Как транслюди живут в России и бегут из нее. Рассылка «Контекст»

Подробнее об этом в рассылке «Контекст» пишет корреспондентка Би-би-си Анастасия Голубева, одна из авторов вышедшего сегодня фильма с личными историями трех трансперсон.

Если вы хотите получать письма от журналистов Русской службы Би-би-си, подпишитесь по этой ссылке.

«Права ЛГБТ-людей используются российскими властями как символическое оружие в более широком геополитическом конфликте. И это ведет к тому, что трансгендерные люди теряют самые основные права — на свою идентичность и доступ к медицине», — так прокомментировал ситуацию специально для нашего фильма Грэм Рид, эксперт ООН по вопросам сексуальной ориентации и гендерной идентичности.

В этом письме я кратко расскажу о героях нашего фильма и о том, зачем российским властям нужно притеснение малочисленных и незащищенных групп.

Аде 24 года. Несколько лет назад она сказала родителям, что ощущает себя девушкой, но семья восприняла это крайне негативно. Консервативным родителям было сложно понять, что происходит, но Ада говорит, что у нее была еще не самая худшая ситуация — ее хотя бы не выгнали из дома.

Но в то время Ада уже училась в другом городе и не думала, что натянутые отношения с родителями могут обернуться чем-то более неприятным, чем семейные разборки. Ада рассказывает, как однажды ей позвонила мать и попросила сопроводить ее на сложную операцию в Новосибирск. Ада согласилась, думая, что так она как раз сможет наладить отношения с матерью.

По ее словам, в аэропорту их встретил водитель и повез куда-то в сторону Барнаула. На пустой лесной дороге машина вдруг остановилась, водитель резко схватил рюкзак и телефон Ады. «Сейчас мы поясним за твое п******ничество [квир-идентичность]», — заявил водитель.

Так Ада оказалась в реабилитационном центре, в котором ее пытались «вылечить» от трансгендерности; по-другому это называется «конверсионная терапия» — различные антинаучные методы избавления от сексуальной или гендерной идентичности.

«Среди уникальных способов тренингов, которые должны были меня „вылечить“, было несколько вещей: рубка леса, строительство, убийство животных и кастрирование свина», — вспоминает Ада. В какой-то момент, по ее словам, сотрудники центра дали ей в руки нож и подвели к борову — в качестве якобы терапевтической зарисовки того, что будет с Адой, если она захочет менять свое тело.

Русская служба Би-би-си пыталась связаться с матерью Ады, но не получила ответа. Русская служба Би-би-си позвонила в реабилитационный центр, о котором говорит Ада, — там заявили, что в России запрещено обсуждать ЛГБТ-темы, и положили трубку.

Спустя девять месяцев Аде удалось сбежать. Но за это время в России многое изменилось, Ада поняла это по тому, что не нашла в магазине привычной «Кока-колы», а только колу «Добрый».

Началось полномасштабное вторжение России в Украину, и вместе с этим и без того консервативная риторика российских властей стала максимально традиционалистской. Война в Украине превратилась в «священную идеологическую войну» со всеми проявлениями Запада — а к проявлениям «чужого» и «опасного» в консервативной культуре принято относить все, что не подпадает под рамки «обычного».

Поэтому начиная с 2022 года в России приняли аж три закона, направленных на уменьшение прав квир-людей. Сначала, в 2022 году, в России полностью запретили «ЛГБТ-пропаганду» — рассказывать о квир-людях публично стало незаконным. Затем в 2023-м ввели запрет на трансгендерный переход — после чего мы и начали съемки этого фильма.

А с начала 2024 года несуществующее «международное ЛГБТ-движение» было признано в России экстремистской организацией — и теперь квир-людям больше небезопасно открыто жить в России. Сейчас в Оренбурге рассматривается первое уголовное дело за «ЛГБТ-экстремизм»: нескольким людям грозит до 10 лет колонии просто за то, что они работали в местном гей-клубе.

Когда Ада смогла выбраться из конверсионной терапии, закон о запрете трансперехода только обсуждался, и она успела быстро поменять документы. Но другой герой нашего фильма вынужден жить со своим старым именем.

Алли идентифицирует себя как небинарную персону. Они — с таким местоимением Алли говорит о себе — уехали из России сразу после начала войны, так как их деятельность связана с журналистикой и политикой.

У Алли давно была депрессия и неприятие собственного тела, но они все откладывали поход к врачу. И уже после начала войны в эмиграции осознали: «Я просто хочу понять, почему мне плохо, прежде чем я выйду покурить на балкон и не вернусь с него». Так Алли решились на мастэктомию, операцию по удалению груди, которая в России к этому моменту уже была запрещена.

Но и за границей жизнь трансгендерных людей не так проста. Как говорит Алли, «российские власти нас не любят, потому что мы квир-персоны, а за рубежом нас не любят, потому что мы граждане России».

Наш третий герой — Фрэнсис — также уехал из России до того, как успел поменять свои документы. Но ему пришлось это сделать еще в 2018 году, когда о всех нынешних законах не было и речи.

Фрэнсису поставили диагноз «трансгендерность», он сделал себе операцию по удалению груди и рассказал об этом в соцсетях — и на это сразу же поспешила отреагировать опека. Дело в том, что у Фрэнсиса было пять детей: трое родных и двое приемных. Соцслужбы решили, что приемным детям небезопасно оставаться в семье человека, который сделал себе мастэктомию.

Фрэнсис отчаянно боролся за детей: судился с властями, устраивал пикеты и даже объявлял голодовки. Но в ответ на это российские власти пригрозили отобрать у него уже родных детей. Это стало последней каплей.

Сейчас Фрэнсис живет с семьей в Испании и говорит, что почтальоны периодически удивляются, когда доставляют ему посылки, оформленные на женское имя. Он надеется когда-нибудь увидеть своих приемных детей, но знает, что это уже не может произойти в России.

О последних законах он говорит так: «Это — элементарно поиск внутреннего врага. Внешнего мы нашли, осталось найти внутреннего, из-за которого все беды».

Год назад я написала несколько статей про российский закон о запрете трансперехода. И меня, среди прочего, удивляло, что столько сил и внимания депутатов, чиновников и провластных общественников было направлено на такую небольшую группу, как транслюди.

В пояснительной записке к законопроекту, которая должна была рассказать, как именно этот запрет поможет укрепить «традиционные российские ценности», говорится, что в последнее время все больше россиян якобы «меняли пол». И сами депутаты приводят статистику МВД: с 2016 по 2022 год таких людей в России было всего около 3 тысяч человек. Самый большой всплеск смены паспортов был в 2022 году — тогда в связи с «изменением пола» было выдано 936 паспортов.

Получается, что федеральный закон принимался буквально ради нескольких тысяч человек. И это люди, которые и так являются одной из самых ущемленных социальных групп: у них проблемы с социализацией из-за нетерпимости в обществе, они чаще других квир-людей сталкиваются с насилием, им часто необходимо сложное медицинское вмешательство.

Я также постоянно задавала своим собеседникам — правозащитникам, юристам, активистам — вопрос: почему преследование квир-людей в России усилилось именно после начала войны? Неужели это самая важная тема для российской власти в это время? И ответ здесь — самый очевидный.

Закон о запрете трансперехода и признание «ЛГБТ-движения» экстремистским позволяет российским властям сделать одновременно самую простую, но очень эффективную вещь — продемонстрировать, что они «защищают» страну от чего-то «пагубного».

Именно поэтому и выбирается самая легкая из целей — группа людей, за которую не вступится большинство и которую легче всего обвинить в чем-то неправильном. Это и есть классический популизм — создание видимости принятия решений под громкими лозунгами.

Но этот популизм касается реальных людей, которые живут в России или которые были вынуждены ее покинуть. Эти законы способствуют поддержанию уровня агрессии в обществе и делают жизнь сложнее не только для квир-людей, но и для всех, кто хочет как-то отличаться и выражать себя.

Первое дело по новому закону об ЛГБТ-экстремистах завели на девушку из Нижнего Новгорода за то, что она пришла в кафе в сережках в виде радуги. А недавно мужчина насильно вытолкал из вагона московского метро девушку с короткими волосами. И таких историй с начала года собралось уже немало.

Поэтому в фильме мы хотели показать, что за до сих пор непонятным словом «трансгендерность» стоят живые и очень разные люди, которые хотят жить в безопасности и покое — со своими семьями, друзьями и домашними животными. Когда мы говорим о проблемах какой-либо социальной группы, мы невольно обобщаем опыт большого числа людей и за этим не видим их лиц, эмоций и историй. Этот фильм был задуман именно для того, чтобы показать конкретные человеческие истории трансгендерных людей, которые были вынуждены покинуть Россию.