9 апреля 1989 года — одна из самых трагических дат в истории современной Грузии. Тридцать лет назад войска разогнали мирную антисоветскую демонстрацию в центре Тбилиси.
Бессрочные акции протеста начались в связи со звучавшими в Абхазии требованиями о выходе из Грузинской ССР. Но вскоре демонстранты в Тбилиси стали призывать к независимости Грузии.
Операция по подавлению демонстрации началась около четырех часов в ночь с восьмого на девятое апреля. При разгоне были применены дубинки, саперные лопатки и отравляющие вещества.
В результате разгона погибли 20 человек, из них трое несовершеннолетних, а большинство — женщины.
Еще одной жертвой тех событий стал 25-летний Гия Карселадзе, убитый уже после объявления комендансткого часа.
Около двух сотен человек были госпитализированы во время и в первые часы после разгона, тысячи обратились в лечебные учреждения в последующие дни.
Комендантский час в городе был объявлен, но насилие, примененное солдатами советской армии, лишь сплотило сторонников суверенитета и независимости Грузии.
«Утром девятого апреля Советский Союз уже перестал существовать для Грузии. Все было на месте: и ЦК, и правительство, и силовые структуры — только вот Советского Союза уже не было, никто не слушал решений и указаний сверху», — говорит директор Центра стратегических исследований Ираклий Менагаришвили, который тогда занимал пост министра здравоохранения Грузинской ССР.
9 апреля 1991 года, ровно два года спустя после трагических событий в Тбилиси, был принят акт о восстановлении независимости страны. Эта дата стала днем памяти погибших и днем национального единства.
Участники тех событий вспоминают ночь, которую в Грузии стали называть «кровавым воскресеньем».
Лали Канчавели, мать погибшей 15-летней Эки Бежанишвили
Эка ходила на митинги. Я этому не препятствовала, потому что все тогда ходили, все собирались, и никакого страха не было. В тот день ее отец отвел ее на физику, она к учителю ходила.
Оттуда она пошла на проспект Руставели. Но опоздала домой, хотя никогда не опаздывала. Мы пошли ее искать в восемь часов вечера.
Помню, что я ее нашла и как раз тогда к митингующим вышел патриарх. Она сказала, послушаем патриарха и уйдем, но потом мы уже не успели выйти.
Патриарх призвал людей переместится в церковь Кашвети, но со стороны людей и тех, кто курировал [акцию протеста], были призывы не делать этого.
Патриарх Грузии Илия II обратился к митинговавшим незадолго до разгона, призвав их перейти в церковь Кашвети и предупредив о реальной опасности, до которой остаются, возможно, минуты. Но участники митинга остались на проспекте — прим. Би-би-си.
Помню как во сне, что я держала ее за руку. Мой муж тогда искал ее с другой стороны, его волной людей оттеснило в сторону Кашветской церкви.
После слов патриарха начался разгон, и потом я уже ничего не помню. Я потеряла сознание, видимо, от удара… Наверное, меня ударили первой, она меня не оставила, потом ударили и ее.
Волосы у меня тогда были покрашены в светлый цвет. Мне потом рассказали, что один из сотрудников полиции сказал: «У светловолосой женщины убили смуглую кучерявую девочку».
Меня четыре дня искали близкие. Меня трудно было узнать, я была похожа на 80-летнюю, опухшая, выбиты зубы. Когда я пришла в себя, сознание у меня было рассеяно, я не могла до пяти посчитать. Рука была сломана. Ногой я двигать не могла…
Меня сперва лечили в Арамянц (тбилисская больница — Би-би-си), потом перевели в неврологическую больницу. Когда меня перевозили туда, мою дочь хоронили.
У меня остался след от удара чуть ниже лопаток. Потом уже мы узнали, что были отравляющие вещества. Меня повезли в Германию, моему мужу на работе помогли с этим.
Прочистили мне кровь, но восстановить полностью ногу, чтобы я смогла сама ходить, не удалось. Сказали — мы врачи, но не боги. Я сегодня одна не могу пройти и 10 метров. Немеет нога, и падаю. И дома хожу, пользуясь стулом.
Комиссия Народных депутатов под председательством Анатолия Собчака назвала «бесспорно признанным« применение хлорацетофенона и Си—Эс (хлорбензальмалонодинитрил) — токсичных веществ, вызывающих, в числе прочего, сильное слезотечение, резкую боль в глазах, жжение в горле и образование волдырей на коже. В пробах также было обнаружено вещество удушающего действия хлорпикрин, но объяснения его происхождению комиссия не нашла. В заключении отмечалось, что картина интоксикации участников митинга Тбилиси характеризовалась «массовостью, значительным числом отравлений средней тяжести и тяжелых, определенными особенностями клинического проявления в виде признаков «нейротропного» действия«.
Я не была на похоронах дочери, я даже не знала об этом. На 40 дней Экуны я тоже в больнице была. Когда я начала приходить в себя, спросила, где она. Мне то говорили, что она в деревне, то у родственников. Никто не мог осмелиться сказать мне правду, и только когда ко мне зашла моя мама с фотографией в руках, я начала догадываться о том, что произошло. Восстанавливаться в памяти все постепенно начало спустя шесть месяцев….
У Эки было сломано основание черепа, переломаны руки. Это я уже потом узнала, собрала по кускам из того, о чем тихо перешептывались близкие. Брызнули в нее [отравляющие вещества], потому что, как сказали, волосы тогда у нее были коричневые, хотя у нее были черные кучерявые, и лицо было опухшее. Не узнать ее было — на взрослую женщину похожа была.
У нее были записи. Она писала, как может человек так умереть, чтобы не оставить свой след. Не знаю, что видно в этом следе, потому что после этого столько несчастий мы пережили.
Я часто думала о том, что — и я только о своем ребенке скажу — если такая жертва нужна была Грузии, для того чтобы Грузия была счастливой, пусть этой жертвой будет Эка. Только бы меня не забрал Господь так, чтобы я ей на тот свет не могла донести весточку о том, что ее родина стала счастливой.
Мимоза Парджиани, старший врач Тбилисского центра скорой помощи
До 40 бригад скорой помощи постоянно выезжали на этот митинг. Мы сменяли друг друга. Скорая тогда принимала только экстренные звонки, потому что все были мобилизованы, все были в ожидании чего-то неприятного. И это, к сожалению, произошло.
Это была демонстрация насилия, несправедливости и подавление стремления к свободе. Это был ужас. Они шли с лопатами, отравляющими веществами. Эти молодые падали, они через них переходили, топтали…
Как только начался разгон, мы подъехали снизу, со стороны церкви Кашвети. В тот момент страха не было, опасность не чувствуешь. Я концентрировалась на том, чтобы как можно больше пострадавших вывести с того места и спасти.
Там тогда все были пострадавшими. Во-первых, массовая истерия, момент страха, во-вторых интоксикация, отравление газом, слезоточивость, они не могли видеть, кашель и повреждения, конечно, — у кого головы, у кого спины. Все там были пострадавшими, в том числе и врачи скорой помощи. Вот меня до сих пор глаза беспокоят.
Была попытка применить насилие и против нас. Когда я попыталась открыть все двери машины скорой помощи, чтобы как можно больше пострадавших в нее сели, один из военных вышел и замахнулся лопатой. Он не ударил, но таким угрожающим жестом дал мне понять, чтобы я остановилась. Но мы, конечно, отвезли этих пострадавших в больницу.
После этого я вернулась назад, чтобы проверить, может, кто-то остался там — или под деревом, или где-то в холмах мусора.
Самым страшным, что осталось у меня в памяти, был утренний проспект Руставели 9 апреля. Группы военных, которые говорили друг с другом, — довольные и счастливые. И страшная тишина, только звук ветра.
Горы мусора, сумок, туфлей и матрасов, которые использовали митингующие. Накануне это был улыбчивый, веселый, поющий Руставели, а на второй день — уничтоженный проспект. Много лет прошло, но эта страшная картина так и остается в моей памяти.
Ирма Инаридзе, активистка, Группа поддержки женских инициатив
7 апреля я пришла уставшая с одного из митингов и помню, что 8 апреля утром меня разбудил грохот танка. Танки были уже в городе, и я даже не помню, как вскочила тогда, оделась и побежала на Руставели.
Согласно докладу Комиссии Собчака, 8 апреля город на малой высоте облетели три эскадрильи военных вертолетов, а по улицам Тбилиси и мимо митингующих проследовала боевая техника с вооруженными солдатами, что сыграло провоцирующую роль — Би-би-си.
Мы встречались перед памятником Акакию Церетели и Илье Чавчавадзе. Там я увидела всех моих друзей, которые были встревожены тем, что в городе карательный отряд и танки.
Мы тогда решили, что должны стоять там и показать, что у нас нет силы, кроме нашего единства. Мы должны потребовать больше суверенитета и права голоса, чтобы у нас было больше свободы.
Для нас тогда в этой свободе было все объединено: и наша идеологическая, и ментальная, и сексуальная свобода; то, что нас беспокоило как молодых, освобождение из этой советской пропасти. Все это было в одном и поэтому называлось «национально-освободительное движение».
Мы знали, что людей могли разогнать. Но я не ожидала, что случится такое.
Я сидела на лестнице у Дома правительства. Тогда там были статуи и рядом кусты. Парни встали сзади, чтобы людей, которые сидели на лестнице, туда не загнали и не расстреляли….
Помню, что кто-то начал танцевать, петь, хорошо помню стук дубинок по каскам, которые держали солдаты в руках, когда шли и танки.
Помню крики, какой-то парень стоял сзади меня и кричал: «Что вы делаете здесь же стоят женщины и девочки!»
Когда я встала с лестницы, невозможно было с места сдвинуться. Толпа начала двигаться волной из-за давки, я упала, на мне были люди, и я почти задохнулась.
Моя подруга звала меня каким-то страшно тонким голосом, схватила меня за волосы, и я очнулась. Мы переползли и упали в яму. Кусты были, видимо, переломаны, и помню, что переломанный росток впился мне в живот, но я не могла поменять положение — я была в таком состоянии, что не чувствовала тело.
Потом нас увидели наши сотрудники милиции, и они нас буквально перекинули на улицу, которая идет от Дома правительства. Знакомый парень отвез меня домой к моей бабушке.
Утром уже она меня отвела в больницу, и только там я узнала, что есть погибшие. Хотя я чувствовала, что произошло что-то страшное, потому что помню черно-белыми кадрами эти крики и это месиво людей. Все тело у меня было в синяках, оба глаза были покрасневшие….
Распад Советского Союза начался с 9 апреля. У меня такая метафора: Советский Союз — это как толстая Китайская стена из кирпичных слоев. Мы постепенно должны кирпичи из этой стены доставать.
Это наш долг, стараться сделать эту стену как можно тоньше. Это началось 9 апреля и продолжается сегодня. Это очень долгий процесс.
