Немецкий актер Аугуст Диль сыграл в драме российского режиссера беглого нацистского военного преступника. Фильм Кирилла Серебренникова «Исчезновение Йозефа Менгеле» стал одной из кинопремьер Канн.Немецкий актер Аугуст Диль (August Diehl) примерил на себя одну из самых противоречивых и требовательных ролей в карьере. В «Исчезновении Йозефа Менгеле» он играет нацистского военного преступника, который избежал поимки и десятилетиями жил, скрываясь в Южной Америке. Премьера фильма российского режиссера Кирилла Серебренникова, снятого по книге Оливье Геза, состоялась на 78-м Каннском кинофестивале. Картина уже вызвала в Каннах бурную дискуссию критиков из-за своего бескомпромиссного подхода к исторической травме и неоднозначного с моральной точки зрения протагониста.
Снятая в основном в черно-белых тонах, с сюрреалистическими штрихами и резкими переходами между временными периодами, картина «Исчезновение Йозефа Менгеле» — не обычный биографический фильм, а психологическое путешествие, подкрепленное леденяще сдержанной игрой Диля.
В интервью DW немецкий актер рассказал об эмоциональных нагрузках от вживания в образ такого персонажа, об этической грани изображения зла на большом экране.
DW: Почему вы хотели сыграть Йозефа Менгеле?
Аугуст Диль: Я не хотел играть Менгеле. Когда я услышал фамилию «Менгеле», то сразу же подумал: «Нет». Есть несколько личностей, о которых я никогда не думал, что сыграю их. Иисус, «фюрер» и Менгеле. А затем я познакомился с Кириллом. Мне сделали предложение, когда я был занят на съемках «Мастера и Маргариты» в Москве. Он объяснил, что фильм по книге Оливье Геза на самом деле — история об исчезновении, о ком-то, кто пропадает. Меня очень вдохновило его видение, так я и заинтересовался этой идеей.
И все-таки я постоянно сомневался и думал, что у меня не получится. Потому что это — воплощение зла, абсолютного зла — того, которое мы отождествляем с худшим из худшего. Я продолжал колебаться, но меня привлекала банальность этого человека. А еще у меня из головы не выходила идея о том, что мы склонны называть таких людей, как Менгеле, «чудовищами». Конечно, они чудовищны. Но настоящая проблема состоит в том, что это все-таки не чудовища, а люди. Вот в чем дело. Будь они чудовищами, мы могли бы сказать: «Они — не мы». Но такие «менгеле» — по-прежнему существуют. И, как и о Менгеле тогда, мы, вероятно, не услышим в следующие 15 лет о происходящем в нынешних войнах. Эти «менгеле» не исчезают просто так.
— Была ли работа над этим фильмом сравнима с работой над «Мастером и Маргаритой»? Я знаю, что это — абсолютно иной проект, а роли — совершенно противоположны: добро и зло. Но похож ли был опыт?
— С художественной точки зрения? Нет, они совсем не похожи. Именно диапазон различных взглядов я считаю потрясающим в этой работе. Она не о том, что один персонаж лучше другого. Нам как актерам везет: мы переходим от одного к следующему. Иногда мне хочется, чтобы и режиссеры могли испытать подобный переход. Но они не в силах.
Съемки с Кириллом были невероятными — это напоминало танец с оператором, со всей съемочной площадкой. У меня редко бывал подобный художественный опыт. Мы работали очень необычно, с многодневными репетициями для длительных, непрерывных дублей, которые снимались в различных местах. Улицы, автомобили, входы и выходы, перемена погоды… Мы много репетировали, а на четвертый день снимали первый, второй, третий дубль. К третьему можно было надеяться, что осел — ведь там задействованы животные — будет с нами «сотрудничать» и что у нас все получится. Домой уходили с чувством как после выступления на сцене. С Кириллом я ощущал это очень сильно.
— Как вы готовились к роли? Проводили исследования, готовились физически или, может быть, эмоционально?
— На самом деле — все из перечисленного. Но особенно важно было то, как мы собирались снимать фильм. Дело было не только в роли. Иначе, думаю, я бы попал в очень мрачное место. Я старался держать в уме саму картину. Она разделена на главы, каждая — со своим названием, в зависимости от того, в каком образе он (Менгеле. — Ред.) выступал в то или иное время. Меня это привлекало, будто мозаика разных жизней. В этом и кроется весь ужас — жестокость того, что произошло.
Мы изображаем его в старости. В какой-то момент меня посетила мысль, что он — собирательный образ, а в центре — этот постоянный монолог. В действительности он никогда никого не слушает. По крайней мере, так было во время съемок. Это меня завораживало — идея исчезновения и стирания.
— Не могли бы вы рассказать подробнее о съемках? Вы уже говорили, что вас вдохновил стиль и подход Кирилла.
— Верно — и в большей степени не то, как он видел роль, а то, как он видел сцены. В этом состоит ключевое отличие. Со многими режиссерами говоришь о том, какой должна быть роль. Но с Кириллом — о том, какой должна быть сцена. Вот что я имел в виду, когда говорил о структуре фильма. Это меня действительно привлекло.
Иногда я даже видел Менгеле больше со стороны: я не всегда хотел полностью погружаться, а скорее задавать вопрос: что было бы, если бы я встретил его? Так работает и Кирилл.
— Эта роль отличалась от других? Вы сказали, что боялись слишком углубляться или слишком отождествлять себя с ним. Какова она в сравнении с другими злодеями, которых вы сыграли? Это совершенно другой уровень.
— Да, порой на выходных я был счастлив отдохнуть, когда мог отойти от роли. Я осознанно старался выходить из нее, не оставаться в роли слишком долго. Помогло то, что фильм был разделен на главы. Каждая ощущалась как новая короткометражная картина. Это приносило мне облегчение — я мог сказать себе: «А теперь он — доктор Хофман» или какое-то другое вымышленное имя, которое он использовал. Всякий раз это было похоже на новую роль. Но я также замечал: он всегда говорил в одной манере, независимо от возраста. По крайней мере, в нашем фильме. Это немного облегчало дело. Каждый раз это напоминало вхождение в новый мир.
— Менялся ли стиль съемки от главы к главе? Иногда выглядит именно так.
— Нет, думаю, идея заключалась в том, что, хоть главы и разные, стиль остается последовательным. Менгеле все глубже тонет в этом смешении сцен и декораций — пока не исчезает совсем. Это ключевой элемент фильма: некто исчезает, растворяется в заднем плане. Во многом в этом и состояла наша задумка: некто, кто больше не может выносить самого себя.
— Насколько это соответствует действительности? Насколько задокументирована послевоенная жизнь Менгеле и исчезновение?
— Во многом соответствует. Книга написана очень хорошо. Теперь мы знаем о Менгеле немало. Места, где он жил, хорошо задокументированы. Важный факт, имеющий отношение к фильму: захват «Моссадом» Эйхмана в Аргентине (нацистского военного преступника Адольфа Эйхмана. — Ред.) вызвал большой дипломатический скандал, в результате они не смогли сразу же провести еще одну подобную операцию. Как ни странно, это помогло Менгеле спастись — его так и не поймали. Теперь мы знаем, что это был поворотный момент для него. Он даже комментировал это другим. Многое в книге подтверждается источниками. Где в Аргентине он жил, свадьба, его смерть в Бразилии. Даже его череп, найденный позднее — и опознанный по щели между зубами. Вот как его смерть окончательно подтвердили.
— В фильме поимка Эйхмана, кажется, вызывает у Менгеле паранойю. Он убеждается, что его возьмут следующим.
— Именно. Он неожиданно думает: «Моссад» — везде. Они на самом деле были близко, в какие-то моменты им почти удавалось поймать его. У некоторых людей он, по сути, и был. Ему просто невероятно повезло или… Не знаю, подходит ли слово «повезло».
— Как вы считаете: сегодня эта история воспринимается иначе, особенно в Германии, чем если бы она была снята 15 лет назад? Учитывая, что сейчас официально признана ультраправая партия («Альтернатива для Германии». — Ред.), рейтинг которой составляет двузначное число?
— Да, я бы даже сказал, что она стала более актуальной. Сейчас наша проблема заключается в том, что мы теряем нашу память. 8 мая была годовщина освобождения от национал-социализма. И я снова подумал: в Европе ситуация выглядит очень мрачной, как будто у всех — амнезия. Этот фильм — о памяти. А память — это то, что мы теряем прямо сейчас вместо того, чтобы хранить. Я думаю, нам нужно помнить. Нельзя принимать это как должное, это быстро исчезает.
Я убежден, что Менгеле не был единичным случаем в истории. Это продолжается. Он даже не был известен как «ангел смерти», пока после окончания войны не прошло долгое время — в 1950-х постепенно стало ясно, кем он был на самом деле. Лишь спустя долгое время после войны он стал той самой фигурой, олицетворяющей ужасы «третьего рейха». Я уверен, что сейчас происходит то же самое. Мы пока не знаем их — сегодняшних «менгеле», но в конце концов узнаем. Вот как это работает. Вот почему эта картина важна. Она показывает, каким банальным он был.
Показать это — в том числе банальность зла, в представлении Ханны Арендт — было важно для меня. Думаю, что и для Кирилла тоже. Менгеле — всего лишь мелочный, чопорный, не слишком умный, совершенно незначительный, ужасный человек. Но все же человек, а не чудовище. Чудовищный, это так. Но при этом — лишь пожилой глупый человек. А до этого он когда-то был ребенком. Вот что я хотел показать, думаю, Кирилл тоже: как все это банально.
— После окончания съемок понадобился ли вам перерыв, чтобы «стряхнуть» роль или вы быстро забыли ее?
— Я научился довольно быстро отпускать. Хотя иногда я обманываю сам себя — и спустя месяцы он мне обязательно приснится. У меня остались очень теплые воспоминания о съемках, как бы странно это ни звучало. Для меня это было радостное, творчески богатое время. Уругвай, его жители, работа с Кириллом — это то, о чем я вспоминаю с подлинной нежностью. Замечательный опыт, как ни странно.
— Могу ли я спросить, над чем вы работаете дальше? Это будет еще один исторический проект?
— Я буду занят в театральной постановке в Зальцбурге, это адаптация «Метели» Владимира Сорокина с Кириллом. Опыт работы с ним принес так много удовольствия и вдохновения, что я хочу еще.
