Фильм о беженцах из России «Тихая жизнь» вышел в прокат в ФРГ. Режиссер Александрос Авранас рассказал DW об образе РФ, абсурдности статуса эмигранта, работе с Чулпан Хаматовой и Григорием Добрыгиным.Греческий режиссер Александрос Авранас в 2023 году снял кино «Тихая жизнь» о семье российских беженцев Галицыных, которые в 2018 году прибывают в Швецию и просят политическое убежище. На отца — директора школы — напали полицейские, пытаясь наказать его за то, что в его учебном заведении детей знакомили с запрещенной литературой. Несмотря на доказательства насилия Галицыны получают отказ. Вскоре обе дочери впадают в кому, а врачи объясняют, что девочки стали жертвой синдрома отстранения, их организм устал бороться со стрессом и решил «отключиться» от внешнего мира. Детям может помочь лишь спокойная и стабильная жизнь, которую родители не могут им дать.
DW: Расскажите, как к вам пришла идея фильма о российских беженцах в Швеции, чьи дочери неожиданно впадают в кому?
Александрос Авранас: В 2018 году я прочел статью на сайте The New Yorker и не мог поверить, что синдром отстранения правда существует, потому что это звучало как сай-фай, что-то антиутопичное. Для меня этот феномен стал не только аллегорией общества, но и показал, как тяжело взрослым заботиться о детях в кризисных ситуациях. Мой фильм — это в некотором роде сказка о пробуждении Спящей красавицы.
— Снимать кино о беженцах — большая ответственность, потому что это маргинализированная группа, пораженная в правах. Как вы поняли, что можете рассказать историю с уважением и знанием предмета?
— Я из Греции, и у нас много беженцев, большинство — из Азии или Африки. Долгое время я за ними наблюдал, чтобы прочувствовать, каково быть беженцем. Думаю, что в будущем мы все окажемся на их месте — в мире происходит столько войн и катастроф, деньги попадают не в те руки.
— Мне кажется, что любопытный аспект вашей картины — именно дети беженцев из стран бывшего СССР и Югославии, многие из которых были уйгурами или рома, впадали в кому.
— Мне было важно поговорить о беженцах-европейцах, которые обычно находятся вне диалога. В фильмах чаще всего рассуждают о том, как люди стали беженцами, как они добрались до страны назначения, но мало кто уделяет внимание тому, что значит быть беженцем. Европейца-беженца не отличишь от европейца без международного статуса — мне же больше всего хотелось показать, насколько абсурдна позиция беженца в новой стране. Нужно добавить, что после начала полномасштабного вторжения России в Украину было тяжело принять решение не менять детали сценария. Очень тяжело.
— Вы хотели снять фильм в 2022 году, не так ли?
— Да. Когда мы готовились к съемкам, у нас было финансирование из России: от фонда «Кинопрайм» Романа Абрамовича и министерства культуры. Но после начала полномасштабного вторжения мы отказались от этих денег. Мы должны были стартовать в конце февраля 2022-го, пришлось все перенести на 2023 год и заново искать финансирование.
— Почему вы все же остановили свое решение именно на россиянах?
— Россия — это большой символ для многих европейцев. Для нас Россия всегда была вместилищем культуры и источником прекрасной литературы: мы все смотрели фильмы Андрея Тарковского и читали книги Достоевского. Выбор национальности персонажей пал на россиян, потому что в 2018 году наибольшее количество случаев заболевания произошло именно с россиянами.
Во время работы над сценарием я также прочитал 49-страничный отчет о нарушении прав человека в России, где был список запрещенных для преподавания книг. Среди имен авторов был Гёте, Платон и другие — я был в полном шоке. Все знали о политической ситуации в России, но будто бы никто об этом не говорил — в той же Швеции семь лет назад никто бы назвал Россию врагом. Сейчас в мире очень много «императоров»: Дональд Трамп, Владимир Путин, Реджеп Тайип Эрдоган, Биньямин Нетаньяху и другие.
— В современном иностранном медиа есть два образа россиянина — это либо олигарх-коррупционер, либо гопник с большим сердцем. Как вы придумывали персонажей с вашим со-сценаристом Ставросом Памбаллисом и актерами Чулпан Хаматовой и Григорием Добрыгиным?
— Мое кино не про персонажей и личности, а про лимб, в котором живут беженцы. Ты уже десятки раз рассказал свою историю и просто сидишь в ожидании ответа от чиновников, когда сможешь наконец-то начать жизнь, переехать в обычный дом. Со Ставросом мы быстро поняли, что нашим персонажам не о чем говорить друг с другом: дети ходят в школу, взрослые тоже чем-то занимаются, но все они ждут изменений, ждут, когда их посчитают достаточно хорошими людьми и разрешат остаться в Швеции. Я старательно избегал натурализма, потому что лимб — это что-то странное и необычное. Поэтому показал не чувства героев от первого лица, а отношения человека и системы, как люди живут в стране и не являются ее частью, а все их действия подвергаются строгому оцениванию.
Чулпан, которую я видел в фильме «Гуд бай, Ленин!» и картинах Серебренникова, идеально подошла на роль, потому что она сама беженка, до сих пор пытается получить все документы. Поэтому Чулпан сразу поняла психологию своей героини, но ей было крайне нелегко контролировать свои эмоции. У Гриши похожая ситуация, но другая задача — он должен был сыграть мужчину с посттравматическим стрессовым расстройством, полученным после атаки в России. Поэтому нужно было найти баланс между ее эмоциональностью и его молчаливостью — камера в «Тихой жизни» создала нужную дистанцию, существующую между человеком и государством. Я хотел показать, что отношение к беженцам может быть фашистским даже в таких либеральных странах как Швеция.
— Говоря об отстраненности — известные греческие режиссеры, такие как Тео Ангелопулос и Йоргос Лантимос, также предпочитают невыразительную, пост-драматическую актерскую игру. Как вы определяете свой стиль и свое место в мировом кинематографе?
— Новая греческая киноволна появилась благодаря Тео Ангелопулосу, он нашел свой метод уже в картине 1977 года «Охотники». Об этом редко упоминают, для многих новая греческая волна будто недавно возникла из ниоткуда. Мне кажется, что сравнение моих произведений с произведениями Лантимоса неточное, потому что его фильмы никак не основаны на реальности, у него всегда абсурд, что-то нестандартное. У меня же все основано на реальных историях. Насилие, педофилия, насилие со стороны государства — все это существует и происходит вокруг нас.
Для журналиста очень просто собрать вместе известные имена и провести прямую линию, будто один автор идет за другим, я использую что-то, найденное Лантимосом и так далее. Такие упрощения никому не помогают, нужно смотреть кино и пробовать его понять. Что еще смешнее — люди говорят о греческой волне в кинематографе, но мы друг с другом не знакомы. Как может существовать какое-либо движение, если между его членами нет ничего общего, они друг другу даже «Привет» не сказали. Если добавлять какие-то имена, то частью греческой волны «странного» должны быть австриец Михаэль Ханеке и итальянец Пьер Паоло Пазолини. Подытоживая: я не думаю, что мои фильмы странные, это реальность странная.
— Мне кажется, что при всей уникальности происходящих событий в «Тихой жизни», при всей холодности визуального решения и актерской игры, это очень теплое кино. Это фильм о хрупкости жизни, о том, как родители пытаются помочь своим детям, заботятся о них. Моя любимая сцена ближе к финалу, где родители вместе с дочерьми, находящимися в коме, плавают в бассейне — это безумно нежный и трогательный момент. Что вам наиболее дорого в картине?
— У меня сложные отношения с моей работой, потому что было тяжело наблюдать за страдающими детьми и беспомощными родителями, которые не могли принять никаких решений, им оставалось только реагировать на происходящие события. Единственное, что они могут — как-то встроиться в систему. Каждая сцена давалась нелегко, не только по причине короткого съемочного периода.
Для меня «Тихая жизнь» — это кино о надежде и любви, человечности. В рецензиях писали, что моя картина очень холодная — на деле люди не хотели всмотреться в реальность и потому увидели только оболочку фильма. Сцену в бассейне мы снимали целый день, и монтировал ее я четыре недели: мне хотелось показать, как люди находят любовь. Герои Чулпан и Гриши забыли, каково это — быть родителями, они привыкли думать о будущем и разучились жить в настоящем. У меня было 25 вариантов сцены, и кажется, что я выбрал наилучший.
