В Тбилиси пройдет «Эхо Артдокфеста», приуроченное к культовому кинофестивалю, запрещенному в России. Президент фестиваля Виталий Манский в РФ объявлен в розыск и назван иноагентом. «Артдокфест» не проводится в России после того, как в 2022 году открытие мероприятия было сорвано, а Виталий подвергся нападению. Но это не помешало провести порядка 15 выездных сессий «Эхо Артдокфеста» по всему миру. Софья Демина поговорила с Виталием Манским о том, как меняется жизнь после получения статуса иноагента, чем славится современное грузинское кино и почему важно смотреть кино о войне во время войны.
— С 7 по 9 июня в Тбилиси пройдет «Эхо Артдокфеста», культового кинофестиваля, сейчас запрещенного в Российской Федерации. Можете рассказать, что стало причиной закрытия фестиваля на территории России?
— Невозможность нахождения свободы и несвободы в одном пространстве – это было некое наше наивное желание и попытка сохранять свободу в очевидно авторитарном государстве, каким Россия была, в общем, задолго до 24 февраля 2022 года.
Мы пытались фестивалем, его фильмами, его коммуникацией со зрителями поддерживать вот этот, может быть, тлеющий, угасающий фитилек от того чувства человеческого достоинства, понимания или поиска смысла жизни – всего того, ради чего, собственно, и создается искусство и ради чего живет человек. Но с началом полномасштабной, точнее, с переходом войны в фазу полномасштабную, это стало абсолютно невозможно, и мы с этим как бы столкнулись.
Фестиваль, в общем, был не то чтобы даже запрещен, он был просто уничтожен, и сейчас фестиваль уже живет в Латвии. Он является латвийским международным фестивалем документального кино, продолжает свои традиции, расширяет их. Конечно, обретя новое пространство смыслов, он сохраняет и свои прежние традиции.
Мы всматриваемся глубоко и глубинно в процессы, которые происходят в России, в постсоветском пространстве, в Восточной Европе. И вот именно такой фестиваль, точнее, его эхо мы привозим в Грузию в такой, как мы чувствуем, определяющий момент истории для Грузии. И, может быть, мы своими картинами чем-то поможем. Хотели бы в это верить.
— Вы ожидали, что рано или поздно существование такого свободного фестиваля станет невозможным в России?
— Да, конечно. Отдельно от фестиваля как индивидуальная единица в 2014 году я покинул Россию и уехал жить в Латвию. И когда я уехал, мы начали потихонечку закладывать фундамент независимого свободного фестиваля. Уже в 2014 году мы стали показывать программы «Артдокфеста» в Латвии, а в 2018-м всю конкурсную программу и работу жюри перевели в Латвию, потому что уже было невозможно показывать картины, представлять конкурс в том виде, в котором мы считаем необходимым и важным.
Вот такая свободная, независимая конкурсная программа уже с 2018 года жила в Латвии, а в 2020 году был учрежден уже в каком-то смысле с эхом фестиваля. Это была программа послесловия к тому фестивалю, который проходил в Риге, и какие-то фильмы, которые было невозможно показывать, мы их показывали онлайн.
В общем, было понятно, куда идет Россия. Были, конечно, надежды, что, может быть, произойдет какое-то чудо, но, к сожалению… Лучше верить в свои силы, чем в чудеса, когда ты борешься со злом.
— Как конкретно изменилась ваша жизнь с уничтожением «Артдокфеста» в России и получением статуса иноагента?
— Статус иноагента – это такое узаконенное оскорбление, которое государство употребляет по отношению к людям, которые не разделяют взгляды государства на добро и зло, на принципы государственного строительства, на отношения государства и личности, на отношение государства к своим соседям, положение государства в мире.
То есть, это оскорбление, которое государство реализует, используя свою силу, свое насилие, и, пожалуй, кроме как оскорбления к этому ничего я не могу добавить
Когда иноагента получает человек, который, работает в России, публикуется в России, играет в кино, в театре – в этом статусе, он просто не может продолжать это делать. Я к моменту внесения меня в список иноагентов жил в свободном мире, и в этом мире, в общем, это уже не может [повлиять на тебя].
Ну, единственное, конечно, мне не то чтобы неприятно, мне как-то не очень удобно, что ли, или как-то немножко обидно за тех моих коллег, которые объясняют мне, почему они не могут в России ссылаться на меня, показывать мои фильмы, включать меня в какие-то списки или в фильмографии, если кто-то со мной работал. Дескать, это вот чревато для них какими-то…
Вроде бы они это говорят так по дружбе, и я вроде бы как должен это понимать, принимать, говорить: «Ну да, конечно, Коля, Вася, Петя…. Я тебя понимаю, конечно же, убери меня, вычеркни». Но я это говорю, а внутри как-то думаю: черт возьми, а дальше кого вы будете вычеркивать?!
Ну и тем более, когда мы имеем эти исторические опыты. На меня вот очень сильное впечатление произвело письмо, которое написала женщина-еврейка в Виннице. Это дело было, значит, когда ее вели с группой других евреев в гетто, и она шла по улице и видела, как люди, которых она спасала, которым она помогала, которые ее знали, либо отворачивали голову, либо опускали глаза. Я думаю, что когда эти люди опускали глаза, тогда наступала смерть, тогда наступало, так сказать, торжество зла. Это, кстати, мама Гроссмана это письмо написала. Мама Гроссмана. Я советую нашим слушателям найти в интернете, почитать это очень сильное… очень сильное понимание, может быть, для живущих сегодня, не имеющих силы хоть немножко сопротивляться тому, что делает с нами государство, диктатура.
Очень сильное впечатление на меня произвело письмо, написанное еврейкой в Виннице, когда её ввели с группой других евреев в гетто. Она видела, как люди, которых она спасала и которым помогала, отворачивали головы или опускали глаза. Я думаю, что когда люди опускали глаза, тогда наступала смерть и наступало торжество зла. Это письмо написала мама Гроссмана. Это сильное понимание для живущих сегодня и не имеющих хоть немножко силы сопротивляться диктатуре.
Признание грузинского искусства под звуки политических лозунгов: «Нет российскому закону!»
— Как вы воспринимаете принятие закона об иноагентах в Грузии, как это выглядит со стороны?
— Я восхищаюсь Грузией. Я вижу, что у людей, которые против этого закона, есть сила противостоять. И, вообще говоря, каким бы накалом ни было вот это противостояние, все-таки Грузия – демократическое государство, потому что в нем возможно быть несогласным, и это очень важно. И именно это нужно сохранять, поддерживать.
И даже если ты сегодня проигрываешь, в демократическом государстве ты всегда имеешь шанс завтра выиграть.
— В одном из своих интервью вы сказали, что Россия слишком велика для того, чтобы быть населенной свободными и счастливыми людьми. Как вы считаете, такие страны, как Грузия и Армения, имеют больше шансов на свободное будущее?
— Я не скажу, что размер государства напрямую связан с методом правления. Мы знаем вполне себе маленькие государства, которые являются диктатурами, такие как Северная Корея. Но, конечно, у Грузии и Армении шансов значительно больше – и исторически, и культурно, и территориально.
— Как, по вашему мнению, можно защитить свободу слова и творчества в условиях контроля со стороны государства? Как вам удавалось это делать до 2022 года?
— Я бы не сказал, что мне это удавалось сохранять. Я все-таки существовал вне государственной системы. И, может быть, поэтому я и имел возможность быть свободным человеком. Можно ли быть частью несвободной системы и быть свободным человеком? Я ответственно скажу: нет, нельзя.
Даже если такую ретроспекцию совершить и посмотреть на советские годы, особенно на излете Советского Союза, когда система была вполне себе вегетарианской, не сталинский период, во всяком случае, конечно, нельзя назвать ни Тарковского, ни Иоселиани, ни Параджанова свободными художниками. Они создавали свои шедевры в сопротивлении системе. Кто-то скажет, что в этом сопротивлении рождалось что-то… На самом деле, мне кажется, сила и величие художника вполне заслуживают работы без сопротивления. Но их сила была столь велика, что даже под прессингом той не менее авторитарной системы советского государства, им удавалось сохранять свой язык, свой почерк, свои мысли, свою прямую речь, свою образную систему координат и создавать те шедевры, которыми мы наслаждаемся и сегодня.
— Как вы оцениваете современных грузинских режиссеров-документалистов?
— Мне очень нравится грузинское кино – и вчера, и сегодня, и подозреваю, будет нравиться завтра. И Саломе Джаши, которая делает потрясающие фильмы, которую мы показывали в этом году, и какие-то вдруг появляются совсем молодые авторы.
Очень люблю грузинское кино, очень оно человечно. Даже если оно рассматривает какие-то весьма, я бы сказал, глобальные вопросы, оно все равно идет через человека. А в документальном кино это, может быть, главное.
Я, вообще говоря, некоторые даже очень успешные фильмы, которые получают «Оскары» и так далее, не очень принимаю, когда авторы отдают все фактуре, сюжету, идеологии, важности, актуальности и забывают человека. Вот в грузинском кино – и игровом, и документальном – всегда человек, его какие-то слабости, его нюансы.
Ну, вообще, вы спросили о документальном кино, но один из моих самых любимых фильмов всех времен и народов – это «Жил певчий дрозд» (режиссер Отар Иоселиани, — прим. ред.). Он в каком-то смысле документален. И это история маленького человека, смысл которого, казалось бы, прибежать и исполнить финальную партию на барабане. И все, что он сделал в своей жизни, так сказать, глобально – это прибил гвоздь, на который была повешена кепка. Но это такая мощная картина о настоящей свободе человеческого духа, что это какой-то вообще ключ к грузинской поэтике документального и игрового кино, театра. Я помню, как я еще будучи почти ребенком взахлеб ходил во Львове, когда приезжал Стуруа со своим «Ричардом III», «Кавказским меловым кругом»… Это не потому что я сейчас разговариваю с грузинским изданием, а абсолютно искренне говорю: грузинская культура – да просто пойти в хинкальную на автовокзале, послушать песни случайно собравшихся людей… Я не знаю, где такое еще в мире возможно.
«Будешь хорошо себя вести – будет финансирование»: как в Грузии возрождают киноцензуру
— На «Артдокфесте—2024» почти все фильмы – о войне. Почему?
— Знаете, «Артдокфест» отличается, может быть, от многих других фестивалей тем, что он создает некий очевидный концепт отражения времени. Я сейчас никоим образом не хочу ущемить своих фестивальных коллег, которые делают замечательные большие форумы, но принцип этих форумов, как правило, заключается в том, что фестивальный куратор или кураторы создают некую всеобъемлющую картину мира. Они показывают, что происходит на разных фронтах: проблемы наркоторговли в Мексике, что там происходит в Африке и так далее. Это скорее такие дайджесты процессов мирового кино. Мы же стараемся отражать боль того момента, в котором происходит фестиваль.
Я считаю, что сейчас не акцентировать внимание на боль войны – как уже реально происходящей в Украине, так и потенциально напрягающей все пространство Европы и мира, – неприемлемо.
Эту точку зрения разделяют и мои коллеги. Мы стараемся включать в наше пространство фильмы, может быть, не столь топового уровня, но создающие более точное, детализированное и всеобъемлющее понимание времени, в котором мы живем. Это наша задача.
В целом наш фестиваль, наша фестивальная программа – это, может быть, один большой фильм или одно большое высказывание, которое можно посмотреть, полистав каталог, переходя от фильма к фильму. Мы выстраиваем некую драматургию фестиваля, как делают немногие. Выстраиваем драматургию, где идет рассказ от зарождения какой-то проблемы до ее пикового состояния. Поэтому да, [сейчас] это война.
— Почему важно смотреть кино о войне в разгар самой войны?
— Чтобы быть сильнее. Чтобы быть сильнее в борьбе с войной, со злом, с агрессором, с диктатурой. Моя точка зрения и позиция даже, может быть, в чем-то радикальна. Я иной раз вступаю в дебаты, мягко говоря, с моими украинскими коллегами. Я считаю, что важно предъявить не то чтобы иную точку зрения, но показать, как это происходит.
Например, в этом году в онлайн-программе, казалось бы, не конкурсной, мы показали картину, сделанную российским автором о том, как в Мариуполе после его захвата российской армией люди в одном подъезде от неприятия агрессора на твоих глазах переходят к какому-то более лояльному отношению (речь идет о фильме «Лето после войны» режиссера Юлии Кудрис, — прим. ред.).
Я считаю, что в Украине важно посмотреть эту картину при всей боли, которую она приносит людям, особенно тем, кто покинул свои дома, у кого погибли близкие. Это дает понимание и, может быть, помогает выработать алгоритмы борьбы с этим. Фестивальные экраны – это не массовые мероприятия, но для понимания процесса это важно видеть. Кроме как в документальном кино никто это не покажет. Телевидение и журналистика работают все-таки в более прикладных форматах. А здесь мы видим этот процесс в развитии, мы как бы оказываемся там. Кто-то эту точку зрения принимает, кто-то – нет.
«Мы всегда в шаге от диктатуры» — Евгения Кара-Мурза про закон «Об иноагентах»
