«Секс — единственная сфера, где человек может почувствовать себя свободным». «Панк-историк» Рустам Александер о сексе в России

Рустам Александер — историк и автор двух научно-популярных книг «Закрытые. Жизнь гомосексуалов в Советском Cоюзе» и «Секс был. Интимная жизнь Советского Союза». Обе вышли в издательстве Individuum. В мае этого года трех сотрудников издательства отправили под домашний арест по обвинению в экстремизме из-за «пропаганды ЛГБТ». Би-би-си поговорила с Александером о новом витке сексофобии в России.

Би-би-си: Что вообще сейчас происходит с сексом в России?

Рустам Александер: Все зависит от того, что вы подразумеваете под словом «секс». Первое — это что у России с сексуальным здоровьем и, в принципе, с конкретной половой практикой. Я историк, не врач, я изучаю секс с точки зрения социальных процессов. Я фокусируюсь на том, как государство [в СССР] использовало секс, чтобы эффективно проводить свою — модное слово — биополитику.

Сейчас ситуация не монолитна. Россия огромная, и ситуация на местах отличается от Москвы. Но, в принципе, отношение к сексу как к стыдной вещи, о которой не стоит говорить, мнение, что секс — это сугубо частная механическая практика, которая не может влиять на другие общественные процессы, — эта точка зрения до сих пор превалирует у старшего поколения. И в этом смысле советское наследие живо.

Если мы говорим о более молодых поколениях, у них все более либерально. В частности, фейсбук и инстаграм, в принципе, сами по себе продают секс, они сексуализированы. Продвигают это, естественно, не как порнографию, а как, грубо говоря, проявление человеческой свободы.

И сейчас старое поколение, которое находится во власти, активно пытается навязать молодому свое советское видение, сексофобию. В шоу-бизнесе сейчас ситуация «хочется и колется». Пример «голой вечеринки» Ивлеевой показал, что теперь нужно подумать два раза, точно ли вы хотите себя представить каким-то эпатажным секс-символом. То есть тему секса по-прежнему пытаются эксплуатировать, но ее пытаются эксплуатировать так, чтобы не привлечь внимание никаких зетников, никаких «патриотов». Вечеринка Ивлеевой показала, что открытой сексуализации среди звезд не будет. А если будет, то без последствий это не останется.

Хотя и сейчас секс продается, и есть те, кто хочет на этом заработать. Например, недавно [в России] вышел сериал «Про это самое» о том, как молодой врач едет в глубинку лечить людей от сексуального невежества. Актер, с которым я разговаривал, рассказывал, что чуть ли не два года юристы согласовывали всякие моменты. Им хочется [о сексе снимать], ведь тема интересная, но надо сделать так, чтобы не было никаких проблем с законом. Ситуация абсурдная, идиотская.

Би-би-си: Как вам кажется, почему авторитарную власть так привлекает сексофобия? Это российская специфика или так во всем мире?

Р.А.: Да, пожалуй, что во всем. В авторитарных государствах секс — это единственная сфера, где человек может почувствовать себя свободным. А значит, тут могут возникнуть тенденции к инакомыслию. Возьмите гомофобию: люди мало того, что занимаются сексом и не производят детей, так они еще и формируют свои связи, свои сообщества. А так как в любом, даже демократическом обществе очень мало социальных институтов, защищающих ЛГБТ, то гомосексуальные люди вынуждены критически относиться к происходящему вокруг них, просто чтобы выжить. У них есть необходимость сканировать социальные ситуации на наличие потенциально негативных сценариев. Это уже формирует критическое мышление. А это опасно — это значит, что они будут задавать вопросы к статус кво.

Все боятся говорить, что Чайковский был гомосексуалом. Но сексуальный компонент — важнейшая вещь, которая мотивирует человека. Это его идентичность, это топливо, которое его толкает на какие-то поступки. И поэтому любому авторитарному государству не хотелось бы, чтобы эта слабо контролируемая сфера, в которой люди действительно могут быть полностью свободными, существовала.

Би-би-си: Сексофобия всегда начинается с гомофобии или не обязательно?

Р.А.: Необязательно, я думаю. Обычно начинается с самого очевидного — феминные мужчины, маскулинные женщины. «Что это такое, давайте расправимся с ними». А дальше уже частности — на крупной вечеринке надел носок куда попало. Это уже мелочи, но их тоже сворачивают.

Би-би-си: Как вам кажется, можно ли считать, что в России сейчас классовое общество в вопросах доступа к информации, а также к абортам, контрацепции?

Р.А.: Да, и не только в плане секса, но и в плане жизни. Я добавлю в этом списке и право на открытый гомосексуальный образ жизни. Я знаю много, много, много, много, много персонажей, которые не скрывают в своих кругах свою ориентацию. Все эти люди были бы прекрасными публичными спикерами, которые защищают геев и лесбиянок, но они делают все наоборот. Это важнейший фактор в жизни российского общества. У многих известных людей гомосексуальны дети, их анкеты можно найти в дейтинг-приложениях, все открыто. Да, они вызывают дискомфорт у своих родителей, но они не боятся за свою безопасность, они знают, что привилегированны и защищены, а какую-нибудь несчастную девочку с радужным значком оштрафуют.

Би-би-си: Были ли в постсоветской России попытки издать какие-либо подготовленные и одобренные властью научно-популярные труды о сексе?

Р.А.: Сейчас мне в голову ничего не пришло, а значит, скорее всего, ничего значительного и не было. Российские издательства сами выпустили несколько книг, пионером в этом плане был Игорь Кон. У него были доступно написанные книги о половом воспитании, о сексе, сексуальной культуре России. Они были популярны. На телевидении эти темы поднимались — «Про это» с Еленой Хангой, «Дом 2». Я до сих пор считаю, что «Дом 2», каким бы трэшем это нам ни казалось, представлял собой либерализацию сексуального дискурса в режиме нескольких часов в день.

В этом плане популярная культура играла большую роль, чем государство. Государство до сих пор не может найти язык для разговора о сексе. Проблема в том, что российским людям до сих пор нужен человек с Запада, чтобы модерировать такой разговор. В 1997 году это была Ханга, афророссиянка, которая жила в Нью-Йорке — своя и не своя. Анфиса Чехова, ведущая программы «Секс с Анфисой Чеховой», косила под Керри Брэдшоу из «Секса в большом городе». «Дом-2» — это реалити-шоу, неоригинальный формат. Сейчас на том же месте инстаграм, который диктует в том числе сексуальные тренды, хоть он и запрещен. А государственных серьезных талмудов о половом воспитании нет.

Р.А.: Да, это действительно так. Если бы его не было, информацию сейчас черпать было бы неоткуда. Но проблема в том, что мнение в интернете не обязательно экспертное. Более того, нужно не забывать об отношениях власти: человек с двумя миллионами подписчиков может думать совсем не о просвещении общества и о его благе, а о своих интересах. Среди блогеров нет системы peer-review (рецензентов — Би-би-си), который обычно применяется в академической и нон-фикшн литературе, то есть экспертной оценки другими коллегами того, что ты делаешь. Вопрос peer review остается на совести самого потребителя контента. Если мы говорим про книги, которые изданы государственными органами в нормальной стране, где занимаются этими вопросами системно, естественно, они более надежные.

Интернет действительно играет огромную роль. Инстаграм, например, помните, как начинался? Как безобидные картиночки. Сейчас это сплошная сексуализация. Если алгоритм замечает, что ты заходишь на страничку, где демонстрируется чье-то красивое тело, все, следующие рекомендации будут только такими. Даже не надо ходить на порносайты. Я за свободу выбора и свободу решений, но эта сексуализация может иметь последствия для ментального здоровья людей. Аддикция к порнографии, невозможность полового акта, потому что мозг возбуждается только контентом на экране, — действительно проблема. Но это уже другой вопрос. Это не значит, что надо все запрещать. Лучше пусть информация будет, чем ее не будет вообще.

Би-би-си: Я как раз хотела спросить об этом, так как на Западе пишут, что порнографический контент создает у подростков ложные представления о сексе.

Р.А.: Это, к сожалению, действительно так. Видите, человечество оно какое: что-то появляется, и должно пройти время, чтобы люди увидели эффекты и начали о них думать. Проблема порнографии и порнографизации инстаграма в чем? Двадцать лет назад, чтобы посмотреть порнографический фильм, нужно было прийти домой, достать видеокассету с пыльного шкафа и вставить в видеомагнитофон. Не было такого, что вы находитесь в любом общественном месте, включили и начали смотреть. Сейчас найти такой контент можно за секунды. И это действительно может привести к ментальным проблемам, к ложным ожиданиям — кому нужен секс в миссионерской позиции, если порно показывает такие разные сценарии? Я часто вижу в твиттере дискуссии о том, что мужчины, насмотревшись порнухи, хотят, чтобы их партнерша делала так же. Эти сценарии, в принципе, могут безобидными, но у них в голове вначале картинка из порнографии, а потом партнер.

На Западе есть врачи, которые говорят, что порнография ни к чему плохому не приводит, что это все ерунда. А другие врачи говорят, что к ним приходят мужчины, которые не могут заниматься сексом без порнографической стимуляции. Порнография возбуждает больше, чем сам секс. Но это уже проблема аддикции. И опять же я не сексолог, чтобы компетентно тут рассуждать об этом.

Опять же, было бы интересно, на самом деле, изучить, как все происходит в российских условиях. Но надо критически, открыто обсуждать все проблемы, основывать решения на сугубо научных выводах, подходить к этому системно, конструктивно и по-умному. И надо быть экспертом, а не депутатом Госдумы, выходцем из Советского Союза.

России неплохо было бы вообще вначале заняться проблемой ментального здоровья. Концептуализировать, начать говорить открыто, а уж потом смотреть, как порнография на него влияет.

Би-би-си: Получается, технический прогресс шагнул слишком далеко, чтобы параллели с советскими временами вообще имели смысл?

Р.А.: Мир, в котором мы живем, абсолютно другой. Россия, несмотря на то, что сейчас происходит, все равно страна открытая, в нее приезжают, из нее уезжают. Это страна, где есть интернет, страна, которая все равно включена в глобальные процессы. Общество не такое забитое, как тогда.

Сравнения с Советским Союзом возможны только на уровне правительственных инициатив. Правительство хочет, чтобы больше рожали, правительство опять хочет, чтобы гендерные роли были четкими: мужчина — воин, женщина — домохозяйка и рожалка. Гомосексуальность и все варианты поведения, которые не приводят к деторождению, преследуются. Отсутствие инициатив полового воспитания, ханжество со стороны чиновников, отсутствие внимания к проблеме ВИЧ — все это было в Советском Союзе.

Или вот в 2018 году во время чемпионата мира по футболу мужчины возмутились тому, что русские женщины, видите ли, захотели бразильцев, колумбийцев, европейцев и так далее. Это мне напомнило фестиваль 1957 года, когда советские мужчины так же перегрелись и начали наказывать девушек за связи с иностранцами, потому что те были более интересными, ухоженными.

Би-би-си: В какой момент вы приняли решение специализироваться на темах гомосексуальности и секса в СССР? Где вы учились, откуда вы родом?

Р.А.: Я родился в России, учился в очень хорошем московском вузе, который сейчас не хочу называть. Потом закончил в Университете Мельбурна в Австралии докторскую диссертацию.

Би-би-си: Вы учились на историка или по другой специальности?

Р.А.: Нет, не на историка, на факультете международных отношений. В начале 2010-х я получил стипендию в Австралии и я начал приглядываться к вопросам советской истории. Не просто к фактам, которые отчеканивают в школе, а к интереснейшим сюжетам, интересным с человеческой точки зрения.

Для многих история — это когда мы говорим о элите, о царях, придворные какие-то шашни — или же о статистике. Но конкретной частной жизни, частных реакций на государственную политику в такой истории нет. Это показывает, насколько неважна человеческая жизнь в российском государстве. Или, может быть, насколько наше государство не хочет таких исследований. Никого не волнует, что там у тебя происходит, главное происходит в государстве. А на Западе, наоборот, personal is political, и историю многие рассказывают через жизнь частных людей.

Поэтому книга «Закрытые. Жизнь гомосексуалов в Советском Союзе» вызвала такой интерес: я рассказывал там не о том, что в таком-то году готов был такой трактат, а о людях. В книге «Секс был» — то же самое. Хотя там есть моменты, которые сложно было бы объяснить, не вдаваясь в то, что делало государство.

Тема гомосексуальности — это как слон в посудной лавке. Когда живешь на Западе и смотришь на Россию, просто диву даешься — важнейшая тема, которая прямо из всех дырок лезет, но о ней никто не говорит. А все, что табуировано, все, что под ковром, не может, скажем так, иметь здоровые очертания.

Есть и много других важнейших тем, которые в российской историографии никто не описывает. Например, меня интересует тема ментального здоровья, история антидепрессантов, как они пришли в российское общество.

Я не то чтобы стесняюсь темы гомосексуальности, ни в коем случае, но я понимаю, что если сейчас буду позиционировать себя как сугубо эксперта по истории гомосексуальности, в России это будет клеймо, а не преимущество. А я хочу дотянуться до тех людей, которые от этого слова уже устали, которым мозги уже давным-давно промыли. И говорить с ними не только о истории гомосексуальности, но и о истории других интересных вещей, игнорирование которых с исторической точки зрения напрямую влияет на то, что происходит сегодня в России.

Вообще, если произойдут в России какие-то хорошие изменения, то слово ЛГБТ нужно будет полностью менять, потому что оно уже настолько ядовитое, токсичное, что это будет уже неподходящее слово для того, чтобы говорить о ЛГБТ-людях. Я не знаю, нужно будет придумать слово другое — квир, не квир, не знаю, — но это уже другая будет проблема, другой вопрос.

Би-би-си: Ваши книги сейчас продаются в России?

Р.А.: «Секс был» продается, причем активно продается. И вроде как никто на нее даже не наезжал. А вот «Закрытые» не продаются.

Би-би-си: Как вы искали истории простых людей, которые вы рассказываете в книгах?

Р.А.: Во-первых, архивы. Во-вторых, существует огромное количество научной литературы на английском языке, в которой какие-то из эпизодов моих книг были упомянуты, но не развернуты. И я смотрю и думаю: как жаль, что о таком прекрасном, интересном сюжете написали две строчки и просто поставили ссылку, где этот документ найти. Поэтому я иду и открываю этот документ сам. И разверну его, и читателю русскому его покажу.

В этом и проблема, что многие историки, люди науки, я не побоюсь этого сказать, не хотят писать интересно. Эта проблема на самом деле поднималась уже самими учеными, которые говорят, что гуманитарные науки полны жаргонизмов, непонятных обычным людям. Надо сделать это знание как можно более доступным, демократичным и понятным.

Я сам не люблю скучные книги, я их вижу за километр. Да, мне приходится иметь дело с ними, если я пишу что-то научное, но я удовольствия не получаю вообще никакого. И эта книга, скажем так, не будет лежать на столике у моей кровати и для чтения перед сном. А в идеале я бы хотел, чтобы у человека было чтение на ночь, которое увлекательно, информативно и заставляет его критически мыслить. Книга «Секс был» неидеальна, но она действительно заставляет критически мыслить, вызывает реакцию «а что, так можно было?» Вот да, так можно было. Грубо говоря, я вижу свою миссию в том, чтобы на книжных полках России и других стран появилось много исторических книг, которые, во-первых, интересно читать, а во-вторых, которые основаны именно на подходе «снизу вверх».

Би-би-си: Я отдельно хотела задать вопрос про ваш метод. Вы предупреждаете, что превращаете факты из источников в диалоги и сценки. Как я понимаю, «правильные историки» так не делают.

Р.А.: Я не знаю, как себя назвать, — панк-историк, может быть. Я опираюсь сугубо на исторические источники. Я ничего не беру из головы. Но ведь никто в Советском Союзе переживания о своей сексуальной жизни не описывал. Вернее, были и такие люди, но это элита. Крестьяне, рабочий класс не могли просто вербализировать это. Поэтому для того, чтобы хоть как-то понять, что там происходило, я считаю приемлемым чуть-чуть применять метод исторической реконструкции, основанной на серьезном и здравом понимании истории.

Пока, грубо говоря, начало, середина и концовка, такие же, как в оригинальных источниках, небольшая реконструкция посередине не делает погоды, никак не влияет. Сам скелет истории от этого особо не страдает, а вот людей притягивает. Опять же, я пытаюсь этим методом не злоупотреблять. Во второй книге, «Секс был», я использую этот метод минимально и сразу предупреждаю читателя о том, где я это сделал.

«Серьезные историки» пишут одно предложение, ставят ссылку, высказывают свою идею — и все. Так я тоже умею и так же делаю в своих сугубо научных трудах. Но то, что я пишу на русском языке, это научно-популярная литература. И в каких-то моментах действительно можно чуть поближе притянуть читателя, потому что я думаю именно о читателях.