Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
И прежде кровь лилась рекою,
И прежде плакал человек… (Н.Карамзин)
Это началось давно. Очень давно. Если быть точным, то более 3000 лет тому назад в Китае.
Китайцы, что бы вы ни думали о них, являются старейшей непрерывно существующей цивилизацией мира, и все, что мы пробуем сейчас, они попробовали уже давно. И убедились, что делать этого совсем не надо.
В 1045 году до н.э. в Поднебесной (которую тогда, правда, так никто еще не называл), правила династия Шан. Административное устройство ее было таково, что существовала главная империя, а вокруг нее царства полунезависимые, — как сказали бы теперь — находящиеся в ее сфере влияния.
В интересующее нас время императором Шан был некий Ди Синь, который, как это и было принято в древности, был деспотом, причем, кровавым.
Тем временем на его границах обитало формально подчиненное государство Чжоу, которым правил князь Вэнь. Если коротко, то Вэнь был правителем инициативным и отменным полководцем. Собрав небольшую коалицию из окрестных племен, которым Шан тоже надоел изрядно, он отправился менять правящую династию.
Войско метрополии было довольно большим и неплохо обученным, но, к сожалению, солидная его часть находилась вдалеке от столицы. Для того, чтобы пополнить его ряды, Ди Синь приказал вооружить рабов и всех запертых в тюрьмах преступников.
Видимо, он рассчитывал, что они, преисполнившись благодарности, живота своего не пожалеют, защищая его деспотичное величество, но все вышло строго наоборот: добежав до противника, они дружно развернулись и бросились на шанцев. Вэнь одержал блестящую победу, а Ди Синь собрал вокруг себя все свои богатства, после чего и их, и себя, поджог.
Способ благородный (для деспота), но совершенно неприменимый в наше время, когда активы разбросаны по всему миру.
Как бы там ни было, но все последующие китайские императоры, короли, царьки и князья зарубили себе на носу этот финальный для династии Шан инцидент, и дальше все шло по схеме: заключенные (преимущественно) сидят в тюрьмах, воины сражаются на поле боя.
Впрочем, если расширить категорию «заключенный» еще и на рабов, которые находились в своеобразном узилище всю свою жизнь, то интересных примеров набирается чуть побольше.
Смыть кровью?
Подавляющее большинство полководцев во все времена отлично понимало, что сила армии во многом зависит от боевого духа солдат и возможности безбоязненно доверить свою жизнь товарищу по оружию. Ну а выработка чувства локтя с приговоренным насильником или убийцей была и остается делом сомнительным.
Когда речь заходит о заключенных, на ум сразу приходят штрафбаты, но и тут китайцы значительно опередили Гитлера со Сталиным, первыми сообразив о мотивации при помощи заградительных мер.
В V веке до н.э. Гоуцзянь, правитель царства Юэ перед решающей битвой с царством У поставил в передних рядах своего войска преступников, приговоренных к смерти.
Перед началом битвы они с громким ревом бросились к противнику и все как один перерезали себе горло непосредственно перед вражескими солдатами, чтобы их таким образом устрашить.
И ни один из них даже не попробовал увильнуть от этой печальной судьбы, потому что мудрый Гоуцзянь сделал заложниками все их семьи — от седобородых старцев до грудных младенцев. Тоже в своем роде беспроигрышный вариант заградотряда.
Правда, есть и другая версия событий, что, мол, на самом деле это были не приговоренные преступники, а высокоморальные солдаты, решившие добровольно пожертвовать собой на общее благо, впрочем и первый, и второй варианты выглядят вполне китайскими.
Добрая старая Англия, или пираты на службе короля и отечества
Простая логика подсказывает, что просто потрошить тюрьмы, вооружать их обитателей и отправлять на поля сражений — занятие довольно глупое, если полководцы способны воевать не числом, а умением.
Но если деваться совсем некуда, то гораздо правильнее ставить под ружье тех, кто уже и так доказал свою способность к военному делу и просто переориентировать их активность в полезном для государства направлении.
Такими несомненными преступниками с хорошей военной подготовкой были, например, пираты. Англия далеко не всегда была «владычицей морей», но со своим островным положением ничего поделать не могла, следовательно за исключением соседских разборок с шотландцами и гражданских войн, все остальные противники прибывали к ней водным путем.
В конце XIV — начале XV веков Англия традиционно разбиралась с ирландцами, шотландцами и валлийцами, но также традиционно воевала и с Францией.
Денег у тогдашних королей было не слишком много, и финансовых возможностей на то, чтобы снаряжать военные корабли, уже совсем не оставалось. Пришлось прибегать к помощи частных военизированных формирований. Прекрасным примером может служить некий Джон Хоули, пират из Девона, который между 1380 и 1408 годами активно патрулировал Ла-Манш, где, с ведома и по поручению текущего короля портил жизнь французам.
Правда, окончательно избавиться от вредных привычек ему так и не удалось, поэтому время от времени он нападал и на нейтральные корабли, или даже на корабли английские, что и привело его, хотя и не надолго, в Тауэр.
Пираты на государственной службе назывались каперами и английские монархи охотно закрывали глаза на их криминальную деятельность, пока они делились с ними награбленным.
Особенно в этом деле отличилась практичная королева Бесс (Елизавета I). Френсис Дрейк был самым известным, но далеко не единственным морским разбойником, привлеченным ею на государственную службу. Например, в 1562 году она выпустила из тюрьмы дорсетского пирата по имени Генри Стренгуэйз, дала ему корабль и чин капитана и отправила воевать с французами.
Стренгуэйз не подкачал и сражался геройски, хотя в результате и погиб.
Войны с Наполеоном: под ружье ставим всех!
Несколько столетий спустя во время войн с Наполеоном британский флот стал одной из немногих возможностей, благодаря которой можно было избежать тюремного заключения. Моряков категорически не хватало, и даже заключенных было недостаточно для того, чтобы закрыть все вакансии.
Для решения этой проблемы по всей стране рыскали банды, ну, скажем, военкомов, которые пользовались любыми способами, чтобы мобилизовать всех дееспособных мужчин. Спастись от них можно было двумя способами: дать взятку или вступить в их ряды.
Эта история настолько хороша, что я позволю себе небольшое отступление.
Принудительная вербовка во флот
Вербовщики, осуществлявшие пополнение рядов британского флота, назывались pressgangs. Не знаю, как это перевести наиболее адекватным образом, но можно сказать, что они «убедительно побуждали» граждан перейти на королевскую службу.
Делалось это, кстати, с полного согласия парламента, потому как ненасильственные методы просто не давали надлежащих результатов. Британские власти считали, что имеют право в любое время и в любом месте «нанимать» людей со знанием морского дела для Королевского флота, а для того, чтобы придать этому процессу хоть какой-то порядок, были приняты соответствующие законы (в 1703, 1705, 1740 и 1779 гг).
Теоретически они относились только к морякам торгового флота, а на практике же — гребли всех, кто под руку попадался. Особенно активно банды вербовщиков рыскали по прибрежным территориям в период войн с Наполеоном, с 1793 по 1815 годы.
Беда для мирных английских обывателей заключалась в том, что, хотя плана на британские «военкоматы» никто не спускал, за каждого мобилизованного они получали от государства некоторую денежную сумму.
Плюс Британия в ту пору активно строила империю, против чего не менее активно возражали ее соседи, флот был нужен буквально по всему глобусу, служба была «и опасна, и трудна», военные моряки мерли, как мухи, поэтому насильно рекрутированных просто по определению не могло быть слишком много: флот охотно и быстро «переваривал» всех.
Показательна история, случившаяся в Уэльсе в 1803 году. В один прекрасный день перед местным судьей предстали шестеро мужчин, обвиняемых в нападении на главаря вербовщиков, когда тот выполнял свои обязанности. Двое действительно были моряками, двое — просто с ними дружили и никогда палубы корабля и в глаза не видели, пятый — тоже был моряком торгового флота, только что вернувшимся из двухлетнего плавания, которого выволокли из дома на глазах у жены и детей, шестой — на свою беду попытался за него заступиться.
Все шестеро были осуждены и переданы «военкому» для отправки на флот. Под раздачу попал еще один подсудимый, которого обвинили в краже медной кастрюли и тоже приговорили к службе под парусами.
Да, какие-то «моряки» были бездомными бродягами или отпетыми преступниками, но большинству просто не повезло оказаться в неправильном месте и в неудачное время.
Если верить дошедшим до нас свидетельствам, то наглости этих вербовщиков предела не было. Однажды Адмиралтейство получило жалобу из приморского города Маргейт в графстве Кент следующего содержания: «Прошлой ночью офицер флота высадился на городском пирсе в сопровождении команды вербовщиков. После чего он воспользовался своими полномочиями таким образом, каковой старший констебль и еще один блюститель порядка этого порта сочли неуместным. Они довели до сведения офицера, что лица, которых он привлек к службе на флоте, таковому привлечению не подлежат и не подпадают под Закон о вербовке. В результате этого вмешательства вербовщики схватили двух констеблей и отправили их вместе с другими на борт корабля».
Не знаю, подействовала ли жалоба, но не исключаю, что констеблей все-таки на сушу вернули.
Тюремных «добровольцев» набирали не только во флот, но и в сухопутные войска. Иногда их мобилизовали прямо из тюрем в принудительном порядке, а иногда — ставили перед альтернативой — петля или армия.
Выбор был, в общем, очевиден, поэтому в армии Веллингтона во время Пиренейской кампании уголовники составляли примерно пятую часть. Победу, они, правда, одержали, но местному населению от их бесчинств досталось изрядно. Не случайно сам Веллингтон говорил, что часть его армии составляют «отпетые мерзавцы».
Осужденные «добровольцы»
Во время Первой мировой войны британских преступников мобилизовали почти так же, как и представителей других слоев общества. Суды предоставляли подсудимым выбор: тюрьма или отправка на фронт. Точно так же тем, кто уже был осужден и отсиживал свой срок, разрешалось досрочное освобождение при условии поступления в армию.
Для государства в этом была двойная выгода: вербовка снижала расходы на тюремное содержание осужденных, когда и так вся финансовая система страны находилась под военным давлением, а одновременное изъятие нежелательных элементов из общества снижало нагрузку на полицейских, многие из которых тоже ушли на фронт.
При этом мобилизационные власти полагали, что далеко не изо всех преступников могут получиться хорошие солдаты. Особенно не жаловали воров, поскольку считалось, что они слишком корыстны и слишком озабочены собственной выгодой, чтобы из них получились хорошие солдаты.
Однако, бытовало мнение, что мужчины, осужденные за насильственные или сексуальные преступления, действовали либо в гневе, либо в ответ на оскорбление чести, следовательно в них изначально заложены качества, незаменимые на войне.
Ситуация менялась по мере того, как война затягивалась, потери росли, а число добровольцев падало. Если в 1914 году большая часть судей игнорировала просьбы подзащитных пойти в армию, а не в тюрьму, то в 1916 — они уже сами предлагали им выбор между военной формой и тюремной робой, намекая какой именно вариант следует предпочесть.
Некоторые из осужденных добровольцев так отличились, что даже были повышены до офицерского звания, для чего, кстати, требовались официально снять с них судимость.
Впрочем, среди тех, кто проявил чудеса храбрости в боях, были и такие, кто после войны возвращались к прежнему образу жизни. Неизвестно, исправляет ли горбатых могила, но война точно не панацея для социальной реабилитации.
В защиту британских тюремных вербовщиков стоит добавить, что у Британии перед Первой мировой войной регулярная армия была крайне невелика. Флот был, что и понятно при многочисленных заморских колониях, а армия при этом была просто ни к чему. Пришлось ее создавать буквально с нуля, отсюда и добровольцы, и потом и заключенные.
Кстати, заслуга осужденных, ушедших на фронт Первой мировой войны, как-то долгое время почти полностью игнорировалась, поскольку преступный элемент плохо сочетался с мифологической героизацией батального прошлого.
Рабский (ратный) труд
Если следовать логике, то солдат из рабов делать не следует. Зачем давать оружие в руки тому, кто, почти наверняка, не в восторге от своего зависимого положения и спит и видит, как бы поменяться с хозяином местами?
Одно дело — привлекать их для переноса тяжестей (лошадей все-таки жалко), другое — рассчитывать на них, как на полноценную военную силу.
Но все это хорошо в теории, а в жизни все было далеко не так просто.
Возьмем к примеру Древнюю Грецию, в которой многочисленные независимые города-государства в период примерно с 500 до 338 гг до н.э. только тем и занимались, что непрерывно воевали между собой. Войны эти шли с переменной интенсивностью, но время от времени разгорались в полномасштабный конфликт по принципу все против всех.
В эти периоды властям требовались все источники военной и рабочей силы, включая рабов. Но даже в этом случае все было не слишком просто, потому что античная экономика без рабской силы не работала вообще никак. Единственным способом не допустить экономического коллапса было привлечь на свои поля рабов противника, обещая им лучшие условия, с одновременной отправкой на войну рабов собственных.
Мобилизация рабской военной силы шла различными способами, начиная со срочной службы в пехоте с перспективой свободы, и заканчивая платной службой во флоте.
Последнее, кстати, было делом невероятно тяжелым, потому что их использовали в качестве гребцов на веслах. Не думаю, что перспектива служить живым мотором для боевого корабля была привлекательной даже за деньги, причем, скорее всего, совсем небольшие. Выражение трудиться «как раб на галерах» тоже возникло не на пустом месте.
Военные рабы, но не рабы для войны
При том, что рабы являются плохим исходным материалом для формирования армии, истории знакомо понятие «военного рабства», которое относится к систематическому и сознательному использованию рабов в качестве солдат.
Эта система была вполне успешной, но требовала значительной предварительной подготовки. Не было никакого смысла покупать уже взрослого раба на рынке, вооружать его и ставить под знамена. Практически гарантировано, что у него будут свои представления о том, кто именно является врагом, и, скорее всего, таким врагом будет именно новый хозяин.
Другое дело, если забирать маленьких мальчиков, увозить их подальше от родных мест и с самого начала воспитывать их в духе преданности правителю с соответствующим набором ценностей и конкретной военной подготовкой.
Это явление было широко распространено в мусульманском мире. Почему именно в мусульманском? По этому поводу написано несколько научных работ, но для нас эта причина не так важна, как сам факт: армии из рабов возможны только при выполнении соответствующих условий.
Более того, армии, построенные на военном рабстве, выгодно отличались от армии, допустим, наемников. У наемников есть свои интересы, причем не только меркантильные. Их можно перекупить. Их преданность под большим вопросом. На них может просто не хватить денег.
Тогда как с воспитанными с детства рабами всех этих проблем нет. Кроме того, наемники прибывают уже в готовом виде, слаженным и сработанным коллективом, поэтому у их работодателя нет ни малейшей возможности взять одних и отвергнуть других.
Раб же — товар штучный и можно спокойно и не торопясь заранее подбирать кадры и воспитывать их для соответствующих армейских позиций.
Казалось бы, беспроигрышный вариант, но, и это — огромное «но»: для создания эффективной армии из военных рабов требуется, как минимум, парочка десятилетий.
Для того, чтобы заткнуть сиюминутную дыру в обороне, он не годится никак.
Как бы то ни было, трудно спорить с тем, что состояние армии в целом отражает состояние страны.
Как сказал британский историк Тони Джадт: «Военная система нации — это не самостоятельная часть социальной системы, а аспект ее целостности».
