкт подсказал мне, что надо соврать, и вранье это, возможно, спасло мою жизнь. Я стал уверять его, что не только моя жена и дочь, но и хозяин с семьей дома, на своем этаже. Я назвал его имя, указал на знатность происхождения и уверенно заявил, что у него лечатся и министр обороны, и начальник генштаба, хотя до конца в этом вовсе не был уверен.

«Но почему же окна наверху темные?» — допытывался мой захватчик. «А у него половина комнат выходит на другую сторону, вот там и свет горит», — отвечал я. «Я сейчас проверю», — злобно шипел полковник. Он смотрел на меня в упор, точно что-то взвешивал, возможно решал, стрелять или нет.

Потом вдруг решился и сказал: «Выходи, но стой тут, я вернусь через минуту. Не вздумай никуда уходить, а то худо придется». Я кивнул, выскочил из машины как ошпаренный и, как только джип завернул за угол, опрометью кинулся в дом, на всякий случай низко пригибаясь при этом.

К окончанию этой истории я вернусь в конце этого текста, но сейчас прежде всего должен сказать, что она не была чистой уголовщиной, а оказалась достаточно показательным эпизодом в контексте нараставших противоречий, раздиравших йеменское общество.

Никакая старательно прочитанная литература не могла в полной мере подготовить к тому невероятному культурному шоку, который испытывал человек, вдруг перенесшись из ХХ века в настоящее средневековье Северного Йемена.

У многих шок этот даже вызывает что-то похожее на психологическую травму: помню, как тяжело давалась адаптация и мне. Йемен, наверное, единственное место на земле, где ощущаешь встречу с совершенно чуждой, непонятной, но по-своему великой средневековой цивилизацией.

Чего стоят одни фантастические «небоскребы» — многоэтажные жилые дома высотой до 30 метров, прочно слепленные из особого состава не обожженной, а высушенной на солнце глины.

Поразительное дело — многим из них по 300, а то и 500 лет. Много ли найдется таких «долгожителей» среди современных домов в развитых странах? Эти же столетиями переносят и испепеляющую жару, и проливные дожди, и землетрясения. Их окна и разделяющие этажи фризы обрамлены белым известняком, что придает этим древним сооружениям некую потустороннюю элегантность.

А как одеваются здесь люди! Мужчины носят дишдаши, которые непривычным европейцам кажутся какими-то нелепыми балахонами, но на самом деле в пустыне это самая удобная и практичная одежда.

Но особый, важнейший знак социального отличия — это джамбия, кривой кинжал, который мужчины должны носить на поясе. Если кинжала нет, но сохранились красивые ножны, то в крайнем случае можно носить хотя бы их — как знак принадлежности к знатному роду, пусть даже он переживает и не лучшие времена.

Женщины не просто носят хиджабы, а поголовно ходят в никабах — в черном с ног до головы, с полностью закрытыми лицами, в лучшем случае с узкими прорезями для глаз. Моя жена общалась с йеменками из местной элиты, которые на закрытых частных вечеринках, без мужчин, сбрасывали никабы и безудержно отплясывали в мини-юбках под западную музыку.

Теперь, при хуситах, ничего подобного уже не может быть и в помине. И это тоже знак смены общественной парадигмы в стране. Важная, показательная деталь: все дамы советской колонии, как и другие европейки, ходили в мое время с открытыми лицами и, хоть и ловили на себе иногда косые взгляды, особых неприятностей из-за этого не имели. Но вот уже жена моего сменщика получила на улице жестокий удар плеткой по непокрытому лицу. Так что новый вариант более примитивного средневековья приближался постепенно…

Мне довелось сиживать с местной знатью на коврах в доверительных беседах, но по-настоящему постичь странные законы и понять динамику происходящих в йеменском обществе процессов было невозможно.

Что происходило в далекой северной провинции Саада, где большинство составляли не сунниты, как в Сане и других крупных городах, а шииты-зейдиты, было для многих тайной за семью печатями.

Но по доходившим из Саады слухам там был свой мир, другая планета, и власть центрального правительства была весьма относительной.

Реально многими районами управляли местные племенные кланы, среди которых было и семейство аль-Хуси, которому позже, в 90-х годах удастся выдвинуться на первый план и возглавить революционное движение.

В 2004 году произошло первое хуситское восстание против власти президента Али Абдаллы Салеха, а еще десять лет спустя хуситам удастся захватить Сану и другие центральные районы. И это при том, что они опирались исключительно на зейдитов, то есть на явное меньшинство (около трети) населения Йемена. Но ведь и опыт европейских революций, в том числе большевистской, показывает: если меньшинство достаточно сплочено и готово фанатично, беспощадно и самоотверженно бороться за власть, то у него есть все шансы добиться успеха.

Главная причина победы — амбиции клана аль-Хуси попали на благодатную почву. Долгие десятилетия Саада оставалась одной из беднейших провинций страны. Зейдиты оказались в положении граждан второго сорта, господствовавшие в Йемене сунниты считали их отсталой, безграмотной, темной массой.

За пределами нищей Саады они подвергались повсеместной, хоть и не официальной дискриминации, практически не имели доступа к важным государственным постам или командным позициям в армии и так далее.

Все это время в зейдитских массах копилась горькая обида на несправедливость и ненависть к обидчикам. Играло свою роль и то, что в зейдитском представлении суннитские власти были узурпаторами, ведь исторически — на протяжении многих веков — в Йемене господствовали именно зейдиты во главе с абсолютным монархом и религиозным лидером — имамом.

В 1962 году военные свергли имама и к власти пришли сунниты, ставшие к тому моменту большинством. Это было по-своему прогрессивное событие — сунниты представляли не только офицерство, но и нарождавшуюся мелкую буржуазию городов и подобие среднего класса. Зейдиты же были обречены на подчиненное, униженное положение. Хуситы предлагали исправить эту несправедливость. Взрыв был неизбежен, но не было бы аль-Хуси, нашелся бы другой амбициозный клан, который возглавил бы неизбежную зейдистскую революцию.

Помимо всего прочего среди зейдитов распространялось мнение, что правительство Салеха предало мусульман, приняв прозападный, проамериканский курс. Так что, поднимая восстание, хуситы претендовали не только на роль избавителей своих единоверцев от суннитского гнета, но и представляли себя защитниками «чистого» ислама.

Правительство Али Абдаллы Салеха действительно ориентировалось на США и Запад, хотя не отказывалось и от достаточно широкого экономического сотрудничества с СССР.

И, кстати, Северный Йемен был редкой страной так называемого третьего мира, которая никогда не была ничьей колонией — в отличие от Йемена Южного, который долгие годы был британским протекторатам, а затем стал полупротекторатом советским и даже, понукаемый Москвой, пытался строить какое-то подобие социализма.

Там, на юге, вокруг стратегически важного порта Аден сложилось совсем другое общество, создалась идеологизированная антизападная власть, ориентированная на Москву и марксистскую идеологию. Между двумя Йеменами сложились напряженные, враждебные отношения, то и дело вспыхивали вооруженные конфликты.

Хуситское движение стало такой силой, что с ним не смогли справиться не только прежняя власть, но и военная коалиция суннитских арабских государств во главе с Саудовской Аравией и ОАЭ, пытавшаяся не допустить превращения Йемена в иранский плацдарм в регионе.

Опасения эти имели под собой основания: без активной поддержки со стороны Тегерана хуситы вряд ли смогли бы победить в гражданской войне. Главный хуситский лозунг «Смерть США! Смерть Израилю! Проклятие евреям! Победа исламу!» призван помочь им и привлечь часть суннитской молодежи и в то же время обеспечить продолжение всемерной поддержки со стороны Ирана.

Из этого же ряда и претензии на роль чуть ли не главного защитника палестинцев — надо показать себя передовым отрядом радикального исламизма. И, судя по всему, попытки эти не безуспешны. Ведь трудно поверить утверждениям, что не слишком хорошо образованные хуситы, не имеющие своих квалифицированных кадров, научились как-то сами производить современные ракеты и дроны и запускать их.

Оказавшись в доме, я бросился звонить советскому консулу, который посоветовал запереть двери и окна на все засовы, свет не зажигать и не передвигаться по дому. И обещал немедленно приехать. Но «немедленно» вылилось в 45 минут, за которые с нами вполне могли расправиться.

Приехал консул не один, а в сопровождении взвода автоматчиков из охраны президента Салеха, которые принялись прочесывать местность. Но полковника с его джипом уже и след простыл. Тот факт, что сам президент озаботился произошедшим, говорил о том, что власти чувствовали себя не слишком уверенно и почему-то придавали эпизоду большое значение. Уж точно не из сочувствия к подвергшемуся нападению корреспонденту…

В течение многих дней я был окружен вежливым вниманием йеменской контрразведки. Расследованием руководил некий высокопоставленный, судя по всему, чин, выпускник, как он уверял, советского летного училища.

Он свободно говорил по-русски и с удовольствием соглашался «пропустить по рюмочке» у меня дома — и это несмотря на строгий сухой закон в стране. Он даже возил меня в центральную тюрьму Саны, где мимо меня провели несколько десятков гремевших кандалами заключенных: почему-то предполагалось, что полковник был задержан на одном из КПП, но под чужим именем. В любом случае опознать его я не смог — если он и был среди арестантов, без формы я его вряд ли бы узнал.

В завершение мне было сказано, что в результате расследования было выяснено, что обидчик мой был офицером разведуправления Генштаба и давно уже подозревался в каких-то грехах.

Предполагалось, что ему с помощью фальшивых документов удалось бежать на юг — под опеку просоветских властей. Из чего логично вытекало предположение, что он мог быть агентом аденского правительства.

Но официально мне была изложена другая версия — что полковник руководил организованной группировкой наркоторговцев и будто бы подозревал, что я мог что-то такое компрометирующее ее заметить по дороге из Ходейды. Вторая часть этой версии показалась мне более чем правдоподобной, но относительно первой были большие сомнения.

Я изо всех сил пытался вспомнить, что же такое я мог видеть по дороге — разгрузку контейнера с оружием? Сходку южнойеменской агентуры? Или зейдитских революционеров? А может, подготовку теракта? Увы, ничего такого припомнить я так и не смог.

До первого хуситского восстания оставалось еще больше 20 лет.