Политзаключенная белорусская журналистка Ксения Луцкина в интервью DW рассказала о приговоре, тяжелой болезни в тюрьме и встрече с сыном после освобождения.Тележурналистка Ксения Луцкина работала в Белтелерадиокомпании, но в августе 2020 года приняла участие в забастовке, а затем занялась проектом независимого ТВ, вошла в Координационный совет.
В декабре 2020 года Ксению задержали по делу «Пресс-клуба». Когда это дело было закрыто, и его фигурантов освободили, журналистке выдвинули другое обвинение — в попытке захвата власти.
Ксению, имевшую на момент ареста опухоль мозга, приговорили к восеми годам, почти четыре года она пробыла в СИЗО и колонии. Политзаключенная вышла на свободу досрочно по помилованию в середине 2024 года и в марте 2025-го покинула страну. DW поговорила с Ксенией Лукиной о колонии, выросшем за годы заключения сыне и тяжелой болезни в местах лишения свободы.
«Лечить не могли, но от тяжелой работы освободили»
DW: Вы связываете большой срок с тем, что работали на гостелевидении?
Ксения Луцкина: Ко всем журналистам отношение плохое, а к журналистам госСМИ, которые осмелились сказать что-то против государства, — вдвойне. Кто-то должен быть виноват в том, что в августе 2020 года на БТ произошел «бунт», и я стала этим человеком. Плюс я была в основном составе Координационного совета. Да, это месть и наказание человеку, предавшему систему, мне в общем-то прямым текстом об этом говорили. Мои восемь лет, конечно, оттуда.
— У вас опухоль мозга, что сейчас говорят о вашем здоровье?
— Это сложно. У меня раньше была операция по удалению большой опухоли в правой височной доле, это была кавернома, редкая опухоль головного мозга. Сейчас у меня есть опухоль в левой теменной доле, врачи ее по-разному называют, то кавернома, то менингиома… Я знаю, что она увеличилась. Плюс симптоматика обострилась в колонии. Меня туда привезли, и я просто выпала из автозака, потеряла сознание, были судороги. После освобождения я сделала МРТ, мне в Минске назначили терапию. Нужно дальше обследоваться.
— В заключении оказывали медпомощь?
— Чем могли помочь в СИЗО? Фактически ничем. Давали обезболивающее. Сильнодействующие препараты не прописывали, там нет невролога, и они боялись навредить. В колонии я принимала антиконвульсанты, но оказалось, они были не нужны. У них нет препаратов, они не могут вывезти на МРТ… Все сложно, и никто этим, по-моему, заниматься не хочет. Но в колонии меня освободили от работы на фабрике, только две недели я там шила внутренние карманы. А потом вязала в отряде мочалки.
«У всех женщин начинаются проблемы со здоровьем»
— Как сейчас сидят политзаключенные женщины?
— Мы изолированы друг от друга, не можем общаться. Кроме того, следят другие заключенные. Донесут — это рапорт и лишение посылки или передачи. На свободе обсуждают, мол, они там угрюмые, нос повесили. Но извините, одно дело, когда человеку осталось шесть месяцев, другое — шесть лет! Это накладывает отпечаток на поведение. Честно говоря, большую часть времени ты просто молчишь.
— Почему?
— Надо не угодить ни в какой рапорт, потому что кроме передач у тебя ничего нет. Тем, например, кто в списке террористов, запрещены денежные переводы. В магазине тратить можно только свой заработок, 20-40 рублей (6-12 евро. — Ред.), а нужно купить хотя бы молочные продукты. Питание однообразное — каша, картошка, начинают выпадать волосы, портиться зубы. У меня эти проблемы тоже есть.
И я везде буду говорить, что у наших прекрасных женщин у всех начинаются проблемы со здоровьем. Женщины — журналистки, банковские сотрудники, политологи, ученые — в свободное от работы время еще таскают картошку в мешках, убирают территорию, снег. Это тяжелый физический труд, это ненормально.
— В колонии ведь показывают «Беларусь 1» и другие государственные телеканалы?
— Да, я больше БТ, чем в тюрьме, в жизни не смотрела. В колонии есть и свое телевидение, оно называется «Вектор», там мы увидели, например, интервью Полины Шаренды-Панасюк, Дарьи Лосик, мое после освобождения показали. Или смотришь «Беларусь 1».
— Говорят, вы увидели свой же фильм?
— Да, это было забавно. Весной 2023 года показали мою «Terra Incognita» (авторский проект Ксении о белорусской природе. — Ред.) Я сидела, вязала мочалки и думала, хоть бы титров не было, мало ли как люди отреагируют. Но титры пошли, а я там и автор сценария, и руководитель проекта. В отряде девочки начали на меня оглядываться — твое, что ли?
«У меня была машина времени: из 2020 в 2024»
— В какую Беларусь вы вышли? Я часто слышу, что «ничего у нас не изменилось». Так ли это?
— У меня была «машина времени» из 2020-го в 2024-й, и это уже совсем другая страна. Заметно сразу на въезде в Минск. Раньше по дорогам ездили «Пежо», «Рено», «Лады», а сейчас — китайские машины, много электромобилей.
Чувствуется количество уехавших. Летом идем с сыном по центру города, а в выходной день вечером — пустые кафе. При этом огромное количество милиции на улицах. Дети ходят патрулем возле никому не известного памятника.
Но огромное количество людей и приехало. В новостройках квартиры покупают россияне — их заметно больше. Много мигрантов из Центральной Азии, Китая, африканских стран.
— Изменились ли белорусы?
— Есть растерянность, как в 90-е. И страх. Мы в кафе с другом разговаривали, и я упомянула, что одноклассник сидит. Женщина, проходящая мимо, сказала, что нельзя об этом, «вас тоже посадят». Я ответила, что недавно вышла. Она решила, что шучу. Страх понятен, но жить с этим сложно.
— Когда вы освободились, собирались оставаться в стране?
— Я хотела. Но стало понятно, что не дадут. Я очень люблю свою родину, но мою жизнь сделали невыносимой.
«Сын за время разлуки вырос на 20 сантиментов»
— Как вы четыре года поддерживали контакт с сыном?
— Письма, письма. Первое свидание через стекло было через полтора года. Матвей жил в хороших условиях, с любящими родными. Но пришел мальчик, грязные волосы, глаза с океаном боли… А ты можешь только руку положить на стекло. И у тебя дата выхода — 21 декабря 2027 года.
Обнять я его смогла через два с половиной года. Он вырос почти на 20 сантиметров! Когда меня задержали, ему было 10 лет, и он мне был по грудь. А когда смогли обняться — уже почти по брови, подросток! Было много материнских страхов, что мы потеряем контакт… Но вот иду в домик для свиданий (в колонии. — Ред.), кричу «Матвей», он кричит «мама», мы обнялись, и выяснилось что все страхи — ерунда.
Все эти четыре года были в его письмах, как он рос и менялся. От первого письма, когда ему 10 лет было: «Мама, я тебя жду-жду и никак не дождусь». До письма в конце, где он написал: «Теперь будешь жить по этой песне», — и перевод Show must go on группы Queen на беларускую мову!
— Каково было после освобождения?
— Мы поехали в нашу квартиру, где никто не жил четыре года. Конечно, пришлось привыкать, что он уже не малыш! Мне хочется его обнять, приласкать, и если первые месяцы это совпадало, то сейчас уже: «Ай, мама, чего лезешь». Но я рада, столько боли было в желании постоянно держать меня за руку. Он ночью проверял, на месте ли я. Сейчас на свободе, в ЕС, он опять становится открытым, хочет с кем-то знакомиться. Он в 9 классе, пока в школу не ходит, но будет, конечно.
— А вы сами знаете, что будете делать?
— Я бы хотела вернуться в профессию, не знаю, насколько это реализуемо. Но возрождается уверенность в себе. После выхода было такое, что ты забыл раскладку на клавиатуре. Не помнишь, как пользоваться телефоном. Ты как ребенок. Я готовила что-то на даче — а как солить?
Но бытовые навыки вернулись, и с профессией так же, все возвращается. Просто надо найти свое место в этом мире. По крайней мере, надо его искать.