Политолог и бывший спичрайтер Путина Аббас Галлямов в программе DW #вТРЕНДde рассказал о противоборстве кланов в России, о роли Кадырова, о возможности сделки с Трампом и о том, куда может сбежать Путин.Политолог Аббас Галлямов заочно осужден в России на восемь лет за фейки об армии. Живет он в Израиле. Программа DW #вТРЕНДde встретилась с ним, чтобы поговорить о том, какие кланы борются за влияние на Путина, может ли кадыровской Чечня выйти из состава России и почему никому в Российской Федерации, кроме Путина, не важна судьба Крыма.
DW: Многие говорят, что 2025 год для Путина, для его режима будет очень важным, решающим, потому что новая американская администрация хочет прекратить войну между Россией и Украиной, агрессию России против Украины… Как считаете, это возможно? Путин пойдет на какое-то взаимодействие с Вашингтоном?
Аббас Галлямов: Манкировать взаимодействием он точно не будет. Хотя, конечно, все будет зависеть от того, какое предложение сделает Трамп. Пока мы этого не знаем. Трамп посылает слишком разноречивые сигналы: то очень комплиментарные по отношению к Путину, то достаточно жесткие. Но если предложение будет и не очень комплиментарно, Путин все равно будет взаимодействовать. Я думаю, он не рискнет ссориться с Трампом — не в том он положении, не в том положении российская армия, не в том положении российская экономика, чтобы делать из Трампа врага.
Ссориться с Байденом тогда, в 2022 году, еще можно было попробовать. Была надежда, что Киев возьмут за три дня. Еще не было понятно, насколько несерьезной вещью окажется российская армия. Вот тогда рискнули, поссорились, получили очень серьезные проблемы от экономики до фронта. И в этой ситуации, когда Бог дает возможность сыграть партию заново, переформатировать, снова влезть в ту же самую драку? Это, знаете, слишком дорого может обойтись. Поэтому ссориться с Трампом они, я думаю, не захотят. Будут тянуть, заговаривать зубы, но переговорный процесс все равно будет идти. Одновременно они будут пытаться обрушить украинский фронт. У Путина надежда на это пока еще есть. Не знаю, есть ли у генералов, но у Путина, похоже, еще есть. То есть параллельно будут идти два процесса: затягиваем переговоры с Трампом и параллельно давим изо всех сил. Авось получится.
— Что, по-вашему, Трамп должен, условно говоря, «дать» Путину, чтобы тот согласился прекратить боевые действия? И, с другой стороны, как вы считаете, что Путин готов отдать, чем он готов пожертвовать?
— Я думаю, на второй вопрос точно никто не сможет ответить, включая самого Путина. Если бы Путин сам понимал, чем он готов пожертвовать, он бы давно уже это сделал, и все бы прекратилось. Очевидно, что ситуация в экономике резко ухудшается, что ситуация в поле общественного мнения, в политическом пространстве ухудшается. Продолжение всего этого не отвечает интересам, долгосрочным стратегическим интересам Путина. Происходит то, что называется износ материала.
— Путин — дурак? Он этого не понимает?
— Есть вещи, которые нельзя не понять. Если ты даешь команду выбить украинцев из Курской области, а они не выбиваются, и это продолжается уже месяцами, это же нельзя никак игнорировать. Ты даешь команду взять Киев — его не берут, уходят из Херсона… То есть, конечно, что-то он понимает… Но, с другой стороны, конечно, он также понимает, что если придет домой без победы, так сказать, то ничего хорошего из этого не выйдет. Его уважают за силу. А если силы нет? «Акела промахнулся». Помните, что было с Акеллой?
— А что Путин будет требовать от Трампа? Что должен дать Трамп, чтобы тот сказал: «Ну, о’кей, ладно».
— У Трампа есть возможность расширить пространство диалога. Пока все зациклены на Украине, а там найти точки соприкосновения крайне сложно, практически невозможно… Но в отличие от Байдена, Трамп настроен по отношению к НАТО, например, с достаточной долей скепсиса. Он это неоднократно озвучивал. Соответственно, можно расширить поляну для диалога: давайте вот в Украине вы нам вот это, а в части, например, американских вооруженных сил в Европе, мы вам вот то. Трамп собирается отзывать американцев из Европы. Но это можно сделать частью сделки, понимаете? То есть он это делает по своим соображениям, но преподносит Путину как подарок. Путин приходит к своим и говорит: «Смотрите, чего я добился — уходят американцы из Европы».
— Когда мы говорим о своих, кого вы имеете в виду? Путин приходит на метафорический канал «Россия» и говорит: «Мы — победили!»? Или Путин приходит к Мишустину, Володину, Бортникову, Белоусову… и говорит: «Мы — победили!»?
— И то, и то. Для него на протяжении 25 лет эти оба компонента, элита и народ, очень важны. Но, так сказать, степень значимости одного в один период чуть уменьшается, другого увеличивается. По мере утраты популярности режима усиливается роль элитной составляющей. Поэтому, конечно же, условный Чемезов, Ротенберги, Сечин, а значит, Патрушев и так далее, они важнее. То есть, это разговор с ними. Надо быть убедительным, представ перед ними. Он это понимает. Я думаю, он постоянно ведет внутренний диалог с этими людьми.
А эти люди не просто какие-то его лакеи… У Цезаря был Брут, до какого-то момента он был, можно сказать, лакеем, а потом раз и кинжал в спину воткнул. Поэтому пока ты силен, они лакеи. Но у них в руках целые отрасли, целые государственные институты. У Ковальчука, условно говоря, вся пропаганда. У кого-то контроль над судебной системой, у кого-то контроль над РЖД, у кого-то над «Роснефтью» и так далее. Огромные ресурсы формально в руках Путина, но на самом деле операторами этих ресурсов выступают эти люди. И если ты вдруг ослабел, ты не можешь быть уверен, что в какой-то момент они не решат, например, выдвинуть преемника.
Я не говорю, что заговор прямо завтра случится. Путин еще в достаточной степени силен. Но когда он ослабеет, и вопрос встанет о будущем уже всего режима, то тогда, конечно, разговоры придется вести. Пока Ковальчук, условно говоря, со своей командой может это обсуждать. Но чтобы Ковальчук начал это обсуждать с Сечиным — до этого, конечно, еще далеко. А вот Сечин, например, с Патрушевым, я уверен, это уже обсуждают. То есть внутри уже сформировавшихся группировок какой-то диалог идет, пусть и лояльный. Там нет такого, что пора Путина свергать. Понятно, этого нет. Но что он будет делать и выгодно ли это нам? И, может быть, стоит его переубедить? Вот так речь наверняка идет.
— А какие главные группировки?
— Главный водораздел — война. Раньше было множество разных линий водораздела. То есть два человека могли быть союзниками по одному вопросу и соперниками по другому вопросу. Сейчас главный водораздел, конечно же, война. Что с ней делать? Есть так называемые технократы. Это люди, которые понимают, что победить не получилось, поэтому надо как-то выруливать. Это люди, настроенные на компромисс, на поиск точек соприкосновения с Украиной и США. Они не «голуби», но они более адекватны. Они видят ситуацию в экономике. Там лидеры — Ковальчуки, там же Чемезов со всеми своими. У каждого из них своя мощная клиентела, в том числе в органах государственной власти.
А лидером противоположного лагеря до полугода назад был Патрушев. Но теперь, конечно, он отправлен корабли строить, его роль сильно поколебалась. В этом лагере Сечин, Громов — первый замглавы администрации президента, ответственный за пропаганду в этом лагере. Белоусов, который сейчас, кстати, усиливает свои позиции, говорят, создает департаменты в министерстве обороны, которые должны заняться мобилизационной экономикой. Значит, оборонзаказами. Тема мобилизационной экономики — это вообще то, чем он занимался на должности первого вице-премьера в предыдущем правительстве. Происходит милитаризация экономики, и он берет ее под свой контроль. Это лагерь «ястребов», людей, которые говорят: «Никакого диалога, никакого компромисса, раз уж начали, так давайте воевать до победного конца».
— Есть люди, которые, по-вашему, обладают амбициями стать президентом?
— Очень трудно судить, потому что при живом Путине кто же амбиции будет показывать? Это же самоубийцей надо быть. Поэтому они все демонстративно скромные, демонстративно готовы подносить патроны. Никто не думал про Хрущева при Сталине, что он на такое способен…
— История не повторяется…
— Она не повторяется в чистом виде. Но сам по себе паттерн, наоборот, повторяется постоянно. То же самое было про Брежнева. Никто всерьез не воспринимал Брежнева при Хрущеве. Мало кто думал, что Дэн Сяопин способен выстрелить. Он был с амбициями… но он был настолько ослаблен при позднем Мао, что такое мало кому приходило в голову. А он сумел консолидировать умеренных против «ястребов» и верных маоистов и сумел-таки за несколько лет прибрать власть к рукам.
— Что должно случиться в экономике, чтобы Путин сказал: «Нет, эту войну надо прекращать любой ценой»?
— У них доминирует такая точка зрения: «Народ у нас терпеливый, не жил хорошо, не будем и начинать». Они любят это цитировать, эту мысль. Поэтому сами по себе экономические проблемы Путина не сподвигнут к решительным действиям в части прекращения войны. Экономические проблемы должны начать конвертироваться в политические. Сейчас проявления недовольства есть, но они локальные, их немного. Их число должно расти. Должна складываться что называется «предреволюционная ситуация», как Ленин говорил: «Верхи не могут, низы не хотят». Вот это «не хотят» должно стать очевидным, заметным.
— Именно поэтому они боятся объявлять мобилизацию?
— Думаю, есть и экономический фактор, но главный, конечно, политический, да. Социология показала, насколько резко ударила по базе лояльности мобилизация 2022 года. А ведь тогда еще совсем другая ситуация была. Война только-только началась, были еще какие-то иллюзии. Сейчас, по истечению трех лет войны, никаких иллюзий нет. Если не ошибаюсь, Шойгу тогда рапортовал о трехстах тысячах… Где те триста тысяч, которые были мобилизованы в 2022 году? Домой они не вернулись. На фронте их нет. Куда они делись? Повторить их судьбу никому сейчас уже не хочется. Тогда еще был запал в народе, сейчас никакого запала нет. Сейчас единственное по-настоящему сильное желание — чтобы это все быстрее прекратилось, чтобы случилось чудо, и все вернулось снова в начало февраля 2022 года.
— Крым — священная вещь, которую никто не может тронуть, потому что в этот момент будет народное восстание?
— Нет, никакого восстания не будет, я вас уверяю. Была без радости любовь, разлука будет без печали. Крым хорош, когда он достался лихой кавалерийской атакой, без капли крови. Ура! Значит, Крым наш. Праздник, шампанское! Это классно! А лить за него кровь? Нет. Уже фокус-группы осени 2022 года показали, что даже в патриотических сообществах была кощунственная мысль о том, что Донбасс нам не очень-то сдался, а если, строго говоря, подумать, так и Крым не сильно нужен. Так что никакого восстания не будет.
— Есть такая точка зрения, что самый взрывоопасный в России потенциал — это регионы с доминированием ислама. То есть это Поволжье, частично Башкортостан, Северный Кавказ, Дагестан, Чечня и так далее. Вы работали в таких регионах. Насколько это, по-вашему, справедливо, это действительно взрывоопасные регионы?
— Потенциал у них, конечно, есть, но сейчас они не являются источником проблемы. Но в какой-то момент, когда режим в достаточной степени ослабеет, в первую очередь рванет, скорее всего, именно там. Потому что там религия, отличающаяся от религии большинства. Там другая этничность, даже визуально видно, что человек другой. Это все позволяет, так сказать, дистанцироваться. В этих регионах административный аппарат наиболее силен, они поставляют основную массу рекрутов в армию. Но при этом именно там формируется резко негативное отношение к войне: это не наша война. Почему мы, башкиры, должны гибнуть там, на фронте, защищая интересы русских в их конфликте с украинцами? Чем нам русские ближе, чем украинцы? На самом деле они себя с украинцами ассоциируют больше, чем с Москвой, с Россией.
— Но только это никак не видно.
— В Башкирии полыхнуло год назад. Помните, как прямо на ровном месте взорвалось? Вот я повторюсь, ни одной революции не видно, пока она вдруг не случится.
— А что Кадыров? Какая функция Кадырова сегодня в России? И настолько ли он силен?
— Он, конечно, как и Путин, очень сильно сдал. В смысле, его реноме сильно ослабело в результате войны. Если до этого казалось, что они чемпионы мира, самые сильные вояки в мире, то ВСУ доказали, что это не так. А поскольку все реноме Кадырова опиралось на его брутальную силу, то это, конечно, серьезный удар. Но в целом Кадыров пока играет роль очень важного стабилизатора режима. Кадыровым запугивают иногда тех, кто не боится ФСБ. И Кадыров с этой задачей справляется. Но потенциально Кадыров в какой-то момент может оказаться и главным революционером — так же, как это было с Пригожиным.
Пригожин был главным стабилизатором на протяжении всей первой половины 2023 года, конца и первой половины 2022 года. А летом 23-го вдруг оказался главным дестабилизирующим человеком, который практически взорвал ситуацию. Такая же история может случиться и с Кадыровым. Жизнь же состоит не только из зарабатывания денег. В какой-то момент надо подумать и о том, как удержать власть и потратить те деньги, которые ты заработал. Оставшись с Путиным до конца, есть риск эту власть потерять, вместе с ним утонуть. Или его не устроит преемник, который придет на место Путина.
Кадырова ненавидят российские силовики. Если какой-нибудь «ястреб» придет к власти, Кадыров вполне может рухнуть. Он лоялен Путину, но он совершенно не лоялен по отношению к Патрушеву. С чего вдруг? «Я присягал Путину…» И поэтому Кадыров в какой-то момент может решить, что, так сказать, корова сдохла, толку от нее нет, и объявит об отделении. Он же не только пехотинец Путина, он и главный защитник ислама. Сколько раз он наезжал на Бастрыкина, на Колокольцева, обвиняя их в оскорблении чувств верующих. Скажет: «Смотрите, что они творят. Я, конечно, присягал Путину и России, но Аллах для меня первичен». И все согласятся, поймут. У него же реноме человека верующего. И вот, пожалуйста, новая легитимность.
— Вы представляете себе Путина, куда-то убегающего?
— Представить себе, что он с гордо поднятой головой пойдет на Запад, что поведет последний полк, так сказать, в бой с тем, чтобы сложить голову, еще сложнее.
— Но он же любит говорить: «Мы офицеры»
— У нас же серьезный разговор или шутить начнем? Мало ли кто чего говорит. Кто верит Путину вообще? Мало ли чего он сказал.
— А куда ему лететь? Вот Асаду было хотя бы куда улететь — в Москву. А ему куда?
— Можно попробовать Венесуэлу, Китай. Северная Корея слишком ненадежный вариант — зависеть от этого фрика, который собственного дядю расстрелять может? Иран на ладан дышит. Туда, наверное, можно было бы. Общего между Ираном и Россией все больше. Но вариантов немного, поэтому он держится, пытается избежать этого сценария.