Скоро в России выйдет фильм «Пророк» об Александре Пушкине с Юрой Борисовым в главной роли. Дискуссия об имперских взглядах поэта давно идет в эмигрантских кругах. Но эти споры самообман, считает Анна Наринская.Недавно в Сети появился очередной трейлер нового российского фильма «Пророк». Это нечто вроде байопика Пушкина, которого играет свежеиспеченный оскаровский номинант Юра Борисов. Судя по трейлерам, фильм представляет собой «локализованную» вариацию залихватски-постмодернистских изображений прошлого, типа «Великого Гэтсби» База Лурмана и фэнтезийного сериала о викторианской эпохе «Бриджертоны» (отмечу для протокола, что и то и другое мне, скорее, нравится). Кстати, забавно, что если в «Бриджертонах» основное допущение состоит в том, что в 19-м веке могли существовать чернокожие британские аристократы, то в «Пророке» Пушкин-Борисов, наоборот, полностью теряет любые признаки своей африканской крови.
Пушкин без нафталина
Насколько я знаю, идея «Пророка» появилась у одного из его создателей, когда он посмотрел суперуспешный бродвейский мюзикл «Гамильтон» — там отцы-основатели США пляшут, рэппуют и исполняют поп-арии, разыгрывая историю, близкую сердцу каждого американца, хотя бы пару лет проведшего в общеобразовательной школе.
В «Пророке» идея сходная: осовременить «наше все», соскрести с него школьный нафталин и даже предъявить его как «первого русского рэппера». Музыкальные номера к фильму предложили написать модным современным артистам, в том числе Славе КПСС (хотя вроде бы его треки в финальную версию не вошли).
Забубенные трейлеры «Пророка» забавным образом оттеняют спор о «нашем всем», который идет в пузыре русскоязычных независимых медиа и соцсетей уже не первый год, и в котором поучаствовали даже ленивые, включая вашу покорную слугу.
Поэт и пропаганда
У этой дискуссии есть фактическая и вполне ужасная причина: российские войска буквально метили занятые украинские земли билбордами с изображением Пушкина, ассоциация поэта с захватчиками дошла до того, что вражеских военных многие украинцы прозвали «пушкинистами». Сегодня в Украине Пушкин воспринимается как вражеский знак вроде буквы Z. Уже снесено несколько памятников Пушкину, включая знаменитый памятник в Одессе, городе, с которым поэт связан биографически.
Разумеется, тут речь идет не о человеке по имени Пушкин Александр Сергеевич, едва сумевшем пережить первую треть девятнадцатого века, а с тем, как его миф употребляют российские власти. И если мне предлагается что-то чувствовать по поводу Пушкина, — написала я два года назад, когда билборды с его портретом только появились в захваченном Херсоне, — то это ощущение собственной никчемности. У российского «образованного класса», частью которого я являюсь, было не так много задач. Одна из них — не дать сделать Пушкина символом насилия. Мы и с этим не справились.
Комментируя это мое эмоциональное высказывание, один замечательный украинский журналист заметил, что в принципе тут все правильно, но мои слова подразумевают, что сам Пушкин Александр Сергеевич тут ну совершенно ни при чем, что его использовали без всяких на то предпосылок. А это не так.
Ай да Пушкин, ай да имперец!
Это, если честно, действительно не так. Пушкин предоставляет материал, чтоб считать его «имперцем», российским государственником и тому подобное. Причем это выглядит так не только ретроспективно, не только если мерить его идеи мерками нашего времени (такого подхода не выдерживает никто из тех, кто жил столетия назад: все они на современный взгляд имперцы, сексисты и элитисты).
Нет, многие поздние тексты Пушкина расстраивали и даже шокировали и его современников. Такую реакцию вызывали, например, стихотворения «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», в которых он выступил на позициях вполне казенного патриотизма, предлагая Европе не лезть в «российские дела» (читай: не выражать сочувствия борющимся за свободу жителям входившей тогда в Российскую империю Польши), и напоминая о том, кто победил Наполеона — примерно так, как сегодняшние ура-патриоты всюду приплетают победу над Гитлером.
В ответ великий польский поэт Адам Мицкевич, в прошлом друг Пушкина, написал знаменитое стихотворение «Друзьям-москалям» — страстную отповедь тем, кто предал общие еще недавно идеалы вольности. Про Мицкевича, конечно, можно сказать, что как поляк он тут «кровно» заинтересован и лично обижен, но и отнюдь не революционно настроенный князь Петр Вяземский назвал эти стихи своего друга «шинельными одами». (История полемики вокруг этих стихотворений Пушкина увлекательно описана в отличной книжке Игоря Белова «Дорогие враги»).
«Все-подходящесть» Пушкина
Но ведь и для ровно обратного прочтения Пушкин годится. Он сочинил оду «Вольность», где, обращаясь к царю, пишет неслыханное: «Самовластительный Злодей!/ Тебя, твой трон я ненавижу,/ Твою погибель, смерть детей/ С жестокой радостию вижу». Он высмеивал в неприличных и злых эпиграммах влиятельных придворных, дружил с декабристами, был сослан.
Всякий, кто учился в советской школе, прекрасно помнит доминировавший тогда классовый подход к литературе, к которому Пушкин тоже подходил как влитой. Как дословно вспоминает один мемуарист: «Центром урока был план сочинения на тему. Вступление. Содержание. Заключение… Пункт четвертый: «Близость Онегина к декабристам» а) «Ярем он барщины старинной оброком легким заменил»; б) «Зато читал Адама Смита»; в) черновой вариант «Судьба царей, в свою чреду, все подвергалось их суду».
К этим пунктам можно добавить затверженное мной в школе соображение про Онегина — «лишнего человека», ставшего этим самым лишним ровно потому, что он не близок к народу. В отличие от Татьяны, которая приобщилась к крестьянству через няню, и именно поэтому она — положительная героиня, по-народному искренняя и способная на поступок. Самое смешное, что это не то чтоб совсем невозможная трактовка.
Восторженно назвав Пушкина «наше все», Аполлон Григорьев, возможно неосознанно, определил не только ценность поэта для русской культуры, но и эту его «все-подходящесть».
Разочарование не в Пушкине, а в себе
С Пушкиным можно соотнестись и как с революционером-демократом, и как с имперцем. И как с патриотом («ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество»), и как с западником, мечтающим сбежать за границу («Как можешь ты оставаться в России? Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь»).
Или, если переменить тематику: и как с бабником (донжуанский список), и как с поклонником семейных ценностей («Мой идеал теперь — хозяйка,/ Мои желания — покой,/ Да щей горшок, да сам большой»).
Солнце русской поэзии, как и положено солнцу, освещало все, так что если человеку русскоязычной культуры нужно выяснить отношения с собой, он по традиции выясняет отношения с Пушкиным.
Сегодня, по понятным причинам, многие из нас испытывают растерянность, боль, неуверенность не только в будущем, но даже (и особенно!) в прошлом. Мы, что, оказывается, все эти годы были имперцами? Колониалистами? Поведение, которое нам казалось выверенным, даже диссидентским, — оно, что, на самом деле было компромиссным и соглашательским?
Но разобраться с собой куда труднее, чем с Пушкиным.
Имперская могила Пушкина
Я пишу это ну не то чтоб совсем без иронии, но уж точно без раздражения. Я понимаю эту эмоцию. Снять Пушкина с пьедестала (в нашем случае метафорически), признать неправоту, и даже вредность каких-то его строк и идей — это кажется нам действием по умолчанию непопулярным и поэтому смелым. Ведь почти каждый из тех, кто вырос внутри того, что называется «русской культурой», даже очень широко понимаемой, так или иначе любит Пушкина — включая тех, кто практически его не читал. Мы проживаем жизнь с этим «веселым именем», даже если для нас оно только название площади или рифма в неприличной частушке. То есть критика Пушкина, кажется нам, это хотя бы отчасти самокритика. Так что можно тут поставить галочку.
У Сергея Довлатова в «Заповеднике» пьяница экскурсовод Потоцкий предлагает туристам: «Между нами! Соберите по тридцать копеек. Я укажу вам истинную могилу Пушкина, которую большевики скрывают от народа!» Последние два года мы ведем себя примерно как он: регулярно предъявляем друг другу «истинную» имперскую могилу Пушкина.
Вместо того, чтоб заняться собой.
Потому что «Пушкин» из этих наших разоблачительных сентенций имеет такое же сходство с Пушкиным, как Юра Борисов в курчавом парике.
Автор: Анна Наринская, журналист, документалист, куратор выставок, научный сотрудник IWM (Institut für die Wissenschaften vom Menschen) в Вене.
Комментарий выражает личное мнение автора. Оно может не совпадать с мнением русской редакции и Deutsche Welle в целом.