– Начну с наиболее актуальной грузинской истории, интересен ваш взгляд на нее. В Грузии проходил концерт группы The Killers, в какой-то момент солист этой группы позвал на сцену из толпы молодого человека, чтобы парень сыграл на ударных. Этот парень оказался россиянин. Причем, фронтмен спросил у толпы, не страшно ли, что человек – россиянин. Зал стал гудеть, музыкант сказал, что грузины и русские – братья, что вызвало протест в грузинском обществе. Ему пришлось извиниться. В сегодняшних условиях, несмотря на большую миссию музыки, миротворческую и объединяющую, в том числе, насколько артист должен учитывать контекст?
– Контекст, конечно же, нужно учитывать, но всегда бывает момент импровизации. Это такая штука, что без ошибки не обойдешься. Можешь что-то не там ляпнуть. Насколько я видел этот эпизод, он не сразу даже расслышал, откуда этот парень, из России или нет, и там долго звучал вопрос: «Откуда?». То есть обратной дороги уже не было. Мне кажется, что здесь такая довольно дурацкая на самом деле история, потому что никто не хотел ничего плохого. Начиная от этого россиянина, который, наверняка, уехал по той же причине, что и мы все, покинувшие Россию в эти полтора года, а кто и раньше. То есть он очевидно против войны, и он никак не должен ассоциироваться с теми россиянами, которые воюют в Украине и прочих местах.
– Вы тоже покинули Россию в первую неделю полномасштабного вторжения России в Украину. Расскажите о ваших причинах.
– Потому что началась война. Во-первых, в первый раз мы покинули Россию еще в 2012 году, когда я себе дал слово: если Путин еще раз придет к власти, мы Россию покинем. Мы это сделали. Уехали в Грузию 11 лет назад и жили довольно долго в Тбилиси. Потом все-таки были вынуждены вернуться. Но сейчас было, конечно же, невыносимое совершенно состояние. Вот эта война, потом мне посыпались угрозы, потому что я не сидел тихо, а кричал, как только мог, вопил во всех своих социальных сетях, в интервью. Соответственно, мне посыпались угрозы по телефону от людей, которые представлялись официальными лицами, но потом, конечно, мы догадались, что это были пранкеры, какие-нибудь пригожинские боты. Тем не менее это происходило, и мы от ужаса и осознания того, что мы не можем больше здесь находиться, в спешном порядке, в течение 45 минут покинули наш дом, а к вечеру уже покинули страну.
– Вы упомянули, что это не первый ваш отъезд. Вы переехали в Грузию, можно сказать, вскоре после российско-грузинской войны 2008 года. Расскажите о периоде вашей жизни в Грузии.
– Мы приняли решение уехать сразу же после выборов, когда только Путин пришел к власти снова после Медведева. Вот это было мое слово, которое я дал сам себе. Мы не знали, куда лететь, и как-то у нас в фантазиях появилась Грузия. Мы это сделали, переместились в Тбилиси, где у меня были друзья к тому моменту. Друзья нам помогли как-то обосноваться, найти еще друзей, то есть мы жили довольно долго, несколько месяцев, вплоть до того, что я подавал заявление о предоставлении мне грузинского гражданства.
Осенью 2012 года, к сожалению, мне было отказано. Моя жизнь могла сложиться совершенно иначе, потому что мы ходили по Тбилиси и присматривали себе жилье, такие старые красивые тбилисские квартиры с двориками. Если бы мы остались в Тбилиси, конечно, все было бы иначе, но мы были вынуждены вернуться. Но пару раз после этого, мы все равно возвращались в Тбилиси в следующем году. Но вот уже 10 лет не были здесь.
Появилось огромное количество друзей. Это была такая бесконечная беседа о судьбах наших стран, о печальных событиях 2008 года мы тоже много говорили. О том, куда нам двигаться. В общем, я себя настраивал на то, что теперь буду жить здесь, в Тбилиси, или, но, к сожалению, не вышло.
– Раз уж вы не были здесь 10 лет, тем более, после 24 февраля 2022 года, то в этот приезд вы, наверняка, заметите на фасадах зданий надписи, четкие посылы гражданам РФ, что «Россия – террористическое государство», «No Russia» и пр. Как вы к этому относитесь, насколько для вас это понятно?
– Это вполне понятно. Россия супертоксична на сегодняшний момент, что совершенно очевидно. Эти, в первую очередь, эмоциональные всплески людей, которые пишут, говорят, поют, кричат и пр. – совершенно неизбежно. Что я могу поделать? Мы сжимаем голову в плечи и с этим живем. Я много где проехал за это время, в основном страны Европы и видел разное отношение к русским людям. Всегда, конечно, приходится держать ответ за то, что делает то правительство, к которому ты, казалось бы, не имеешь никакого отношения.
Мы все эти годы пытались как-то с этим бороться и на культурном фронте, и выходя на митинги, пописывая что-то в своих соцмедиа, но оказалось, что этого, конечно, недостаточно. По этой причине, конечно же, мы осознаем и свою собственную ответственность за то, что мы сделали недостаточно, чтобы это предотвратить.
С другой стороны, мы видели изнутри, как этот стальной маховик разворачивается. Понятно, что мы могли действовать лучше и больше, но это только сработало бы для нашего успокоения сегодня, потому что остановить этот маховик мы были, конечно, не в силах без оружия в руках, мирным путем или белорусским путем, который был интеллигентным и супермирным. К сожалению, это невозможно.
– Какова сила этого культурного фронта, который вы упомянули, в целом? Способна ли она воздействовать на массы?
– На массы нет, но на костяк общества, от которого что-то зависит, конечно, воздействует. И я уверен, что он воздействовать будет в большей степени сейчас, чуть позже, потому что нам сейчас нужно поддерживать как раз тех людей, от которых какие-то вещи зависят, которые возьмут на себя смелость сделать какие-то решительные шаги. Это люди, которые остались там и продолжают бороться, что крайне сложно, опасно и тд. То есть мы должны поддерживать тех людей, от которых может что-то зависеть, которые могут всю эту историю перевернуть.
У меня нет никакой надежды на то, что наша музыка, наши тексты и наша позиция могут как-то повлиять на убежденных путинистов, на эти хтонические порождения русского демона. У меня нет никаких иллюзий по этому поводу. Наша задача поддерживать своих.
– Когда вы в последний раз выступали в Украине? Можете вспомнить свой последний концерт?
– Это был сентябрь 2021 года, за пять месяцев до начала войны. Мы исправно каждый год ездили в Украину и выступали не только в Киеве. Выступали и в Одессе, и в Харькове. Практически каждый год мы ездили туда. Мы делали это демонстративно, всячески демонстрируя в соцмедиа факт своего нахождения в Украине во время уже вот этой вялотекущей войны с 2014 года. Тем самым мы демонстрировали нашу поддержку и несогласие с аннексией Крыма, агрессию на Донбассе. И вот в последний раз это был сентябрь 2021 года, тогда уже чувствовалось предгрозовое какое-то настроение. Значительно меньше людей пришло к нам на концерт. Наши друзья там объяснили, что, прости, мы сейчас немножечко отдаляемся от вас, потому что скоро будет война. Я им не поверил, говорил, ребят, ну какая война, не может быть. Это было еще в сентябре, наши друзья предупреждали нас, что скоро война придет в открытую фазу, горячую.
– Как вы встретили утро 24 февраля?
– Я был уверен, что война начнется 23 февраля, зная любовь Путина и его людей ко всяким датам, символизму. Если вы помните, 22 числа произошло признание республик «ДНР» и «ЛНР», в этот день у нас был концерт в Нижнем Новгороде. Это был наш последний концерт на российской территории. Концерт был испорчен уже этой новостью. Мы изъяли из программы все песни, в которых так или иначе появляются слова с агрессивным значением: оружие, авиация, артиллерия и тд. Все эти песни мы убрали тоже довольно демонстративно. Мы были абсолютно уверены, что 23-го что-то начнется. Читали новости бесконечно, но 23-го ничего не началось. 24 числа я практически не спал, все время листал Telegram-каналы и прочие новостные источники, чтобы понимать, что происходит. В какой-то момент, в четыре часа утра, кажется, я разбудил свою жену и сказал, что началось. Первое, что я сделал – дождался открытия табачного магазина. Я не курю много лет, но дождался открытия специализированного табачного магазина, купил себе пачку табака, много бумажек. Началась война, теперь я буду курить.
Знаете, я моментально переместился в какое-то абсолютно другое состояние. Дал себе мощное указание – ни глотка спиртного с этого момента. Я очень долго держался, много месяцев. Иначе, конечно, я бы остался в России, спился и умер, думаю, уже к маю примерно. Потому что я бы бесконечно смотрел новости, пил водку, курил. Организм престарелый этого бы уже не выдержал. Таким был этот день. Конечно, это был день шока. Нельзя сказать, что это было неожиданно, потому что мы все ждали, что что-то произойдет, но все-таки это был шок. Стало понятно, что нужно что-то делать. Я бы точно уехал рано или поздно, но так произошло, что довольно рано. То есть спустя неделю мы уже уехали.
– В ранних интервью вы говорили, что давно поняли, что «пора валить». В какой момент конкретно вы поняли, что в России что-то идет не так. И если ситуация не спасается, то нужно хотя бы уехать оттуда, чтобы не становиться частью режима или что-то в этом духе?
– В сентябре 1999 года стало понятно, что что-то не так. Когда стали взрываться дома в Москве, и не только в Москве, когда произошло это знаменитое: «Я устал, я ухожу» под Новый год в 2000-м. Я помню, как в 2000 году я довольно часто ходил в Смольный, то место, где находится правительство Санкт-Петербурга, в отдел культуры. Мне нужно было разобраться с нашими гастролями в Японии. Я видел, какая паника и какое безвластие происходит, какое странное затишье в стенах Смольного. В Петербурге было очевидно, что в этот момент происходит разворот ржавого колеса в какую-то другую сторону. И буквально все последующие события, начиная от катастрофы подлодки «Курск» и прочее, говорили только об одном. Но у нас где-то была надежда, что все это можно еще изменить, что демократическая система еще не окончательно погибла, выборы как-то могут повлиять. То есть мы находили не то что в иллюзии, нам хотелось бороться за какие-то довольно серьезные вещи, за достижения, свидетелями которых мы были после Перестройки и в начале девяностых.
У нас было ощущение, что можно побороться и достичь чего-то демократическим путем, но эта иллюзия, как я сказал, окончательно разрушилась, в 2012 году, когда с новыми выборами Владимир Путин вернулся в свое прежнее кресло. В принципе, многие предрекали именно такой исход, но люди всегда надеются всегда на что-то хорошее. Вот так же и мы, поэтому окончательное решение, что надо валить я принял в начале 2012 года, но, увы, не довел его до конца.
Тогда у меня была группа Zorge. Сейчас я довольно часто переслушиваю ее, потому что мы эти песни репетируем и будем играть их в составе уже Tequilajazzz, в том числе и в Тбилиси. Вот там все песни об одном: во-первых, пластинки адресованы юному поколению. В основном молодежи и каким-то юным товарищам, и детям моим. Типа «Дорогой ты, мой юный друг, пока есть возможность, ты силен, и весел, бери свою подругу, гитару и вали отсюда быстрее, быстрее, быстрее. Потому что здесь жизни нет и не будет». С этим настроением были две эти пластинки группы Zorge, и в таком же примерно состоянии ума мы подошли к следующим записям в группе.
– Если вернуться в сегодняшний день и к вашей музыке, то в одном из своих интервью вы говорили, что не собираетесь «переходить на язык плаката, хотя он сейчас самый важный». Почему вы отказываетесь от этого, при этом осознавая важность?
– У меня не получается. У нас сегодня вышла новая песня «Машина, полная зла», она как раз примерно говорит о том, что я в принципе подхожу к тому, что нахожу свой язык в этой ситуации. Я пытался, знаете, сидел с гитарой, синтезаторами, с барабанными синтезаторами, чтобы оформить высказывание в более какой-то такой лобовой форме, но получается очень коряво. Я так не умею. Есть люди, которые умеют это делать очень хорошо.
У меня получается так, как получается. Мы не можем от всех требовать одного и того же. Лучше сделать неплакатно, как-то иначе, но остаться верным себе. Тем более, если это не расходится никак с твоей позицией. В нашем случае – не расходится. Мы просто долго искали подходящий язык.
– Вы не жалеете о своем отъезде?
– Нет, ни разу.
– По одним вашим постом в Instagram, ваш слушатель написал: «Возвращайтесь, ваш отъезд ничего не изменил, но возвращение изменит для тех, кто любит вас». Вы верите, что ваша музыка, в частности, может что-то в ком-то изменить?
– Как я сказал раньше, поддержать кого-то может, а изменить вряд ли. Я часто получаю какие-то сообщения разного рода от того, что «Женя – предатель» до «Огромное спасибо, ты нас поддерживаешь». То есть совершенно разные сообщения. Некоторые пишут, что мы их поддерживаем музыкой, наша музыка помогает в попытках людей сохранить себя и просто выстоять в этой кошмарные всей истории. Таких сообщений гораздо больше.
Я не жалею, что уехал, не пожалел ни на секунду. 25 февраля прошлого года я объявил абсолютно волюнтаристски, не советуясь ни с кем из коллег о том, что группа прекращает концертную деятельность на территории России, несмотря на то, что у нас был запланирован довольно длинный тур до конца года 2022. Тем не менее, мы его прекратили, потому что я не видел в себе никаких сил, ни возможности, ни морального права играть какую бы то ни было музыку на территории Российской Федерации в этой ситуации. Учитывая еще наш бэкграунд и историю моей семьи, наконец, то есть огромное количество вещей, которые меня сформировали, я не вижу никакой возможности как-то функционировать в Российской Федерации, как музыкант сейчас.
– Кто ваши главные слушатели? Ваша музыка направлена на внутреннюю аудиторию, на внешнюю, на украинцев, русских, на всех? Каким вы видите своего слушателя?
– Я делаю музыку для себя. Просто с течением времени обнаружил, что в мире огромное количество людей, которые такие же, как я. Они похожи на меня, они думают, как я, у них похожие какие-то семейные истории, не обязательно целиком и не обязательно на 100%, но какие-то частички других людей очень похожи на какие-то частички во мне. Это просто продиктовало мне нормальную такую мысль – делай музыку для себя. Вот и все. Я просто делаю музыку, которой мне лично не хватает в окружающем пространстве.
Что касается высказывания. Мне не хватало не лобового, а такого косвенного какого-то высказывания, которые при этом говорило бы прямо. Я попытался сделать его сам. И если ты резонируешь сам с собой, то это неизбежно, что ты не срезонируешь с кем-то еще. Пусть это будет не широкая аудитория, пускай она будет совсем маленькая, (а мы никогда не стремились к расширению аудитории, поскольку любое расширение аудитории ведет, к сожалению, к утрате ее качества), мы ориентируемся в первую очередь на себя и на людей, которые похожи на нас. У нас нет иллюзий, что это какая-то особо популярная музыка, мы знаем, что таких, как мы, немного, но они есть.
– «И тогда как всегда все исправится. Кроме нас никого не останется». Это строчки из вашей песни. Большинство россиян, кто на правильной стороне этой истории, покинули пределы РФ. Тогда кто остается, по-вашему, и кто все это исправит? И возможно ли вообще это исправить?
– Те, кто остался. У меня нет иллюзий, что вот мы такие вернемся когда-то в Россию на белом коне или в белом пальто, как говорится. Нет, конечно. Все изменится руками тех людей, которые там остались. Конечно же, им будет больше и доверие. Они никуда не делись, они никуда не сбежали, они либо работают тайно, либо сидят в тюрьмах. Огромное их количество сидят в тюрьмах. Но именно эти люди и смогут что-то сделать в России будущего. Не мы. Наша задача в данной ситуации, по крайней мере, огородить своих детей и помогать всем оставшимся и всем уехавшим тем, что мы, так или иначе как-то научились писать песни, какие-то мелодии и что-то говорить со сцены.
