«Война для моей семьи началась в 7 утра 24 февраля. Позвонил брат и сказал, что в городе воет сирена. Мы сами не слышали. Еще брат сказал, что началось вторжение и россияне пересекли границу». Жительница Чернигова Любовь Иващенко рассказывает о том, как ей удалось выжить три недели с детьми в подвалах города, обстреливаемого российской авиацией и артиллерией, и как удалось уехать.
Первые ощущения — страх и беспомощность. Дети мирно спали в кроватках, а я смотрела на них и плакала. Я не знала, что делать. Никто не знал. Все происходило слишком быстро.
Бежать из города? Остаться?
В голове постоянно возникала мысль, что все это скоро завершится. Ну не может это продолжаться долго! Вот наши военные отразят наступление, и война закончится, так и не начавшись.
Почему не уехали сразу?
Я не могу сейчас сказать, почему мы не уехали из города в первый же день. Причин много. Колебались, сомневались, взвешивали «за» и «против», говорили, что длинная дорога — это сложно для детей, спрашивали друг друга, куда ехать, соглашались, что в «западной» Украине и в Европе мы никому не нужны… И медлили, медлили, медлили. Теряли драгоценное время.
Я, наверное, никогда себе этого не прощу. Я знаю, что сама виновата в том, что мои дети три недели жили в аду.
Из-за моей нерешительности мы вовремя не уехали из Чернигова. Из-за этого промедления моя двухлетняя дочь больше двух недель ночевала в холодном подвале.
Моя прекрасная маленькая принцесса в нежно розовой курточке и шапочке ползала по грязному подземелью, дышала пылью, голодала и болела.
А старший сын много молчал. Только иногда спрашивал меня: «Мама, правда же у нас все будет хорошо?»
Я говорила, что да, все будет хорошо. Говорила, а сама не верила.
Ситуация в городе ухудшалась буквально каждый день. Это единственное оправдание, которое я нахожу для себя. Все происходило очень быстро.
Понимание того, что нужно спасать детей и убегать из города, пришло уже на третий день войны. И мы готовы были уезжать. Машина с полным баком бензина стояла под домом.
Но в этот момент глава областной Черниговской администрации Вячеслав Чаус заявил, что все выезды из города заминированы и ехать небезопасно.
Потом появилась информация, что взорвали автомобильный мост через реку Десна — а это главный выезд из города.
Мы остались. Если пути заминированы, как нам ехать? Никак. Надо ждать другого спасения.
Неудачная попытка
А потом в наш дом попал снаряд. Мы были в подвале. Что-то очень сильно стучало сверху. Затем прибежал испуганный сосед и сказал, что в среднем подъезде сорвало балконы, во многих квартирах вылетели окна, в стене дома дыра, а спасатели обследуют территорию — ищут снаряд, который, возможно, не взорвался, а где-то застрял.
Наша квартира не пострадала. Но возвращаться туда стало страшно. Подвал казался более безопасным.
А через несколько дней Вячеслав Чаус в своем очередном видеообращении к горожанам сказал, что пока централизованной эвакуации не будет, но черниговцы продолжают выезжать на собственных автомобилях.
Мы были очень удивлены. Как люди уезжают, когда согласно заявлениям власти все выезды из города заминированы? Мы ведь верили в это! Мы не уезжали, потому что верили. Мы теряли время, потому что верили!
Тогда же, в первую неделю войны, мы впервые попытались скрыться. Сели в машину, в чем были, и уехали. Но наш автомобиль из города уже не выпустили, как и сотни других. Под Черниговом шло сражение.
Трудно описать наши ощущения, когда мы потеряли надежду на спасение и снова вернулись в холодный подвал.
Подвальная жизнь
Спускаться в подвал мы начали буквально на второй день войны. Сначала, когда в городе выла сирена, просто сидели на туристическом коврике недалеко от входа. Проводили в подземелье буквально несколько часов, а на ночь уходили домой.
Когда мы ночевали в квартире — я не спала. Я прислушивалась. Как только раздавалась сирена или что-то взрывалось — бежала к окну. В первые дни вечером и ночью люди не боялись включать свет в квартирах. Освещенные окна немного успокаивали.
А затем россияне разбомбили многоэтажки в центре Чернигова. Погибли люди. Мой брат тогда был недалеко в подвале, а потом побежал в дом бабушки, который тоже пострадал. Видел оторванные конечности и тела. Это было впервые — столько жертв одновременно.
На тот момент у нас еще было электричество, а телевизор показывал несколько каналов.
Кадры изуродованных домов можно было посмотреть и в интернете. Люди наконец-то начали понимать, что такое ракеты. В подвалах и укрытиях резко увеличилось число жителей.
Мы «переехали» из подвального коридора в глубь подвала. Чтобы сделать его более или менее безопасным для двухлетнего ребенка, мужчины огородили стены картоном. На земляной пол мы постелили коврик, а сверху уложили надувной матрас. Затем принесли из квартиры одеяла, пледы и подушки. Снесли вниз запасы продовольствия и воды. На всякий случай.
Мы практически переехали в подвал. С конца первой недели войны ночевали там постоянно. Надевали на себя по 3-4 кофты, несколько штанов, куртки и шапки, укрывались домашними одеялами.
Но ночью все равно просыпались от холода. Температура воздуха на улице была -8. В подвале примерно столько же. Разве что ветра не было.
Но в нашем подземелье было светло! Это помогало. Мы даже кипятили воду в электрочайнике и пили перед сном чай. Это ненадолго и совсем немного, но улучшало настроение.
Появлялась надежда, что вот-вот — и все закончится. И будем жить как раньше.
Но война продолжалась и с каждым днем, с каждым часом становилась все страшнее.
Обстрелы из артиллерии становились все ближе.
А потом стали регулярно прилетать ракеты. Мы слышали, как они приближаются.
Но самое страшное — это самолеты. Они ревели в небе, а затем сбрасывали бомбы. И разрушали каждый ночь мой город.
Каждое утро, когда мы просыпались, первое, что мы делали — смотрели в интернете, что разбомбили этой ночью.
Отель «Украина», бывший кинотеатр, школы, детские сады, жилые дома в спальных районах, где и в помине нет военных объектов. Все это уничтожали квадрат за квадратом.
Из-за постоянного сиденья в подвале моя маленькая активная доченька стала бледной и безжизненной. Она мало двигалась.
Соседи, тоже переехавшие в подземелье, пытались ее развлечь — отыскивали в своих закутках старые детские игрушки и дарили их Катюшке. Теперь у нас есть старый беговел, большая игрушечная машинка и еще куча всего.
Но даже новые-старые подарки не интересовали моего ребенка. Сначала, когда я ее одевала и несла в подвал, она плакала. А потом привыкла. С серьезным и грустным лицом вечером сама несла мне свои грязно-розовые сапожки, шапку и куртку. Уже знала, что нужно идти в подземелье.
А когда раздавались взрывы, она вздрагивала, прижимала ручки к телу и испуганно смотрела на меня.
Еда
Еда — это отдельный вопрос. У каждого свои запасы. У каждого разные возможности купить продукты в магазине.
Мы немного успели подготовиться. Было чуть-чуть круп и вермишели. Не было совсем картошки. Успели закупить хлеба. Чтобы они не испортились — я порезала хлеб на куски и положила в морозильник.
Муж только дважды за эти три недели смог попасть в ближайший супермаркет. Отстояв несколько часов в очереди, заходил в почти пустые торговые залы. Брал то, что осталось. Дорогие консервы (дешевые раскупили сразу), шоколад, сухие завтраки для детей, печенье.
Свежего мяса не застал ни разу. Колбасы и сосисок тоже не было. В колбасном ряду одиноко висел только нереально дорогой хамон.
Дома я варила большие кастрюли каши (рис, гречка, ячневая, кукурузная) и вермишели. Чтобы потом можно было быстро разогреть и поесть. Обстрелов становилось больше с каждым днем. А спокойных минут на еду — все меньше.
А потом закончился газ. Негде было ни варить, ни греть. Но нам повезло — друзья отдали рабочую электрическую плитку и кипятильник. Приготовление пищи стало занимать гораздо больше времени, но все же было возможным.
Но главная моя боль — это еда для моей дочери. Двухлетний ребенок не будет есть безвкусную кашу или холодные макароны.
Для нее оставалась только ее детская смесь, которую я разводила в бутылочке. Она быстро заканчивалась, а приобрести было уже негде. Кроме смеси, Катя ела сухие завтраки, шоколад и хлеб.
На третьей неделе нашей подвальной жизни у нас почти закончился и хлеб. Я уже не давала его сыну и мужу, не ела сама. Берегли для маленькой голодной девочки.
И с каждым днем страх голода становился все сильнее. Продукты заканчивались. Купить негде.
За все три недели нам только несколько раз давали продукты, привозимые волонтерами. Это два банана, два яблока, две маленькие груши, шесть блинов с печенью. Еще дали сок и немного печенья детям. Все.
Деньги
И теперь важно сказать о деньгах. Они ничего не стоят и не нужны, когда нечего на них купить. Когда война.
Мне присылали деньги на карточку и друзья, и родные. Хотели помочь. А я не могла приобрести даже буханку хлеба.
Вода
Это был мой самый большой страх — что исчезнет вода.
Я маниакально делала запасы. Набирала воду куда только могла — бутылки, банки, ведра, кружки.
Я боялась оставлять грязную посуду в раковине. Если исчезнет вода — как ее потом мыть?
Вода все-таки исчезла. Власти обещали починить поврежденную вражескими обстрелами сеть водоснабжения.
И нашим героическим коммунальщикам это даже удалось. Вода снова потекла из кранов. Далеко не во всех квартирах, не во всех районах города, но нам повезло.
У нас была вода, и было светло. Без отопления и газа можно было потерпеть.
А потом вода исчезла снова. Буквально через несколько дней. На этот раз окончательно.
А с водой исчез и хлеб. Местные хлебозаводы не могли его выпекать без воды.
Единственное, что оставалось — это свет.
Паника
Были ли у меня панические настроения? Да. Постоянно. Несмотря на все призывы представителей власти «держать голову холодной», мне это не удавалось. Страх за детей просто сковывал все тело и мозг.
Каждый день спрашивала себя — за что нам это все?
Почему мои дети сидят в подвале?
Чем мне их кормить?
Что делать, когда закончится вода и продукты?
Очень сложно оставаться с холодной головой в холодном подвале с детьми на руках.
Последняя капля
А потом исчез свет. Все. Конец. В городе нет ничего — ни электричества, ни воды, ни газа, ни света.
Заряда на мобильных телефонах хватит на день. У кого есть пауэрбанки — чуть дольше.
В городе почти не работает мобильная связь и интернет.
Раньше меня пугали сирены воздушной тревоги. Теперь их не стало. И тишина пугала еще больше. О том, что летят ракеты или начинается обстрел из артиллерии, мы узнавали, когда слышали их свист, рев, гул в воздухе. На спасение оставались считанные секунды.
Наш мир сузился до расстояния от квартиры до подвала.
После того, как враг расстрелял людей в очереди за хлебом, мы не отходили от дома больше чем на 10 метров.
Когда же исчез и свет, даже оставшиеся остатки продуктов готовить было не на чем.
- «Путин хочет уничтожить Украину». Интервью с генпрокурором Украины Ириной Венедиктовой
- Сараево, Фаллуджа, Идлиб, Мариуполь. Каково жить в осажденном городе?
- «Защитить достоинство и детей»: истории пяти украинских женщин, отправившихся на передовую
Люди стали разжигать у подвалов костры. Чтобы готовить еду. Первыми дровами для этих костров стали деревянные рамы с балконов, которые разбили снаряды.
Чернигов — это второй Мариуполь. Как до этого дошло? Почему враг пытает мой древний город?
Люди постоянно просили и просят о «зеленом коридоре». Власти говорили, что это очень рискованно и советовали сидеть в подвалах.
Но мы уже никому не верили. Было только непреодолимое желание выжить и спасти детей.
От знакомого из терробороны узнали, как все же можно выехать из города на своем транспорте, и куда ехать дальше.
Мы рискнули. Снова кинули в машину то, что успели схватить, и поехали.
Я не могу сейчас рассказать о своем пути спасения. Ехали по полям-лугам. Ситуация менялась каждый час. По нашей дороге сегодня уже вряд ли можно проехать. Путь опасен. Это большой риск, и каждый должен принимать решение сам.
Единственное, что могу сказать — в безопасное место мы ехали трое суток.
Теперь стараемся хотя бы частично вернуться в спокойную жизнь. Моя Катя снова начала улыбаться.
