Разбирать на составляющие фильмы Георгия Данелия странно, потому что они такая же часть [пост]советской культуры, как нарезание новогодних салатов всей семьей. Потому-то они так плохо смотрятся, скажем, с английскими субтитрами – слишком много вещей нужно объяснять иностранцу, чтобы понять и полюбить эти картины.
На постерах фильм обозначен как комедия. По свидетельствам, на пробных показах люди падали со стульев от смеха. Но сам Данелия на записи, сделанной во время съемок, говорит:
«Это комедия, но кажется, то, что мы пока успели отснять – совсем не смешно».
В самом деле, человек приезжает в мегаполис и в первый же вечер по глупости тратит все деньги в ресторане гостиницы. Он одет не по погоде и очень скоро оказывается на улице, а затем и на скамье подсудимых. Сними этот фильм сегодня, вряд ли песни из него пели бы в каждом ресторане: это завязка для самой настоящей чернухи. Оперные певцы не привечают в своем доме незнакомых кавказцев, а оставшимся ветеранам впору самим обивать пороги высокопоставленных чиновников, но это тема для отдельного разговора.
И все же мы смеемся. Лучшие шутки в исполнении Фрунзика Мкртчяна, говорят, рождались прямо на съемочной площадке. А если придумывали забавную реплику для героя, не указанного в сценарии, Данелия снимал кого-то из съемочной группы. Появляется в кадре и сам режиссер – в роли сурового пилота в московском аэропорту. Забавные ситуации в фильме часто замешаны на языковом барьере, культурных различиях или акценте главных героев. Как же выходит, что они не режут слух и сегодня, во время новой этики, предписывающей уважение к подобным вещам, а в Грузии, Армении и России подросло поколение, не заставшее Советский Союз?
Данелия очевидно смотрел на своих персонажей с любовью – будь они уголовниками, как в «Джентльменах удачи», инопланетянами, как в «Кин-дза-дза!», или довольно неприятными сантехниками с алкогольной зависимостью, как в «Афоне». Благодаря этому внимательному взгляду, который видит в каждом человека, зритель смеется и плачет вместе с героями – но смеется по-доброму, без снисхождения. Возможно, новая этика была изобретена совсем не миллениалами.
Если разложить «Мимино» по всем сценарным канонам, мы увидим путь героя. Он уезжает из родных мест за мечтой – стать пилотом большой авиации и завоевать сердце красавицы-стюардессы. Разумеется, все идет не так с первого дня, на то это и история. После всех перипетий Валико оказывается на улице лютой зимой (мороз в картине настоящий – температура доходила до -40), без денег и связей, да и Лариса Ивановна не приходит на свидание. Но он находит друга, а потом сюжет делает важный поворот, и мы, наконец, узнаем, что стояло за клиффхэнгером во время прощания Валико с дедом.
Встречу Мимино и Рубика в гостиничном номере, которую после сотого просмотра мы воспринимаем как данность, человеку, незнакомому с советскими реалиями, пришлось бы разъяснять. Разумеется, не могло быть и речи, чтобы шофер из Дилижана и грузинский безработный пилот жили в гостинице «Россия». Номер в отеле с видом на Кремль и сегодня стоит как средняя зарплата россиянина, а в 70-е годы прошлого века в «России» жили почти исключительно иностранцы. В реальной жизни человеку с улицы потребовались бы не только серьезные деньги, но и серьезный блат. В фильме в этом месте снова вышла путаница: Рубика заселили в номер вместо эндокринолога-однофамильца, сыгранного Леонидом Куравлевым – самые востребованные артисты были счастливы сняться у Данелия в крошечных ролях (ровно на одну реплику появляется в картине и Савелий Крамаров, эмигрировавший в Америку на этапе монтажа фильма; разумеется, его потребовали вырезать, но режиссер отстоял сцену). У Валико же действительно был блат – тетя Нина из Тбилиси, которую, впрочем, так никто и не вспомнил. Посредством сложных манипуляций в духе «рука руку моет» Мимино заселяется в гостиницу. Но в советских реалиях человек получал т. н. койко-место, а не номер. В комнаты, за которые приходилось переплачивать и подключать все связи, могли совершенно спокойно подселить кого угодно, как и вышло с Рубиком и Мимино.
Сцена в гостинице. Кадр из фильма «Мимино»
Фразой маленькой экранной дочки героя Владимира Басова, обеспечившего блат Валико: «Папа, к тебе грузин приехал!» – очерчивается чужеродность Мимино в огромной, холодной Москве. Его неуместная, недостаточно теплая одежда, скользкие ботинки, необъяснимое с точки зрения местной публики поведение, как и неспособность Рубика запомнить, в каком из московских дворов он припарковал машину, – все это подчеркивает их инородность в столице советской империи. Как написал пятью годами ранее другой чужеродный элемент своей страны, Иосиф Бродский, «если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». Не без горькой иронии, в фильме нам показали и другого грузина, который в московские реалии вписался как родной.
Эпизод в суде – самодостаточная история в истории. Она раскрывает героя больше, чем все остальные московские приключения, хоть большую часть времени он просто молчит – не в пример велеречивому, но неприятному Папишвили. Мимино не стал выносить семейную обиду на суд общественности, несмотря на то, что это существенно сократило бы его срок: хулиганство – деяние, угрожающее общественному спокойствию, – в СССР каралось гораздо более сурово, чем личные разборки с битьем люстр. Простодушный Рубик пытался выгородить друга фразой, которая вошла в обиход каждой советской семьи: такую личную неприязнь испытываю, что кушать не могу. Но спасла ситуацию юная адвокатесса, названная в честь дочери режиссера Светланы Георгиевны Данелия – ведь весь эпизод был взят из ее реального первого опыта в адвокатской практике. Валико отделался штрафом, но за время судебных разбирательств ему успело исполниться 35 лет – возраст, после которого не берут в большую авиацию. Герой на свободе, но его карета превратилась в тыкву, а последние деньги ушли на уплату штрафа.
Любопытно, что история, полная самых невероятных совпадений, удач и провалов, не ведет к личной трансформации героя (как, скажем, «Служебный роман» или первый «Крестный отец»). В начале фильма мы видим его в своей стихии, на родине, где его знает в буквальном смысле каждая собака, а семья не чает в нем души. Как волшебник в голубом вертолете, он готов прийти на помощь людям, которым не поможет больше никто, даже если это очень странные идеи вроде транспортировки коровы. Он даже несет культуру в массы, привозя в глухую грузинскую деревню индийские кинофильмы и по мере сил переводя происходящее зрителям. «Слушай, что она хочет?» – волнуясь, спрашивает юноша, глядя на жаркий танец живота гаремной женщины на экране. «Ничего не хочет. Танцует», – меланхолично объясняет Валико.
Это молчаливый, довольно угрюмый и вспыльчивый человек, но открытый с друзьями; как у всякого грузина, на родине у него множество связей. Он говорит прямо, отвечает на вопросы коротко, периодически срываясь на крик в самой неприятной манере. К финалу, когда на вопрос о родных местах он сухо отвечает командиру экипажа «Ничего особенного», а потом срывается на стюардессу Катю, мы видим, что в герое ничего не поменялось – он остался самим собой, вот только больше не на своем месте.
В оригинале сценария после этой сцены, когда он, извиняясь, спрашивал Катю: «ну хочешь, выйду из самолета», она отвечала ему «хочу». Валико прыгал, скатывался по холму и встречал пастуха, который указывал на его рваные брюки. Посмотри вокруг, отвечал ему Мимино, какая красота – а ты куда смотришь? Впоследствии от этого финала отказались из-за его откровенной сказочности (а Данелия говорил, что это лишь полусказка), но Валико все же сообщает Кате и зрителю, что хочет выйти из самолета. Последний кадр с огромной цепью и навесным замком критики интерпретировали по-разному – от привязанности человека к малой родине, до цепей, на которых держалось советское государство. Сам Данелия высказался о советской власти так:
«Я не снял все, что хотел. Но снял только то, что хотел».
Этот сложный, не очень счастливый человек в поисках своего места в жизни – возможно, лучшая роль Вахтанга Кикабидзе. В ключевых сценах – в суде, когда раскрывается мотив его неприязни к Папишвили, при встрече с однополчанином погибшего отца (Кикабидзе сам – сын солдата, не вернувшегося с войны) и, конечно, в сцене телефонного разговора с Тель-Авивом – он играет одними глазами. Не больше и не меньше, чем нужно, чтобы разбить сердце зрителю.
К моменту выхода фильма у СССР испортились дипломатические отношения с Израилем, и ключевую сцену с телефонной путаницей потребовали вырезать. Данелия, к тому моменту уже живая легенда, сказал, что в таком случае уберет свое имя из титров. Сошлись на компромиссе: на Московском международном кинофестивале показали урезанную версию (и даже в таком виде картина взяла первый приз, хотя вышедший за ним на сцену режиссер выглядел откровенно расстроенным). А в прокат пошла полная версия.
Чтобы объяснить, почему эта сцена – не забавная, а трагическая, придется вспомнить, чем была эмиграция из СССР. Люди покидали родину навсегда без надежды не только когда-нибудь еще раз увидеть ее, но и возможности поддерживать отношения с родными и друзьями. Получение писем и звонков из-за «железного занавеса» могло серьезно навредить тем, кто остался, вплоть до увольнения и даже ареста. Над эмигрантами, которые основали фактически островки СССР вроде Брайтон-Бич, принято посмеиваться. Но нет ничего смешного в том, что люди, приехавшие с одним чемоданом в чужую страну, пытались окружить себя комфортом, как умели.
Сегодня, при наличии интернета, практически невозможно представить себе, что значило уехать навсегда 40 лет назад. Невидимый нам Исаак, покинувший родной Кутаиси, плачет от звуков грузинской песни, которую ошибка телефонистки принесла из Берлина в Тель-Авив, и мы плачем вместе с ним. Валюта Мимино капает – он не сможет позвонить в Телави и даже в аэропорт придется возвращаться пешком – но он продолжает петь. Где-то там двадцать пятым кадром таится секретный ингредиент фильмов Данелия, который Тонино Гуэрра определил как поэзию, найденную в прозе жизни.
Сцена со звонком в Тель-Авив. Кадр из фильма «Мимино»
Киновед Всеволод Коршунов рассказывал, что для американского зрителя в фильме «Москва слезам не верит» – оскароносной картине Владимира Меньшова – интереснее всего было узнать, как именно Катерина стала директором предприятия, на котором начинала простой рабочей. Но это из картины вырезано: в советском кинематографе подобный сюжет назывался бы производственной драмой и никогда не стал бы так всенародно любим. «Мимино» тоже во многом строится на умолчаниях. Мы не видим ни драки, которая привела героя на скамью подсудимых, ни событий, произошедших за закрытыми дверями высокопоставленного чиновника, благодаря которым грузинский сокол стал летать на международных авиалиниях. Но самое главное, «Мимино» – это не история успеха. Да, вопреки всему Валико Мизандари летает за границу на сверхзвуковом самолете, и даже прекрасная Лариса Ивановна оказывается благосклонна к нему. Но он тоскует, и, к счастью, достаточно смел, чтобы себе в этом признаться.
