— Начнем с актуального и очень грустного. Что вам известно о работах Александра Чачба-Шервашидзе, которые сгорели в Сухуми?
— Я только заканчивала школу, когда произошел грузино-абхазский конфликт. Особого контакта с местным музеем у меня никогда не было. В Национальном музее Грузии я начала работать в 2007 году, тогда и познакомилась с коллекцией Александра Чачба-Шервашидзе и впервые узнала всю историю и про него, и про его коллекцию. В частности, то, как она попала в музей. Единственное, что я знаю наверняка: согласно записям в документах, в 1963 году семь живописных работ было передано галерее Сухуми, она тогда только открывалась.
Уже в 1985 году, когда у нас в Тбилиси прошла большая выставка, четыре работы из нашего музея временно были отправлены в Сухуми на экспозицию. Это период, когда его прах перевезли из Франции в Сухуми на перезахоронение. С тех пор эти работы, которые до сих пор числятся в коллекции нашего музея, не были возвращены. Итого, в Сухуми было 11 живописных работ, о которых я знаю точно. Про остальные работы мне не особо известно.
— Большая часть коллекции художника сегодня хранится в Тбилиси. Расскажите, что это за работы?
— У нас осталось очень мало живописных работ. Их пять или шесть. Но есть огромная коллекция графических картин. Там есть и зарисовки, и сценические разработки, иллюстрации, портреты. Но это все сделано карандашом, акварелью или же пастелью. Если я не ошибаюсь, 376 картин. Половина – зарисовки, половина – законченные работы.
Особенно интересно, что он передал музею и свою собственную коллекцию европейских художников, их гравюры. Там есть большая коллекция реклам и афиш, которые он сам собирал. Шервашидзе сам распорядился и послал коллекцию в Тбилиси и Сухуми.
— То есть такова была его последняя воля?
— Да, потому что он в это время был жив. Он сам собрал эту коллекцию. Это период, когда он переселился в дом престарелых в Монте-Карло. Он в основном был зависим от работы в театрах, но уже не мог работать и очень нуждался, но не продавал свои работы и не взял денег у нашего государства. И это была его чистая воля как патриота страны. Александр очень мало жил в Грузии, но он оставался грузином до конца своих дней, и он болел за страну.
Он жил в Сухуми. Приехал туда, как мне помнится, в 1918 году, когда Грузия была свободной независимой республикой. Он приехал уже после революции в России, жил здесь, открыл художественную студию и школу, где обучал и студентов, и детей изобразительному искусству. Потом он уже покинул страну и почти не приезжал в Грузию. Только когда его двоюродный брат, с которым он был очень близок, погиб, он вернулся и оставался здесь до тех пор, пока не был вынужден эмигрировать.
Вся его последующая жизнь связана с Францией, с Европой в целом, потому что он разъезжал с труппой Сергея Дягилева и его «Русскими сезонами» по разным европейским городам. Он был участником почти всех постановок Дягилева. Он работал как оформитель, художник, дизайнер многих спектаклей, но всегда во всех спектаклях работал как сценограф.
Допустим, когда эти спектакли оформлял Пабло Пикассо или Андре Дерен, сценографические разработки делал Шервашидзе. Он был неотъемлемой частью этой труппы и абсолютно всех успехов. Он вообще играл огромную роль в удачных экспериментах в театральном искусстве, которые связаны с именем Дягилева и «Русскими сезонами».
— Учитывая тот факт, что он открыл первую художественную студию в Сухуми, и в целом учитывая его театральную деятельность, можно ли назвать Шервашидзе культурным революционером своего времени?
— Обязательно! Он стоял у истоков модернизма как такового, как направления в искусстве. Жизнь художественного искусства и авангард во многом связаны с его именем. Конечно, он был не один. Была целая плеяда необыкновенных людей, живущих в 1910-1920-х годах ХХ века. Что творилось в Париже! Туда приезжали со всех стран. Речь не только о художниках, сценографах или иллюстраторах. Это были литераторы, писатели и поэты. В Париже собиралась вся богема. И одной из значительных персон был Александр Чачба-Шервашидзе.
Когда смотришь на его работы, видно, что он вращался в этой среде. Но как личность, как индивидуальность, он отличался от всех. И вообще основой его художественной деятельности всегда был индивидуализм. Он постоянно твердил: человек никогда не должен терять индивидуальность, свой взор, свое восприятие. Он все время искал новые художественные формы, элементы, чтобы как-то проявить себя, передать свои эмоции, свои чувства, свое отношение к миру.
— Он говорил, что нет правдивого изображения жизни, а есть прошедшее сквозь темперамент художника впечатление этой жизни. Вот, смотря на его работы, какой вы видите в них темперамент? В чем его особенность?
— Во-первых, его работы показывают даже то, насколько быстро он работал. Вот эта харизма, которая обязательно должна как-то характеризовать художника или творца, она очень видна. Он очень экспрессивный в передаче своих эмоций. И он разный.
Когда Шервашидзе рисует портреты, он, с одной стороны, передает характер личности, которую рисует, а с другой – очень хорошо показывает свое отношение не только к тому, кого он рисует, но и вообще к жизни. Видна харизма, эмоциональность.
Обязательно нужно отметить и его рафинированность, интеллигентность, вот эту аристократичность. Вот выделяющаяся черта Шервашидзе как художника и человека. Он был честолюбивым в лучшем смысле этого слова, он был очень обязательным, начитанным и образованным. Это все словно тоже отражается в его работах.
Многое о нем говорит и то, что ему давали не только разрабатывать сценографические показатели, но и экономические. То есть у него имеются и финансовые разработки. На него очень надеялись в самых разных отношениях. Он был очень разносторонний. Это видно в его работах и стилистике. Они все абсолютно разные. Вот посмотришь и подумаешь, что он работает как кубист. Да, там действительно можно увидеть начало кубического искусства, но это тоже у него происходит иначе. Он не берет какую-то формулу кубической работы, он во всех случаях разрабатывает свою собственную.
В его работах есть и импрессионистическое начало, есть и символическое. Но абсолютно все работы Чачба-Шервашидзе перерабатывает так, как он сам это видит. Когда ему нужно использовать импрессионистический метод, он использует его по-своему. Он, допустим, добавляет к кубизму абстракцию. Вот это искажение художественных форм очень хорошо видно.
— Для тех, кто впервые услышал имя Александра Чачба-Шервашидзе и еще не видел его работ, на ваш взгляд, с кем из великих можно его сравнить? К кому он близок по стилю?
— Я сейчас попробую кратко объяснить. Модернизм сам по себе – направление в искусстве, которое появляется в начале ХХ века. Модернизм объединяет и абстракционизм, и кубизм, и фовизм, и комизм, там и экспрессионизм, абстрактный экспрессионизм и пр. Среди его представителей есть Джексон Поллок, экспрессионисты, начало которым положил Винсент Ван Гог, там есть Пабло Пикассо, Василий Кандинский, немецкие экспрессионисты, Михаил Врубель… Много кого в его работах можно не увидеть, но вот сама его связь с разными грандиозными творцами хорошо видна.
— Насколько мне известно, в самой Абхазии его называют «абхазским Пикассо»…
— Это из-за того, что он был великим художником. Иначе такого никак нельзя сказать. Потому что сам Пикассо был очень разносторонним. Его, например, очень трудно назвать кубическим артистом. Он сам говорил: «Я могу рисовать как Рафаэль, но мне понадобится вся жизнь, чтобы научиться рисовать так, как рисует ребенок». Пикассо пробовал себя в разных стилях, он делал свои собственные копии, разные вариации и разработки великих художников. И всюду он искал себя, то, как он видел окружающую среду, как видел мир. В этом они с Шервашидзе очень похожи. Он тоже не удовлетворялся одним стилем и искал себя в разных стилях.
Шервашидзе был очень разносторонним человеком не только стилистически, но и в жизни. Он был и сценографом, и дизайнером моды, и иллюстратором, и художником, и портретистом, рисовал и натюрморты, и пейзажи. Он создавал даже композиции для колод карт. В его работах можно увидеть ар-нуво. В общем, человек-оркестр.
— Кажется, вы говорили, что его искусство не является массовым?
— Нет, он сам говорил, что искусство – не массовое, оно индивидуально. Это отношение одного индивидуума к миру. Вот в индивидуальности этого творца раскрывается сам творец. Я точно не могу цитировать его слова, но индивидуальности он отводил очень большое место и в жизни, и в искусстве.
«Когда умирает культура»: в Сухуми сгорел «золотой фонд» абхазских художников
— Какие влиятельные личности в мире искусства проявляли интерес к его творчеству? Насколько я знаю, даже Сальвадор Дали писал о нем в своих мемуарах.
— Сальвадор Дали, Пабло Пикассо, Сергей Дягилев – только эти три имени уже говорят о многом. Но я еще имею в виду Жоржа Брака, Андре Дерена, русских деятелей искусства, которые после революции эмигрировали в Париж и создали свой круг в мире искусства. И вот со всеми ними Александр Чачба-Шервашидзе дружил. Без него не проходило ни одно собрание, потому что он был очень значительной личностью в этой среде.
— В своих заметках он писал: «Я горец, я абхазец». Он очень часто возвращался к своим корням, тосковал по родине и подчеркивал свое кавказское происхождение. В то же время, некоторые его эскизы и костюмы очень экстравагантны. И некоторым может показаться, что это не очень вяжется с кавказским нутром, что ли… Что вы об этом скажете?
— В княжеском роду, к которому он принадлежал, все были очень прогрессивными. Шервашидзе отличала его образованность, что уже связано с прогрессивностью. И не важно, считает он себя кавказцем, грузином или абхазом… Это никак не связано с какими-то архаичными мыслями.
Эта экстравагантность, жизнь в Европе – все это не мешало ему сохранять связь с корнями. Здесь я хочу провести параллель с Ладо Гудиашвили. Он тоже в это же время жил в Париже, с 1921 по 1926 год. Они с Шервашидзе всегда были в хороших отношениях. Гудиашвили не потерялся в Европе. Его тоже все хвалили, просили не уезжать в тогдашний Советский Союз. Его не хотели отпускать, потому что все говорили, что художественные новшества времени, эксперименты, в которых он участвовал, и проблематика тогдашнего европейского искусства очень хорошо отражались в гудиашвилевских работах, так же, как у Шервашидзе.
Но он тоже никогда не терял связь с грузинскими корнями. Это выделяло их, из-за этого они не теряли индивидуальность. Ведь в Париже была уйма людей, полностью потерявших связь с корнями. И такие люди затерялись в потоке художественных течений. А вот некоторые люди почему-то выделялись из этой толпы творцов и стали творцами с большой буквы. Таким был Шервашидзе, потому что не терял себя.
Ни один человек не станет творцом и великим при жизни, если потеряет свои корни, потеряется в мире, где все похожи друг на друга. А это – люди, которые правда выделяются, не теряются в толпе, потому что имеют свой облик, свое отношение к миру, и могут выразить себя в иных формах.
Конечно, он был горцем, абхазом. Он не только говорил, что абхаз, он был и грузином, и никогда не отрицал этого. Напротив, все время всем давал знать об этом. Собственно, поэтому коллекцию он распределил между Тбилиси и Сухуми.
Случившееся в Сухуми – это огромная трагедия, я не хочу это даже воспринимать. Он сыграл большую роль в развитии грузинской культуры, общества. Имя Александра Шервашидзе стало для всех очень близким за эти дни.
— А говорил ли он сам, каким образом воспринимал свою роль в искусстве?
— Мне сейчас трудно об этом сказать. Но он точно знал, каким значительным является. Он был уверенным в себе, в своей деятельности. Простой человек не может попасть в ту среду, в которую он попал. Столько людей в это время было в Париже, был такой круговорот! Он точно знал себе цену.
Шервашидзе имел влияние на развитие искусства. Может быть, он не был очень богат и не мог вести очень богатый образ жизни, но он никогда не бедствовал. Только в последние годы, когда уже не мог работать. Но когда он мог работать и вращался в среде изумительных людей, он прожил долгую и интересную жизнь. Если человек не знает себе цену, он обязательно потеряется. А Александр никуда не терялся, он был и остается одной из значительных персон ХХ века.
— Есть в биографии художника эпизод, который вам кажется самым значительным и сформировавшим его?
— Я обязательно хочу вспомнить то, что его отец был изгнан в свое время из Грузии из-за того, что принимал участие в восстании против России. Это был 1832 год. Потом его вместе с семьей выселили из Грузии. Он был в ссылке два года. Затем они и вовсе не могли вернуться на родину.
Александр родился в 1867 году. У его семьи и у него корни были грузинскими. Он считал себя весьма значительным для Грузии, понимал это с детства. Думаю, это тоже сильно повлияло на становление его личности.
— Насколько достоверен эпизод, что Чачба-Шервашидзе и сам был вынужден эмигрировать, когда возвращался в Сухуми, потому что был неугоден властям Первой республики?
— В документах я ничего такого не читала, но факт, что он эмигрировал. Он приезжал в 1918 году в Грузию, жил в это время в Сухуми. И уже в 1920-м эмигрировал. Наверное, он был вынужден уехать. Потому что открывал школы, студии и наверняка хотел остаться на своей родной земле и сделать многое для своего народа.
— Какое значение имеет изучение и сохранение наследия Чачба-Шервашидзе для современного искусства?
— Этот человек, известный всему миру и столько всего сделавший для развития модернистского искусства, – наше наследие, и конечно, наше обязательство – сохранить его. Мы ответственны перед ним самим и ответственны перед миром, потому что терять его наследие – непростительно. Мы ответственны перед миром, потому что это человек – не локального масштаба, а мирового. У нас наследие человека с мировым именем.
— Сложилась парадоксальная ситуация. Кажется, будто художник погиб дважды: естественной смертью, там, в пансионате в Монте-Карло, и в Сухуми, когда во время пожара сгорели более 300 его работ. Но в то же время, ощущение, что эта «смерть» возродила его и заставила многих вспомнить о нем, а некоторых и вовсе познакомиться с ним.
— Абсолютно! Но случившееся – трагедия для Грузии и для мира. Потому что потерять 300 работ… Я даже не хочу верить. Это больше, чем трагедия. Хорошо, что я не знала эту коллекцию, а то бы мне было еще больнее. Это огромнейшая потеря, и я хочу извиниться от себя перед Александром Чачба-Шервашидзе, потому что он оставил нам свое наследие, а мы не смогли его уберечь.
«Я еще жив»: жизнь и творчество абхазского художника Чачба-Шервашидзе, чьи работы сгорели в Сухуми
