Любовь – всегда драма! Начиная с летописей V века и заканчивая последними образцами грузинской литературы, любовь такой интонации всегда была характерна для грузинской культуры, считает писатель Лаша Бугадзе. О трагичной страсти, секс-символах и жестокой патриархальности он рассказал СОВЕ. Итак, хрестоматия литературной любви по-грузински – от Лаши Бугадзе.
— Назовите грузинские слова, лучше всего описавающие смысл слов «любовь», «возлюбленный» и «страсть»?
— Все три слова означают определенные состояния. Когда все эти три состояния приходят в гармонию друг с другом, тогда случается своего рода апофеоз. Когда человек ощущает себя полностью оторванным от реальности, он переходит в реальность, где абсолютное счастье. Где человек ощущает себя очень наполненным и легким. И он немного на грани. Как правило, это состояние длится недолго. Наверное, невозможно выдержать это экстремальное состояние – единство вышеупомянутых трех элементов. Поэтому самый великий текст в мировой литературе, написанный о любви, о трех этих составляющих – это «Ромео и Джульетта» Уильяма Шекспира. Это произведение описывает ту экстремальность, жить с которой долго нельзя. Поэтому Ромео и Джульетта очень молоды. Поэтому они не смогут жить долго. Они должны умереть, потому что невозможно долго пребывать в таком состоянии. Они перегорят. Их страсть максимизирована. Когда все так остро ощущается, невозможно достигнуть двадцати лет и уж тем более сорока. Поэтому состояние любви само по себе очень трагично. Максимальное состояние любви подразумевает в себе и элемент смерти. Потому что все на грани.
— Какую любовь воспевают грузинские поэты?
— Это состояния. Это описание состояний влюбленности, что вовсе не означает, что поэт должен описать влюбленного. Несмотря на то, что в поэзии XX века у нас есть тексты, наполненные трагедией, меланхолией и грустью, которые, по большей части, подразумевают разочарование, одиночество и безответную любовь. А как поэт должен написать стихотворение? В принципе, имеется в виду то, что рядом с тобой нет того, кого ты любишь. Ты его не заполучишь. Поэтому часто восполнением этого недостатка и является стихотворение.
Поэты пишут прекрасные лирические стихотворения о поэзию тогда, когда любовь кончается. И потом идет это эхо, эта инерция. Это компенсация чего-то. Когда человек сам непосредственно включен в этот процесс, когда любовь означает настоящее, она здесь и сейчас, тогда у тебя, наверное, нет ни времени, ни возможности, сесть и писать стихи. Ты начинаешь рефлексировать потом. С этой точки зрения мы можем взять «Мэри» Галактиона или шедевры грузинских символистов из творческой группы «Голубые роги».
Или сомнительный для некоторых трагифарс любви, который существует после смерти любви. Это, например, «Могильщик» Галактиона. Есть поэзия, которая подразумевает состояние. Например, Терентия Гранели:
Весенний, спокойный вечер
Птица перелетела с дерева на дерево
Это состояние. Это ничего конкретного, но это так близко к той субстанции, которая означает влюбленность, весну, запахи, какую-то увлеченность. Когда с тобой что-то происходит, но ты не знаешь, что именно. И ради этого стоит жить.
— Какое грузинское литературное произведение можно назвать гимном любви?
— Думаю, любви не нужно столько шума, гимнов и лозунгов. Это же очень интимно, очень чувствительно, очень нежно и скрытно. Любовь требует тишины. Почему эти слова бессмертны? Наверное, я не случайно вспомнил их. Потому что, как бы мы далеко не ушли, мы все равно придем к главному шедевру грузинской литературы, который означает и любовь, и приключения, и героизм, и грусть. Все вместе. Это «Витязь в тигровой шкуре» Шоты Руставели.
Это такое любовное приключение, которое не предусматривает статику. Это такое приключение, которое невозможно остановить. Необходимо бесконечное движение, чтобы заполучить любовь, как и свободу. Поэтому, с психологической точки зрения, любовь и свободу можно назвать синонимами. Не существует здесь какого-то разделения. Вечно нужно заполучать любовь, как и свободу. Статики здесь не существует.
Любовь требует тишины
Существуют разные истории любви. В большинстве своем в поэзии они трагичные. А какая страсть? И очень странный, и амбивалентный, например, «Гость и хозяин» Важи Пшавела. Вспомните Агазу – жену Джохолы. Джохола, который спасает Звиадаури и фактически становится жертвой морального элемента… Очень взаимоисключающее ощущение: да, она жена Джохолы, но каким-то образом она влюбляется и в Звиадаури. То есть происходит что-то, что само по себе означает эту магию любви, и ты не знаешь, где она начинается, и где заканчивается.
— В грузинской литературе любовь приносит счастье или это, скорее, про страдания?
— В большинстве своем это трагичная любовь. Если мы посмотрим на грузинскую прозу, это все связано с трагизмом. Это связано с потерей чего-то. В принципе и со смертью. И в большинстве случаев, это связано с каким-то типом насильственного элемента, где мужчина хочет подчинить женщину. Элемент любви и, скажу больше, элемент страсти является оружием репрессии. Можем вспомнить «Десницу великого мастера», трагичные приключения Шорены… Или очень трагичный «Хизаны Джако» Михаила Джавахишвили, где происходят ужасные вещи. Где сексуальность и сам элемент страсти становятся насильственными и тяжелыми. Из этого мира любовь вообще изгнана.
Грузинская литература, как правило, крутится вокруг этого. Потом уже, в XX веке, если мы вспомним шестидесятников, грузинская проза, я бы сказал, становится похожей на грузинскую поэзию в том плане, что она описывает не историю, связанную с любовным сюжетом, а состояния. Например, Резо Инанишвили. Эта книга только вышла. Называется «Рассказы о любви». Все эти новеллы чем-то похожи на этюды Шопена. Зафиксированы какие-то состояния. Когда рука касается руки. Или когда незнакомые люди смотрят на что-то вместе и смеются.
Один мой друг, психолог, говорит, что в 2020 году Covid заставил исчезнуть эротику из нашей жизни. Но эротику не с точки зрения сексуальности, а как элемент бытия, где исчезла случайность, неожиданность. Когда ты случайно оказываешься с кем-то, и это очень приятно. Ты его не знаешь, и он тебя. Или вы — два незнакомых человека — над чем-то посмеетесь. Вот эта неожиданность пропала. Все заранее определено и все грустно. Это очень интересно.
— Тема секса в грузинской литературе присутствует?
— Естественно, присутствует. Сексуальность в разных аспектах. В текстах XX века, которые я упомянул, секс в основном, к сожалению, является выражением какого-то насилия. Михаил Джавахишвили, наверное, самый большой грузинский прозаик, который исследует сексуальность и психологию. Его очень интересует психология женщины, психология тела, сами состояния. Его произведения в этом отношении — шедевры. Это неслучайно, что в условиях диктата соцреализма и Сталина, первым, по кому ударили, был Джавахишвили. Он очень свободный, неконъюктурный. И очень своевременный для тогдашней европейской литературы. И сегодня его смелость часто приводит нас в шок.
Сексуальность мужчины – это инструмент насилия
Но, в принципе, там, где описываются элементы страсти в грузинской литературе, к сожалению, в большинстве своем мы встречаем драматургическую линию, где мужчина – насильник. То есть сексуальность мужчины – это инструмент насилия. Грузинская литература с этого начинается. «Мученичество Шушаник» в V веке начинается семейным насилием. Варскен и Шушаник. Муж – насильник, и жена, которая не уступает свое.
— Главные секс-символы грузинской литературы это…
— Конечно, такие есть. И достаточно эротичные. Например, Константин Гамсахурдия этим отличается. У Джавахишвили нам встречаются удивительные женщины. Знаете, это очень сложный вопрос. Леонидзе мне вспомнился. К примеру, «Древо желаний». Мне пришла на ум одна из главных героинь – удивительная Марита. Но мы же помним, что сделают моралисты с Маритой. Поэтому в нашей литературе красота описывается как своего рода вечный объект нападений. Красота, любовь и прекрасное всегда платят большую цену, потому что окружающая среда очень брутальна, агрессивна и очень беспощадна по отношению к женщине и прекрасному. Ну, такая она – литература, и с этим ничего не поделаешь.
Я не припоминаю такого рода грузинское произведение в смысле состояния, как у Марселя Пруста. Если он что-то вспоминает, то вспоминает истории, связанные с любовью и, как правило, это удивительные истории. И он хочет находиться там. Там, где любовь. Его биография подразумевает только те истории, которые связаны с любовью. Все остальное — неважно. Что мы должны вспомнить из жизни, если не то, когда мы влюблены? Вот такого типа лиризм очень редок в грузинской литературе.
— Признание в любви, которое стоит заучить наизусть?
— Вспоминаются рыдания Тариэла. Самое архетипичное.
— Самая большая драма в грузинской литературе?
— Везде драмы. Начиная с V века, с «Мученичества Шушаник», и заканчивая последними образцами литературы. Видимо, это характерно для нашей культуры – любовь в такой интонации. «Витязь в тигровой шкуре», правда, исключение. Там вечный праздник. Такой праздник, связанный с любовью, несмотря на трагичные истории, которые там происходят… Но там происходит что-то универсальное, вневременное. У Звиада Гамсахурдия есть очень хороший текст «Язык образов «Витязя в тигровой шкуре». Он ведь был и филологом. Мне понравилась его идея, что в этом произведении все – аллегория.
Без любви остается пустота, пропадает смысл
Но почему трагично? Мы не вспомним не только грузинские, но и вообще литературные тексты, где во время повествования о любви не будет поведано о трагичной истории. Самая большая история о любви из когда-либо написанных является самой трагичной. Это «Анна Каренина» Толстого. Куда уж больше?! Вот такая она – Анна, которая влюбляется во Вронского, и которая внезапно обнаруживает, что ее муж, Карненин, который до этого ей очень нравился, ужасный человек. И как тяжело это кончается! Роман кончается не так, как экранизация, где Каренина бросается под поезд. В конце мы слышим размышления Левина о самоубийстве, и это очень важно. То есть счастливый Левин, который привел все в порядок в своей жизни, – несчастен. А Анна, которая неправа перед остальными, – счастливая, потому что жила, чтобы любить. А Левин и все остальные, в том числе и Каренин, сделали все правильно, но остались несчастны, потому что пусты. Без любви остается пустота, пропадает смысл.
В грузинской литературе очень трагичная метафора. Например, «Человек ли он?» Ильи Чавчавадзе, где наши анти-Ромео и анти-Джульетта – Луарсаб и Дареджан. Муж и жена, связавшие судьбы по уговору, просто привыкают друг к другу, не потому что любят друг друга. Сожительство становится привычкой. Их любовь бесплодна. Мы помним, как они думают, чтобы родился ребенок. И ребенок не рождается. Дареджан умирает бесплодной, а потом уже и Луарсаб. Видимо, эти трагичные интонации неслучайны. Значит, такова наша реальность.
— Женщина в грузинской литературе – любящая или любимая?
— Если мы можем вынести из грузинской литературы некую икону грузинской женщины – это сильная женщина, которая несмотря ни на что может выжить. Несмотря на, казалось бы, объективную слабость, ведь это мужской мир. А Грузия – это мир мужчин, где действуют тяжелые мужские законы и правила. И сегодня это актуально. Этот мир патриархален, он устанавливает эти законы и догмы, а женщине всегда приходится с этим тягаться и говорить об этом. А когда женщина начинает говорить, она тут же встречает тяжелую реакцию. Часто это и приводит к фемициду. Пока женщина молчит – пусть будет как предмет. Начала говорить, есть претензия? Тогда ей может угрожать уничтожение.
Грузия – это мир мужчин, где действуют тяжелые мужские законы и правила
Я часто упоминаю «Мученичество Шушаник» Цуртавели, но так оно и начинается. Он как-то определил нашу судьбу. Мы никак не вышли из этого цикла Шушаник. Что вообще там подразумевается, если отбросить религиозный компонент? Женщина, которая сказала, что защитит свой принцип, будет жить так, как она думает, а не как думает ее сильный муж Варскен. Тогда он решил, что ее уничтожит. Как это не слушаешься меня?! Кто ты?! Ты, которая должна быть счастлива, что рядом со мной! Вот такая парадигма часта. Несмотря на то, что женщины сильные. Особенно если вспомнить примеры литературы после 90-х годов. Например, в прозе Аки Морчиладзе, Анны Кордзая, Нины Харатишвили или Тамты Мелашвили. Это современные писатели. И здесь уже женщины сильные. Женщины, которые стали сильными в тех условиях, когда мужчины потеряли свою функцию. Когда мужчины кончились и ничего не смогли сделать. Мир мужчин проиграл.
— Образ влюбленного мужчины в грузинской литературе?
— Это в принципе своеволие. Хочу и все. Ребенок. В грузинской литературе мужчина – «я хочу эту игрушку» и топот ножками. И он не принимает отказ. Он обижается, раздражается и начинает потом все крушить.
— С течением времени какие трансформации претерпело понимание любви в грузинской литературе?
— Мы совсем недалеко ушли. Она в этой линии. В борьбе между, казалось бы, объективной слабостью и чем-то сильным и конъюнктурным. Это давит на тебя своими догмами, устанавливает тебе законы, и свобода, которую предусматривает любовь, должна вечно отстаивать свое место. Опять же вспомним «Древо желаний». Или что угодно, что означает норму, а эта норма тебя душит. Почему я вспомнил «Гостя и хозяина»? Окружение тебе говорит, что ты должен жить определенным образом, любить так, должен жениться, выйти замуж… Что-то, что окружение вечно тебе представляет, как своего рода условие. Мол, чтобы мы тебя приняли, ты должен удовлетворить эти условия.
— Самое правдивое произведение о любви?
— Наверное, этого больше в поэзии. Потому что в грузинской прозе вспоминаю только трагичные истории. Вспомним «Рассказ нищего», прозу Клдиашвили – какая она грустная. Будь то «Мачеха Саманишвили» или «Скорбь Дариспана». Боже мой, сейчас вспоминаю – и ничего хорошего! Всегда грусть, всегда меланхолия, разочарование, всегда какая-то нищета и всегда какой-то поиск комбинаций, чтобы люди просто выжили. И любовь уже совсем неактуальна. Но все равно она откуда-то возникает.
Если я и вспоминаю примеры, то это самопожертвование, связанное с любовью. И большая беспощадность после разочарования. Конечно, Медея не персонаж грузинской литературы, но она из Колхиды. И о Медее написано много грузинских текстов. Самая популярная, конечно, пьеса Еврипида, где Медея убивает своих детей. Но это очень интересная парадигма. Это Медея, которой изменил Ясон, и он отверг ее любовь, при том что она ради этой любви уступила все: родину, отца, брата, все! Вдруг оказалось, что Ясон ее не любит. И вот здесь колхидская женщина оказалась очень страшной. Она так отомстила! Мы помним эту шокирующую историю – убийство детей. Что здесь имеется в виду? Что человек ищет логику, где ее не существует. Когда внезапно он обнаруживает, что его не любят, он ищет ответ. Как такое может быть, чтобы вчера он меня любил, а сегодня нет? Когда случается катастрофа, пишет Ингеборг Бахман, мы тогда же инстинктивно ищем место, где произошла первая ошибка. Влюбленный человек начинает рефлексировать: когда меня разлюбили?
Это кипение, бурление характерно для влюбленных мужчин и женщин в грузинской литературе.
— Любовь в современной грузинской литературе?
— Более обнаженная. В современной грузинской литературе писатель более откровенный. Писатели всегда были откровенны, но у откровенности своя эстетика. В постсоветской и современной грузинской литературе не существует таких ограничений, как морализм или этика. Или связанная с ними цензура, когда человек не может описать все, что связано с любовью. Например, страсть, сексуальность, непосредственно сексуальный акт. В литературе первой половины XX века это было исключено. Поэтому современная грузинская литература более очевидна в этом плане.
Дистанция между литературой и жизнью уменьшилась
Секс ведь тоже индикатор, люди через него очень многое узнают. Хотят они быть вместе, или нет. Они волнуют друг друга, или нет. Описывать этот компонент тоже важно при описании любовных отношений.
Если коротко, то больше обнаженности и прямолинейности. Но под прямолинейностью подразумеваются и своего рода неврозы.
— Ваше любимое произведение о любви?
— Несмотря на то, что это не о любви – это Гамлет. Даже любовь сорока тысяч братьев не уравняется с моей любовью к тебе, кричит Гамлет, прыгнув в могилу к Офелии. У моего друга Рати Амаглобели был такой стих:
«Как сорок тысяч звенящих голосов сорока тысяч братьев кричат, чтобы заглушить мой голос, твои сорок тысяч братьев».
Вот это состояние Офелии и Гамлета. Чего-то потерянного, недооцененного. Когда теряешь, тогда понимаешь, что это было самым важным. Ты теряешь себя, когда теряешь ее.
Из грузинской литературы? Не знаю, «Витязь в тигровой шкуре» все же архетипичен. Потому что эти персонажи, будь то Тинатин, Автандил, Тариэл, Фридон или Нестан-Дареджан. Да, они персонажи, но они словно представляют собой одну субстанцию. Это разные лица одной субстанции. Как будто это мы все в какое-то время. Наверное, в этом плане это мое любимое произведение.
