Народный артист России Александр Филиппенко поделился в программе DW #вТРЕНДde своими соображениями о театре во время войны, о том, что хочет услышать зритель и как Кремль держит в страхе деятелей культуры.Александр Филиппенко уехал из России с началом полномасштабного вторжения в Украину. Программа #вТРЕНДde встретилась с ним в Вильнюсе, чтобы узнать мнение актера об отмене русской культуры, чем советские цензоры отличаются от путинских и о том, как изменилась его жизнь и творчество за пределами родины.
Константин Эггерт: Мы с вами в Вильнюсе, а есть ли у творческих людей, оставшихся в России, возможность не участвовать в том, что навязывает им власть?
Александр Филиппенко: Мне кажется, есть. Но это каждый решает внутри себя, это очень важный момент. И все равно касается это всех — в том или ином виде. Как в наши старые советские времена — можно было быть членом коммунистической партии или не вступать в нее. Но ты знал, что если ты не член, то тебе главную большую роль дадут не сразу, надо будет подождать. Но дать могли, когда-то все-таки ты ее получал.
— Если ты становился реально популярным, народным в широком смысле слова. Так и сейчас, вы считаете?
— У них там, я думаю, то же самое. Надо эту, так сказать, военную тематику в том или ином виде поддерживать. У меня были некоторые неожиданности, когда мои знакомые себя неважно, с моей точки зрения, проявляли. Но это опять же каждый выбирает для себя.
В России надо быть очень внимательным, решая, где выступать
— То есть они принимали какие-то предложения в чем-то участвовать? Условно «концерт в пользу Донбасса»?
— Да. И это всё ведь решится потом, через какое-то время вернется к ним это участие. Поэтому тем, которые соглашались, ездили (на оккупированные территории. — Ред.), надо быть очень внимательными — что и как читать, как выступать, в каком виде, где…
— Почему вернется? Был такой Сергей Михалков, он три варианта гимна написал. Сидел прекрасно при Сталине, при Хрущеве, при Брежневе, при Ельцине, при Путине. Почему к нему ничего не вернулось?
— Умел — это очень важно — именно так между струек удачно, и там, и там, и там (проскользнуть. — Ред.). И вовремя что-то сказать.
— Когда вы уехали, столкнулись с непониманием коллег? Кто-то звонил, что-то говорил?
— Нет, я и телефон не брал, когда уехал. Все, отключился. Я переключился. Это мы дома у себя решили. Переезд из прошлого в будущее. Я от Римаса Туминаса слышал, что надо благодарить сегодняшний день. А будет завтра — будем решать, как будем завтра, но исходя из своей внутренней оценки.
— Вы делаете целый ряд проектов. Я был на читке спектакля «Гаага» про Путина. Он ставится на сцене Вильнюсского старого театра. До вторжения он назывался Русский драматический театр, его переименовали. Вы чувствуете отмену русской культуры в Центральной Европе?
— Идиосинкразия на русский язык присутствует в воздухе. Это есть, безусловно. И это надо иметь в виду. Договариваясь с какой-то аудиторией, ты задаешь вопрос и жди ответа: что бы вы сегодня хотели услышать на русском языке со сцены? И когда ты составляешь программу, надо учитывать этот ответ. Когда я читаю сейчас Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Пастернака или Довлатова, я это учитываю. А уж в стихах это проще сделать.
Надежда — это состояние духа
— Вы в Украине бывали много раз. Сегодня там снимают памятник Анне Ахматовой, закрывают музей Михаила Булгакова и так далее. Что вы чувствуете?
— Только одно — надежду. Надежда на то, что все это пройдет, все образуется. Потому что надежда — это состояние духа, это твоя внутренняя опора, что все-таки будет хорошо. И вернется музей Булгакова, как и Музей ГУЛАГа, который закрыли в Москве «по техническим причинам». Так же, я помню, когда работал в Театре на Таганке в самые золотые годы, начало 70-х, когда надо было закрыть спектакль, они придумали повод — пожарная безопасность, если свечка горит на сцене, например.
— А как это соотносится с сегодняшним днем?
— То же самое.
— Старая площадь сегодня, коллективный Сергей Кириенко и Антон Вайно (чиновники в администрации президента РФ. — Ред.), зачем им нужен театр, ведь это искусство для немногих?
— Я, к сожалению, не знаю, зачем Кремлю нужен театр, но он у них есть со своим Карабасом-Карабасом. И с этими штучками, с переключением внимания на что-то другое.
— Они звонят, условно, главрежу театра Ермоловой и говорят: «Надо поставить Z-спектакль»?
— Нет, это как-то иначе происходит. Не знаю, честно, как эти советы возникают: сделайте то или то, больше всего — поезжайте на Донбасс. И тут уже сам каждый должен решать. Как правило, в театрах уже есть люди, которые про это знают, чувствуют и понимают, что надо. В свое время при советской власти в каждом театре были худсоветы.
— Если сравнить, что важно было советским чиновникам, и как они работали с творческой интеллигенцией, и как работают нынешние?
— Член ты партии или нет — в итоге все это заканчивается здесь.
— У меня есть подозрение, что они проще подходят с точки зрения, например, предложения денег, конкретных материальных благ.
— Во главе всего сразу сила и деньги. Или тебя отстраняют, совсем вычеркивают или сажают, не дай бог. Вот это все страх, страх.
— А бесстрашных мало, но есть?
— Есть.
Театр без третьего плана невозможен
— Что будет с российским театром? Там начнется сплошной Островский?
— Режиссер перед началом должен изложить актерам формулу, о чем будет этот спектакль — второй и третий план. На репетициях «Вишневого сада» в Театре на Малой Бронной Эфрос говорил, что это давняя большая опасность русской интеллигенции — беспечность перед опасностью. Когда Лопахин говорит: «Сдайте ваши участки, сейчас кооперативы кругом» — «Ой, нет, не могу, мой шкаф, давай поговорим, не участвую в этом». Это беспечность перед опасностью. Вот это важно. Поэтому и для Островского надо какой-то ключ придумать. И тогда ты сознательно творишь на эту формулу. Важно еще какая будет манера актерской игры. Я думаю, что все равно все закончится вторым, третьим планом, или намеком. Обязательно. Театр без этого невозможен.
— Вы вспомнили Лопахина, который говорит: сдавайте… Многие и сегодня говорят: «Ой, я не могу уехать, у меня имущество, бизнес». А другие говорят: «Да бросайте все, уезжайте из страны Путина». В конечном счете это становится личным выбором?
— Вот тут даже не надо ничего отвечать. Сашенька, моя дочь, ее предупредили, что у нее будут неприятности. К ней приходили милиционеры, она участвовала во всех митингах, была волонтером. Она уехала и сняла нам здесь квартиру, позвонила и сказала: «Приезжайте». Мы решили быстро, в один день, вдруг раз и решили уехать. И это как-то было правильно.
— Существует такая штука как деньги. Эмигрантом зарабатывать их трудно. Деньги в эмиграции — это как?
— Что ты можешь сделать — это первый вопрос. Что можешь сделать лично ты? И вот на это надеяться. С чем ты можешь уехать и на другую планету? Это же совсем другая планета — Литва. И вот тут как раз вопрос, что бы ты хотел на русском языке услышать. И здесь, конечно, все дает великая русская классика — и Гоголь, и Аверченко, и Салтыков-Щедрин. Вот как у Левитанского, там все сказано:
«Все проходит в этом мире, снег сменяется дождем,
все проходит, все проходит, мы пришли, и мы уйдем.
Все приходит и уходит в никуда из ничего.
Все проходит, но бесследно не проходит ничего.
Потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу,
по возможности достойно доиграть свое хочу —
ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу
и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу».
(Юрий Левитанский, «Прощание с книгой». — Ред.)
— Вы бы хотели вернуться в Россию?
— Нет, сейчас, в такую — нет. Потому что всё, что до меня доходит, это очень печальные, трагические вещи. Вообще вся эта история с войной — это стыдно, грустно и печально. 24 февраля просто один из позорных дней в моей жизни. Убийство и оправдание этого, лишение жизни… Как ты имеешь на это право?
Полную версию интервью Александра Филиппенко смотрите в программе #вТРЕНДde.
