Повторные убийства и рост насилия с оружием: МВД России — о рисках преступности из-за войны в Украине

Посттравматическое расстройство, сложности с адаптацией бывших заключенных и даже разрушение семей — все это последствия войны, которые приведут к росту преступности в России в ближайшие годы. Такие выводы содержатся в статье «Влияние спецоперации на преступность в России» сотрудника Уральского института МВД Вилли Маслова. Это редкий случай, когда представитель системы анализирует криминальные проблемы, связанные с войной. Русская служба Би-би-си пересказывает главное из этой работы, а также попросила социолога и исследователя российской правоохранительной системы Кирилла Титаева прокомментировать выводы Маслова.

Война (автор статьи называет ее СВО) уже оказывает влияние на криминальную ситуацию в России и будет «негативно влиять на нее в дальнейшем», пишет Маслов. Он анализирует статистику о судимости за 2019–2023 годы, а также данные судебного департамента Верховного суда, Росстата и ФСИН России.

Первоочередным риском Маслов считает рецидив преступлений, совершенных помилованными заключенными. Основатель ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин вербовал заключенных с лета 2022 года, позже этим начало заниматься и Минобороны. И министерство, и Пригожин обещали одинаковые условия: полгода службы, помилование со снятием судимости и ежемесячную зарплату. Но в январе 2024 года Русская служба Би-би-си узнала, что теперь заключенные отправляются на войну не на полгода, а до ее окончания. А помилование заменили условно-досрочным освобождением.

Точное количество помилованных неизвестно, его оценивают в диапазоне от нескольких тысяч до нескольких десятков тысяч. К 1 января 2023 года число осужденных по уголовным статьям оценивалось в 433 тыс. человек, а за год до этого их было 468 тыс. В итоге немалая часть этих людей, среди которых есть и осужденные за убийство, отслужив, оказались на свободе.

Нынешняя практика с привлечением осужденных для участия в боевых действиях — это не новшество. Маслов приводит в пример опыт Великой Отечественной войны. Но тогда призывали и освобождали от ответственности только тех, кто совершил незначительные преступления: например, виновных в самовольном уходе с предприятия и мелких кражах, то есть привлекали осужденных за преступления, не угрожавшие жизни и здоровью людей. Кроме того, поначалу освобождали только заключенных на территориях, где было объявлено военное положение. То есть привлечение заключенных было избирательным.

Анализируя видео вербовки Пригожиным в колониях, Маслов пишет, что на войну (СВО) не брали только осужденных за терроризм, преступления в сфере незаконного оборота наркотиков и за преступления против половой неприкосновенности. Хотя судя по опубликованному видео вербовки в колонии ИК-6 в Марий Эл, осужденных по статьям за наркотики и сексуализированное насилие все же принимали в ряды ЧВК «Вагнер».

Маслов приходит к выводу, что повторное совершение преступлений помилованными заключенными — это «вопрос времени», в том числе потому что без специализированной помощи государства они не смогут сами нормально встроиться обратно в общество.

Происходить рецидивы, по мнению Маслова, будут по нескольким причинам. В случае некоторых осужденных между вынесением приговора и отправкой на войну прошло немного времени, а значит, они, возможно, захотят отомстить участникам уголовного процесса в их отношении.

К тому же осужденные, у которых закончатся полученные военные «выплаты», не захотят или не смогут много зарабатывать на обычной работе и вернутся к криминалу.

Триггером может стать потеря контроля — например, из-за посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) или злоупотребления алкоголем. ПТСР комбатантов в целом может усугубить криминогенную обстановку, пишет Маслов: люди с этим расстройством характеризуются вспыльчивостью, агрессивным и враждебным поведением.

У бывших заключенных больший риск развития ПТСР, поэтому им нужна психологическая реабилитация — но помимо этого необходима и социальная поддержка, помощь с жильем и трудоустройством. Однако ранее не судимые комбатанты — также в зоне риска, а это увеличивает масштаб проблемы.

Маслов считает, что нужно создать муниципальные центры дополнительного образования для подготовки высококвалифицированных специалистов, а также обучать не только психологов, но и врачей других специальностей, чтобы те могли выявлять стрессовые расстройства. Поможет и создание центров комплексной реабилитации для комбатантов и их семей.

Если не лечить участников войны с ПТСР, это может привести к росту насильственнных преступлений — побоев и причинения вреда здоровью. «Особую озабоченность» вызывает тот факт, что жертвами могут стать члены семей военных, пишет Маслов.

По мнению Маслова, «стоит положительно оценивать попытки государства» предотвратить все эти последствия, организовав государственный фонд «Защитники Отечества» (он также помогает с трудоустройством, оформлением документов, получением льгот и выплат). Но Маслов указывает, что работа фонда не соответствует ожиданиям обратившихся. Такой вывод он сделал, изучив отзывы на работу филиалов во «ВКонтакте», «2ГИС» и «Дзене».

Исследователь российской правоохранительной системы Кирилл Титаев, работающий на Факультете свободных наук и искусств при университете Донья Горица в Черногории, считает, что Маслов не упомянул еще одну проблему, которая тоже будет влиять на ситуацию с преступностью. А именно — что сейчас в обществе меняется представление о хороших и плохих поступках.

«Несмотря на две чеченские войны, человек с опытом убийства другого человека, условно говоря, пять лет назад воспринимался, скорее, как не норма. Сейчас, насколько можно судить по медийному фону, идет большой процесс нормализации насилия, вовлеченности в убийства, когда они связаны с участием в боевых действиях», — объясняет Титаев.

Примером может послужить эфир пропагандистской передачи «Соловьев Live» от апреля этого года, когда ведущий Сергей Карнаухов заявил, что жены военных должны терпеть побои и «целовать ноги» мужьям, потому что «он ушел отдавать жизнь за родину». Слова ведущего бурно обсуждали в соцсетях и прокомментировала глава комитета Госдумы по защите семьи Нина Останина. Она сказала, что государство должно помогать таким семьям, в том числе воевавшие мужья должны получить и психологическую помощь.

По мнению Титаева, работа идеологической машины вкупе с репрессивной приведет к тому, что опыт участия в боевых действиях станет оправдывающим фактором для преступника и тем самым может еще больше усложнить положение жертвы. Например, будет сложнее довести дело до суда.

«У нас есть огромный пласт, где остается очень большая свобода квалификации действий. Один и тот же удар кулаком в лицо может быть квалифицирован как побои, может быть расценен как умышленное причинение легкого вреда здоровью. Плюс у нас для таких преступлений есть достаточно большой набор смягчающих обстоятельств. Вопрос в том, что в каких условиях будет рассматриваться как смягчающее обстоятельство — как судьей, так и обществом, — объясняет Титаев. — Общественные взгляды будут ощутимо влиять на то, что ученые называют репортингом. То есть готовность жертвы обратиться в полицию или готовность терпеть, смиряться, прощать и так далее».

Отношение к войне уже сейчас служит смягчающим обстоятельством, причем даже не для участников войны. Русская служба Би-би-си писала о такой практике. В своей статье Маслов приводит такой пример: суд принял во внимание «добровольное оказание финансовой поддержки участникам специальной военной операции» при вынесении приговора по наркотической статье, а «активная гражданская позиция по оказанию помощи участникам войны» стала смягчающим обстоятельством для осужденного за кражу. Даже наличие мужа, который участвует в боевых действиях, может повлиять на приговор, пишет Маслов.

Вилли Маслов приходит к выводу, что рост преступлений может увеличиться из-за того, что доходы военных значительно выросли. В 2024 году при заключении контракта комбатанты получали федеральную выплату в 400 тыс. рублей, примерно столько же — от руководства региона, а ежемесячное довольствие составляло 200 тыс. К лету 2025 года, по подсчетам Русской службы Би-би-си, размер средней региональной выплаты составил 1,2 млн рублей. То есть в общем участник войны может получить до 2 млн рублей.

Маслов указывает, что в 2023 году средняя зарплата работников, по данным Росстата, составляла 74 тыс. рублей, а у людей без образования она еще меньше. То есть, по подсчетам Маслова, заключившие контракт за год заработают столько, сколько раньше могли заработать за пять-шесть лет.

Вероятно, военные не захотят идти на работу, где они будут получать значительно меньше. Нельзя утверждать наверняка, что все пойдут охотиться за легкими деньгами, но прецеденты есть: бывших участников спецоперации уже приговаривали за кражи и грабежи.

Влияет на ситуацию и то, что на фронте военные получили навыки обращения с огнестрельным оружием. А согласно данным судов, выросло количество осужденных за преступления, связанные с незаконным оборотом оружия и нарушением правил с обращением с оружием и боеприпасами. Поэтому доступность оружия, приобретение навыков обращения с ним, рост криминальных сделок и «трансформация морально-личностных» установок участников войны могут привести к росту массовых убийств с применением оружия.

Говорится в статье и о рисках мошенничества, жертвами которого могут стать как сами военнослужащие, так и члены их семей. В частности, речь идет о распространенных телефонном и интернет-мошенничестве, например, когда злоумышленники вымогают у жертв деньги, представившись сотрудниками банков или ФСБ. В 2024 году МВД и ФСБ зафиксировали 640 тысяч случаев такого мошенничества на общую сумму в 170 миллиардов рублей.

И поскольку родственники комбатантов находятся в сильной тревоге из-за того, что долго их не видели, этим пользуются мошенники. Они могут, например, позвонить и сказать, что их родственника взяли в плен. Маслов указывает еще и на то, что перечисление денег мошенникам может расцениваться как госизмена или содействие террористической деятельности, то есть против обманутых членов семьи автоматически возбудят уголовные дела.

Социолог Кирилл Титаев наоборот считает, что высокий уровень тревоги близких военных как раз может их спасти, потому что в нестабильной ситуации люди склонны обрывать непонятную коммуникацию.

«Условно, вам звонят из „Ростелекома» и говорят, что у вас проблемы и нужно срочно что-то сделать. В ситуации, когда у вас просто нормальная размеренная жизнь, вы начинаете вникать. В ситуации общей напряженности гораздо больше вероятность, что вы скажете: „Слушайте, мне не до чего, присылайте письмом всю информацию, я разберусь». Но конкретных исследований на эту тему не существует, поэтому это мнение против мнения», — объясняет он.

О том, что сами военные тоже могут стать жертвой мошенников, Маслов упоминает вскользь, но Кирилл Титаев считает, что участники войны как раз и становятся уязвимой для мошенников группой. Потому что контракты, как правило, подписывают люди из небогатых семей, которые не умеют распоряжаться крупными суммами денег. Приобрести эти знания, чтобы обезопасить себя, они попросту не успели.

«Если мы возьмем стандартную пятиэтажку любого российского города, то в среднем в такой пятиэтажке будут жить два-три человека, которые окажутся этими новыми жертвами, — говорит Кирилл Титаев. — Кажется, что это немного, но это очень специфические 5-10% жертв от общего числа. В этих случаях предполагается бОльшая вероятность успеха мошенников и бОльший ущерб».

Маслов приходит к выводу, что война также повлияет на рост преступности несовершеннолетних. По его подсчетам, в России на 10 тыс. детей, воспитываемых в неполных семьях, приходится 3,67 осужденных (в полных семьях — 2,79).

Однако автор руководствуется данными о полных и неполных семьях от 2020 года. Но вероятно, что количество детей и подростков, которых воспитывает один родитель, увеличится за счет тех, кто отправился воевать, погиб или пропал без вести. В декабре 2023 года президент России Владимир Путин говорил о том, что в зоне военной операции находятся в совокупности 617 тыс. военных. «Медиазона» (признана в РФ «иноагентом») и Русская служба Би-би-си насчитали больше 118 тыс. погибших во время боевых действий. За первую половину 2025 года в российские военные и гарнизонные суды поступило больше 26 тыс. исков о признании человека без вести пропавшим или умершим).

Среди других последствий войны Вилли Маслов называет рост числа военных с судимостями, в частности, за счет тех, кто самовольно оставил места службы. А также рост конфликтов из-за вынужденной миграции и мошеннических схем с недвижимостью из-за разрушенного жилья «в регионах с активными боевыми действиями». Видимо, речь идет о Курской и Белгородских областях, но Маслов не называет регионы.

Он обратил внимание на то, что, согласно данным о судимости за 2019–2023 год, заметно увеличение количества осужденных за мошенничество, изнасилование и покушение на изнасилование и хулиганство. И в заключение приходит к выводу о том, что в России выросла доля тяжких и особо тяжких преступлений.

Социолог Кирилл Титаев объясняет, что доверять этим данным нельзя, потому что недостаточно опираться только на данные о судимости, нужно учитывать еще и данные о зарегистрированных преступлениях, данные виктимизационных опросов, в которых людей спрашивают о том, в какие ситуации они попадали и где считают, что стали жертвой преступления.

К утверждению о повышении доли особо тяжких преступлений, по его мнению, нужно относиться критически и учитывать, что в эту категорию попадают не только убийства, но и, например, растрата с использованием должностного положения. Причем размер этой растраты может составлять всего несколько сотен рублей.

«Если же мы говорим о мошенничестве, то фактически это преступление без жертвы. То есть сотрудник правоохранительных органов решает, усмотреть или не усмотреть состав преступления в событии, о котором рассказывает потерпевший. Одновременно сотрудники могут выявить мошенничество тогда, когда никто к ним с заявлением не обращался. То есть эта статистика ничего нам не говорит о криминогенной ситуации, а только об активности правоохранительных органов, — объясняет эксперт. — А думать, что статистика о судимости за сексуальные преступления говорит нам что-то о сексуализированном насилии — это примерно как полагать, что статистика яйценоскости в Анадыре говорит нам что-то про скорость движения такси в Москве. Пока влияние [войны] на преступления такого рода нельзя никак проанализировать».

Редактор — Ольга Шамина.