Когда муж — оккупант. Он на фронте, она — против войны

Надежные социологические данные во время войны редкость, составить точное представление о том, как относятся к войне родственники российских солдат, нелегко. Но среди них есть те, кто живет с тройным грузом: не согласен с российским вторжением в Украину, переживает за родных на передовой, но не может найти у них понимания своих взглядов. Четыре собеседницы Би-би-си в этой истории — из таких.

Имена собеседниц Би-би-си и их родных изменены в целях их безопасности и известны редакции.

Когда Андрей принес с работы повестку на мобилизацию, Екатерина ее порвала. Тут же отобрала у мужа паспорт и военный билет. Подумала, не порвать ли и их тоже, но остановилась — слишком личное это дело, паспорт. Еще думала, не сломать ли ему ногу. Но это потребовалось бы делать с привлечением посторонних людей, сама не могла. В итоге и паспорт, и военник отдала, но когда муж собрался идти в военкомат, закрыла квартиру изнутри на замок. «Щас дверь вынесу», — предупредил Андрей. Екатерина отступила.

«Не потому, что мне было жалко дверь, — говорит она. — Если бы я точно знала, что этим можно было что-то предотвратить, то стояла бы. Но у него было, ну, как бы сказать, что-то фатальное в этом. Вот, раз пришла повестка, то просто некуда деваться. Прятаться стыдно, некрасиво, ниже его достоинства».

Кристина, живущая в одной из приграничных с Украиной областей, была против войны с самого ее начала. «Есть договор [Будапештский меморандум об уважении территориальной целостности Украины — Би-би-си], в котором Россия принимала участие. Нельзя сначала подписать какую-то бумажку, а потом прийти и сказать „а вот я передумал, давай назад“ или продать машину соседу и вот прийти и забрать эту машину, потому что не нравится, в какой цвет сосед ее покрасил. Это же неправильно».

Ее муж Александр тоже получил повестку в сентябре 2022-го. До того он на фронт не рвался и убеждал жену, что все, что нужно, будет сделано силами контрактников и ЧВК «Вагнер». «Объяснял мне, какое у России оружие есть, говорил, что я ничего не понимаю и все решится быстро. Единственное, что я ему сказала, — „смотри, чтобы вас туда не позвали“. Он сказал „ты не понимаешь, этого не будет“. В сентябре я ему эти слова напомнила».

Лена на вопрос о том, как она относилась к полномасштабному вторжению в феврале 2022-го говорит, что до того тема Украины ее сильно не интересовала и восемь лет после аннексии Крыма и территорий в Донбассе запомнились в основном некоторыми неудобствами из-за введенных ограничений и контрсанкций со стороны России. В первые месяцы после вторжения ей еще казалось, что у происходившего могли быть какие-то объяснения, о которых она просто не знала. «Сначала у меня было негативное восприятие, потом было такое, что, блин, ну не все так однозначно», — вспоминает она.

«А потом уже, наверное, в середине лета, стало понятно, что это уже полномасштабные военные действия, как-то я начала понимать, что это все-таки не то, о чем нам рассказывают по телевизору, — говорит 29-летняя Лена. — Ну, а после мобилизации я стала очень резко негативно относиться. Радикально».

Евгению — 32 года. К моменту объявления мобилизации они прожили вместе год с небольшим. Он тоже считал, что бегать от войны — дело стыдное и хлопотное. Да и вообще, говорит Лена, государству привык доверять. Ее надежды на то, что мужа вразумят родные, не оправдались. «Я уговаривала, чтобы он пообщался со своими родственниками, которые в теории могли бы ему помочь. Но они сказали: „А, ну что, молодец. Вещи уже все собрал?»

Юлия познакомилась с Игорем около трех лет назад. В декабре 2021-го, когда ему было 20 лет, он подписал контракт на военную службу и почти сразу же оказался на границе с Украиной. Говорил, что их отправили на учения. Сначала они просто переписывались. Но постепенно общение переросло в тесные, хоть и по большей мере дистанционные, отношения. Теперь у них есть дочь.

Юлия старше Игоря на три года. До ухода в декрет весной 2023-го она работала учителем и говорит, что как могла ограждала своих учеников от патриотических, провоенных мероприятий. «Когда нам пытались всякие скидывать методички пропагандистские, я это максимально игнорировала. Я не втирала детям эту, простите, дичь, которую нас заставляли делать. То есть у меня была четкая позиция, что я не могу изменить эту ситуацию никак в корне. Но я могу изменить ее в рамках своего небольшого круга, в котором я нахожусь».

С мужем все сложнее. Во время редких отпусков разговоры о том, чем российская армия занимается в Украине, часто переходили в ругань. Не так давно обсуждали, готов ли был Игорь вернуться с фронта, если это будет позволено. Сначала сказал, что готов, а под конец заявил Юлии, что он самый счастливый человек и у него самая лучшая работа.

Всерьез он это или нет, она не понимает.

Отношение к войне среди тех, у кого на фронте родственники, меняется. Независимый социологический проект «Хроники» отмечает, что поддержка или по меньшей мере непротивление войне в среде тех, у кого на фронт ушли родственники, падает (с 70% в мае 2022 года до 59% в январе 2024-го). Также в среде родственников сокращается доля убежденных, мотивированных сторонников войны, тех, кто поддержал «СВО» и не согласился бы с объявлением перемирия без достижения ее целей (с 63% в мае 2022-го до 33% в январе 2024-го).

Осенью 2023 года стало набирать известность движение жен мобилизованных, получившее название «Путь домой» (в июне российские власти признали его «иноагентом»). Вскоре многие из его участниц поспешили заявить, что не сомневаются в целесообразности «СВО», вот только просят вернуть с фронта их мужей и заменить их другими военными. Но собеседницы в этой истории такую позицию не разделяют и к войне относятся однозначно отрицательно.

Екатерина с Андреем родом из деревни в одном из регионов российского Черноземья. Познакомились и подружились в конце нулевых, играя в футбол в одной дворовой команде. Когда они поженились, Россия уже аннексировала Крым и в Донбассе шли бои. Мимо нее, двадцатилетней, все это прошло фоном, а вопросы к государству и Владимиру Путину появились позже, после пенсионной реформы и очередных выборов.

«Где-то в 2018 году все-таки уже показалось, что уж совсем слишком долго находится наш президент у власти и как-то с этим все связано. И потом я больше уже узнала про Крым, что там происходило. Не то чтобы у меня разворот произошел, просто я стала больше интересоваться и узнавать больше из интернета».

Еще до этого Екатерина прочитала книгу «Крутой маршрут» — воспоминания Евгении Гинзбург о годах, проведенных в сталинских тюрьмах и лагерях. По словам Екатерины, ни о каком протесте она тогда не думала, но понимание, что дело движется к авторитаризму и диктатуре, появилось. А муж ничего такого не читал и политику она с ним обсуждала редко. «Ну вот он ходил на выборы, я говорю: „Ни в коем случае не голосуй за Путина“. Выборы тайные, не знаю, за кого он тогда голосовал».

Евгений был в отпуске во время мартовского голосования на президентских выборах. Екатерина попросила его испортить бюллетень. Муж вернулся с участка и сказал, что проголосовал за Владислава Даванкова.

За то, чтобы съездить в отпуск, мужу пришлось дать взятку кому-то из командиров, утверждает она. Сколько точно это стоит, Екатерина не знает, но предполагает, что около сорока или пятидесяти тысяч рублей. Несколько месяцев назад она потеряла работу, связанную с маркетингом. Говорит, что единственное утешение — не нужно платить налоги, которые российское государство тратит на войну.

Рассказы в военкомате про то, что мобилизованных пошлют на охрану уже завоеванных территорий, оказались ложью. 30-летний Александр, муж Кристины, очень быстро попал на передовую и с тех пор регулярно находится «на штурмах». Как и другие жены мобилизованных, Кристина делает ударение на последний слог в этом слове.

Что муж рассказывает про эти штурмы, равно как и «про политику», Кристина говорить не хочет и вообще формулирует обтекаемо, ей страшно. Но все же очевидно, что никакой понятной цели в этой войне уже нет. «Люди шли туда с понятием, что сейчас вот это сделают и вернутся домой. А теперь идет уже непонятно что и люди не понимают — для каких целей мы сюда пришли? И объяснения нету, что будет являться этой целью, чтобы их вернули домой. Что считается победой? Никто этого не знает. В штурмах сколько человеку надо быть, чтобы вернуться?»

За полтора года муж был в отпуске два раза. Возвращаясь домой, он сидит на кухне, пьет пиво и рассказывает про тех, кто не вышел из очередного штурма. Кристина слушает. Говорит, что лучше пусть муж делает это дома, чем на стороне, где есть риск нарваться на конфликт. «Мы сидели, выпивали. Я слушала про погибших ребят, у кого остались жены, остались дети, остались престарелые матери. Вся эта безысходность: он понимает, что туда надо возвращаться, но и там не понимает, что делать. Отчаяние какое-то. Хочется помочь, но ты ничего не можешь сделать. Я сидела и слушала. Человеку нужно выговориться».

О том, где все же не сходятся взгляды, Кристина рассказывает мне иносказательно. «Вот у нас недавно было очень печальное событие, очень много людей погибло. Ну, и он сказал, что поддерживает официальную версию. Я ничего не стала отрицать, но намекнула — может быть, ты посмотришь со всех сторон? Но он сказал: нет, это официальная версия, ты не понимаешь, вот так и есть». Спорить Кристина не стала.

Юлия говорит безо всяких иносказаний. «Я говорю: „Слушай, ну как так получилось, что вот трагедия в „Крокусе“ произошла, а наши просто все это прошляпили? — пересказывает она недавний разговор. — На что он мне сказал «А куда они собирались ехать? В Украину!» Я говорю: «Все понятно». После того, как он мне про это сказал, я честно поняла, что там просто такая каша в голове, что [телепропагандист] Соловьев и все остальные отдыхают».

Игорь в долгу не остается. «Вы — тупые либералы, вы — тупые пацифисты» — так примерно говорит. Получив такое от него в телеграме, Юлия решила не говорить с ним больше про «политику». Считает, что обсуждать разницу во взглядах можно, когда есть уважение к чужой позиции, а у ее парня с этим явные проблемы.

Обе собеседницы считают, что война совершенно изменила их мужчин. Юлия говорит, что ее парень раньше был разговорчивым, отзывчивым, знал, когда требуется послушать и поговорить в ответ. Теперь общение односложное: «да», «нет», «ясно». Юлия поначалу подумала, что парень потихоньку «съезжает с темы» отцовства. Но выяснила, что и с родителями он почти не говорит.

Вот об этом Кристина говорит прямо: «Человек, который был мобилизован в 2022 году, в сентябре, и человек, который принимал участие в боевых действиях в 2024-м, — это абсолютно два разных человека. Я могла спорить с своим любимым мужчиной, который меня любит, который рядом со мной. Раньше мы могли хорошо пообщаться и ссора заканчивалась быстро, сейчас ссора может просто развиваться и развиваться. Можно высказать свое мнение, но спорить и доказывать не нужно, потому что можно доказать то, что ему не понравится».

В феврале картина журналиста Associated Press Мстислава Чернова «20 дней в Мариуполе» получила «Оскар» за лучшую документальную работу. В марте, когда муж был в отпуске, Екатерина нашла в YouTube копию фильма и поставила ноутбук на стол. И сказала: «Иди и смотри». Андрей не сопротивлялся. Пришел, сели на диван смотреть.

Муж просмотрел примерно половину фильма. Увиденное взглядов Андрея не поколебало. «Он верил тому, что было на экране, думает, что это трагическое стечение обстоятельств, что пострадали другие люди, мирные люди, что такого не должно быть, — рассказывает Екатерина. — Но потом все равно прозвучала такая фраза, что это, типа, не мы виноваты, это „они“ подстроили. Существует у него внутри такая глубокая убежденность, что другие страны хотят нас уничтожить, что все кругом враги. Наверное, эти выводы сделаны заранее».

Екатерина досмотрела до конца. Кадрами из этого фильма она потрясена не была, так как многое видела раньше. «У меня это — шок, который длится. Там не было ничего такого удивительного, чего я бы не знала до этого. Все — одинаково, рутинно, ужасно. „Дно“ длится, оно не пробито, все это было известно».

Лена оставила попытки говорить с мужем о поддержке или осуждении войны в общем. «Как правило, когда мы с ним разговариваем о том, что касается поддержки или не-поддержки войны, это переходит в какой-то лютый скандал. В последний раз именно об этом мы, наверное, зимой разговаривали».

Вместо этого она концентрируется на обсуждении обмана и бардака, которые сопровождают участие мобилизованных в войне. Тут муж и не спорит. «Сейчас он говорит, что пойти на СВО было самой большой ошибкой», — говорит Лена.

Она считает, что муж постепенно понимает: если столько раз обманули в частностях, то, видимо и глобальное объяснение того, зачем Россия воюет в Украине, правдой не является. «Но напрямую в лоб я не задаю ему таких вопросов — не думаешь ли ты, что это всё херня полная, — не предлагаю посмотреть ему фильм типа „Обыкновенной денацификации“ [история войны в Украине с 2014 года в изложении блогера Александра Штефанова]. Вскользь, косвенно могу поспрашивать, но — без какого-то супернаезда. Хотя он считает, что я на него наезжаю».

Кристина и Александром познакомились во «ВКонтакте» — он увидел ее комментарий под каким-то постом и написал в личку. До мобилизации он работал на складе одного из крупных ритейлеров, комплектовал заказы. Она — воспитателем в детском саду. У 33-летней Кристины есть дочь от предыдущего брака, а завести ребенка с мужем не удавалось. К сентябрю 2022-го она прошла подготовку к ЭКО.

«И вот только это было завершено, мужа и призвали. Так что пришлось про все это забыть, отложить, и будет ребенок или нет, я не знаю», — с горечью говорит она. Объявленный в России в 2024-м «год семьи» кажется ей издевкой, «как плевок». Теперь к этим проблемам со здоровьем добавились и другие: у Кристины обнаружили опухоль, она уверена, что переживания, связанные с мобилизацией мужа, имели к этому отношение. Оставить ребенка для того, чтобы лечь на операцию, ей не с кем.

С работы в детском саду она ушла осенью 2022-го — поссорилась с коллегами на почве мобилизации. Те рассказывали ей, что злиться, переживать и «накручивать себя» не надо, говорили, что ее муж «должен там быть». Особенно неприятно это было слышать от тех, чьи родные под мобилизацию не попали, говорит Кристина.

Контрактник Игорь попал в отпуск осенью 2022-го и сказал Юлии, что хочет ребенка. Она считает, что повлияла война: как раз незадолго до отпуска погиб кто-то из его сослуживцев, такой же юный 20-летний солдат, и Игорь начал думать о потомстве. К тому времени отношения были настолько глубокими, что она долго и не сомневалась. Зачать ребенка удалось в его следующий визит домой, зимой первого года войны.

В конце 2023-го Юлия и Игорь вместе с трехмесячной дочкой пошли в МФЦ регистрировать его отцовство. В соседнем столе-отсеке сидела посетительница на нервах. Она пришла подавать на развод, на повышенных тонах объясняла сотруднице, что муж — тоже ушедший на войну — стал во время редких встреч в отпусках совершенно невыносим и терпеть это она больше не может.

«И мы сидим в этот момент рядом. Я [на Игоря] смотрю, у него такое лицо невозмутимое. А я думаю: блин, как грустно на самом деле, что еще столько семей cломаются, потому что люди в какой-то момент могут наговорить очень много неприятных вещей. Я, честно говоря, когда это слышала, мне просто хотелось эту девушку просто подойти и обнять, сказать «я так тебя понимаю».

16 февраля, в день, когда сообщили о гибели Алексея Навального, у Юлии был день рождения. Вечером того дня она должна была принимать гостей и днем съездила в парикмахерскую уложить прическу. «И вот я еду в такси такая довольная, записываю „кружочек“ о том, какая я красивая и нарядная. Потом читаю эту новость, и, что называется, „мое лицо через минуту“. Это был довольно большой удар, потому что все равно, когда Навальный был жив, какая-то надежда была».

На смерть Навального ее парень откликнулся в чате презрительным «ну сдох и сдох». И написал, что это, мол, послание украинцам — пора сдаваться. Юлия объяснила ему, что украинцы и Навальный — это совсем не одно и то же. В общем, поцапались еще раз.

Муж пишет Кристине, когда его отправляют в очередной штурм. Тишина в переписке может длиться неделю или две. Кривая страха взлетает и падает. Однажды они были без связи почти два месяца, она начала искать Александра, названивая в часть и на горячие линии, куда сходятся данные о погибших и раненых.

У Екатерины с Андреем поставлено по-другому. Связь с мужем ненадежна, он не пишет о том, что ушел на передовую, а сообщает, только когда возвращается. «Все мои мысли — только о том, что сейчас с мужем происходит, как он, когда он позвонит, позвонит ли. И да, мне страшно все время. То есть страх не проходит, никак не с этим не свыкнуться, он не притупляется».

1 июня, в День защиты детей, она пошла с детьми в парк на концерт. На время праздника в парке пункт сбора гуманитарной помощи для солдат на «СВО» завесили транспарантом с детскими рисунками и избитым рефреном из песни про рисунок мальчишки — про солнце, небо и маму. По парку ковылял с костылем мужчина в камуфляжной форме сложной раскраски, вел за руку девочку. Точный образ современного российского отцовства, считает Екатерина.

Со сцены в парке чиновники из администрации что-то говорили про патриотизм. Дочь закатила глаза и спросила, зачем это слушать. На занятиях «Разговоры о важном» в их школе псевдопатриотических бесед немного, но Екатерина на всякий случай напоминает, что воспринимать это всерьез не стоит. Называет эти напоминания «прививкой».

В разговоре о муже она несколько раз оговаривается: «если он еще жив». Постоянные мысли о том, что в любой момент Андрея уже может не быть в живых, истощают ее — с того самого дня, когда мужа мобилизовали и, невзирая на обещания не бросать этих солдат на передовую, сразу же послали на один из горячих участков фронта в «ДНР».

«Тогда, в октябре 2022-го мне просто хотелось выйти в окно. То есть было все это все максимально плохо, и как бы сейчас так же осталось плохо, но просто я чего-то жду… Не знаю, жду, чем это все закончится когда-нибудь. А так это ну, тогда максимально драма. Наверное, можно снять фильм какой-нибудь малобюджетный, который никто не посмотрит. Это для каждого личная драма и… ну какими словами это описать? Ну, это катастрофа».

На вопрос, обсуждалась ли с мужем возможность дезертирства, Кристина дает уклончивый ответ: «Обсуждалось всё». Некоторые мобилизованные продолжают цепляться за надежду, что когда-то их отправят домой. «Там большинство таких: эти мнимые какие-то даты он рисует себе, там большинство таких. Вот это сначала было какое-то выступление Владимира Владимировича — он нас отпустит. Не отпустил. Потом вот год мобилизации — по-любому отпустят. Не отпустили. Потом 24 февраля, годовщина „СВО“. Потом 9 мая. И вот эти какие-то сроки непонятные. Ты сам себя успокаиваешь, что вас должны отпустить. Не отпустят!»

Теперь те, в ком еще есть силы на что-то надеяться, предполагают, что демобилизация может случиться во вторую годовщину начала мобилизации, в сентябре.

А сил на то, чтобы взять на себя ответственность и решить, что в этой ситуации надо сделать, у мужа нет. После того, как Александр вернулся из очередных «штурмОв», она сказала ему: «Вас поставили в очередь и когда-нибудь она дойдет до всех. Я не знаю, зачем вы смирно стоите в очереди».

Екатерина не раз говорила мужу, что он — оккупант. Андрей уже и не спорит. Слово это не кажется Екатерине оскорбительным, просто факт. С определением «убийца» сложнее. «Это все равно, что назвать убийцей машиниста поезда, которому на пути попалась Анна Каренина», — говорит она. Ведь муж, по ее словам, по сути в плену у российского Министерства обороны. «Как машинист, у которого кто-то стоит сзади и приставил к виску пистолет, говорит „гнать, не останавливаться“. А на путях лежит сотня таких Карениных».

Лена считает, что оккупант — государство, забравшее Евгения на войну. От тяжелых размышлений это ее не освобождает. «Когда мы с ним ругались, у меня были мысли: как же я вообще могу жить с человеком, у которого такие взгляды? Он же наверняка… — она замолкает. — Его действия наверняка повлекли смерть каких-то лиц. Как я могу дальше жить с таким человеком?» Но, заключает Лена, муж — из тех, кто просто искренне заблуждается. Насильником, убийцей или мародером она его представить не может.

Пока что, как и Екатерина и многие другие жены мобилизованных, Лена пишет петиции в Минобороны с требованиями вернуть мужей домой и добивается (пока без успеха) встреч с военными чиновниками. Есть в среде родственников те, кто в принципе не против войны, а просто считает, что ее надо продолжать силами каких-то других солдат. С такими Лена не общается.

Однажды Кристина спросила мужа, убивал ли он кого-то во время штурмов. Александр уклонился от однозначного ответа, сказал, что в прицелы противника видно хорошо, но о погибших от своего огня он ничего не знает.

Что происходит, когда штурмовики занимают территорию, с которой украинские солдаты уже ушли? Кристина глядит на это глазами мужа, пересказывает то, о чем ей говорил Александр. «Когда наши ребята заходят на позиции, там в большинстве случаев нет никого, одни мины и растяжки. И с дронов бомбят. С той стороны сделано все для сбережения людей, так все выстроено».

На вопрос, как все же быть с тем, что от выстрела, сделанного Александром, кто-то мог погибнуть, отвечает: «Мы все люди, никто не хочет смертей, не хотим этого никому желать. Но получается, что либо ты, либо — тебя».

Вскоре после того, как ее молодой человек оказался в Украине, Юлия обсуждала с ним пытки, которыми занимались бойцы «Вагнера» в Сирии. Разговор про эту сторону войны прекратился после того, как Игорь попытался оправдать жестокое обращение с украинскими пленными — они-де первыми начали издеваться над российскими солдатами. «Я сразу сказала, что в любом случае этого не приемлю. Насилие для меня — самое страшное, что может быть».

Она надеется, что Игорь вернется с фронта целым, но никаких планов строить не может. «Я не живу в розовых очках, не могу сказать, что он вернется и [у нас] будет „жили они долго и счастливо“. Я не знаю, какой человек вернется».

В ситуации, когда непоправимое может случиться в любой момент, никто из собеседниц не строит никаких планов и не делает никаких предсказаний. Но все, что уже произошло в войне, — еще до мобилизации ее мужа и после — Екатерина называет катастрофой и уверена, что, как бы события не повернулись, хорошего ее семье ждать не приходится.

«Я живу только тем, что происходит сейчас, прошлое как-то можно анализировать, а будущее неизвестно. Но в любом случае не будет ничего хорошего. Может быть миллион сценариев, но я не думаю, что это каким-то хэппи-эндом завершится».

Иллюстрации: отдел дизайна Русской службы Би-би-си