Упсала-Цирк, покинувший Россию из-за войны, переехал в немецкий Цайц, чтобы помогать приезжим и местным. Педагог Лариса Афанасьева рассказала DW о работе с детьми и роли цирка.Упсала-Цирк возник в Санкт-Петербурге и более двадцати лет работал с уличными подростками, детьми из групп социального риска и теми, кто оказался в непростых жизненных обстоятельствах. В 2022 году, после начала войны РФ против Украины, команда цирка покинула Россию и начала все с нуля в небольшом восточногерманском городке Цайц. В интервью DW Лариса Афанасьева — режиссер, педагог и основательница Упсала-Цирка — рассказывает, почему был выбран именно этот город, и как цирк может стать «песочницей безопасности» в мире, где так много боли.
Как Упсала-Цирк начал свою деятельность в немецкой провинции
DW: С чего вы начали на новом месте?
Лариса Афанасьева: Мы пришли в Гетапарк — самое мигрантское место в городе. Сам парк чудесный, но атмосфера там тяжелая. Был апрель. Стояли автобусы, машины с украинскими номерами, на них надписи «дети» — скотчем. Люди только выехали из ада. Много детей, много семей, в воздухе горе, растерянность, напряжение. Мы принесли шарики для жонглирования, немного реквизита. Сразу вокруг собралось человек 50 украинских ребят. Дети были настолько заряжены! Они до сих пор с нами, мы вместе поставили наш первый спектакль. Я спросила: «Ребята, чего вам хочется?». Один мальчик ответил: «Вы, взрослые, мир рушите, а мы хотим радоваться». И мы начали придумывать сказки, делать что-то на сцене.
Позже нам совершенно бесплатно отдали заброшенный гараж, он стал нашей площадкой. Мы чувствовали себя как настоящие панки или начинающая IT-компания. Там были просто бетонные стены, голый пол. Постепенно мы сделали туалет, привели в порядок стены. Каждый винтик там закручен нами вручную.
— Вы помните свое первое впечатление от Цайца?
— Да. Я впервые приехала сюда в 2018 году. Тогда мы делали в Германии резиденцию с детьми из Сирии и Афганистана. Работали на тему войны и мира. Это был документальный театр: видео, музыка, личные истории. Приехали и российские дети — у них уже тогда была установка: «Мы сильная держава, у нас парады». Уже тогда, в 2018 году, было понятно, что это приведет к чему-то страшному.
Мой друг тогда сказал: «Хочешь еще один вызов? Давай поедем, я покажу тебе Цайц». И привез меня туда. Это был развитый индустриальный город во времена ГДР, очень много рабочих мест. После распада советского блока вся эта история накрылась медным тазом, и огромное количество людей уехало. Я смотрю — восемь вечера, ни одного человека. Фрустрация у людей просто огромная, страшные проблемы с алкоголем, с наркотиками. Большинство жителей — «правые», голосуют за АдГ. Типичная провинция, где люди остались на обочине жизни. Мы решили, что, может, мы сможем здесь чем-то помочь.
Поэтому, когда началась война, мы просто загрузили два чемодана в машину и поехали туда с туристической визой. Часть Упсала-Цирка осталась в Петербурге, и теперь это самостоятельный проект, и у них своя, отдельная жизнь. Нам же ничего не было ясно, ни как жить, ни получится ли продолжать цирковое дело. Мы выбрали Цайц, потому что почувствовали: здесь наша работа может быть нужна.
Новые пути в работе с детьми-беженцами
— Как изменились ваши подходы в работе, инструменты — ведь вы сейчас работаете с детьми-беженцами, травмированными войной.
— Это история про другую чувствительность. Мы сами тоже беженцы, мы сами тоже в этой же роли оказались, сталкиваемся с оформлением документов, с какими-то бытовыми вещами, с нехваткой денег, вообще с новым определением себя. Это очень сложно, но мы вместе сейчас.
Цирк — это такая классная, универсальная вещь, которая может радовать, может оживлять. Если человек в физически подавленном состоянии, придя в наш гараж и начав что-то делать, коммуницировать с людьми, все немножко приходят в себя.
У детей, мне кажется, другие механизмы. Это мы создаем сложные конструкции, а их-то задача — и правда просто радоваться. Наша работа — создать для них вот эту безопасную, уютную, красивую песочницу, где они на время забудут про «груз 200» и им классно будет играть.
— Получается, дети не отличаются друг от друга?
— Нет, я точно думаю, что отличаются. Мы когда в 2000 году начали работать с уличными детьми, это была удивительная история. Эти пацаны с улицы, они были голодные, раздеты в буквальном смысле, но они были экстремальными, они были супер-живыми. А потом с обществом стало что-то происходить, то есть общество стало уходить куда-то в эту амнезию отстранения от жизни. И дети — то же самое, с детьми что-то тоже стало происходить. Мы искали способы, как их разбудить. У каждого была неуверенность в себе, которая не давала телу пробиваться.
А ребята, которые приехали из Украины, — я просто была в шоке, потому что это была история про желание жить. Видимо, многие из них увидели такое, что возникла ценность жизни на каком-то их детском уровне. И они невероятно талантливые, все танцуют, поют, супер-активные, супер-заряженные.
И сейчас у нас не только беженцы, сейчас приходят ребята из города Цайца, немцы, из немецких семей. И вот эта коммуникация, она сейчас супер-важна. Они тоже выходят из привычного и обыденного круга кухни, квартиры, сосисок, бытовой агрессии. Для них это тоже дверь в другой мир. С каждым днем их больше и больше становится. У нас уже 120 детей.
Чем опасен русскоязычный «пузырь»
— Как объединять детей и взрослых разных культур, языков, как строить коммуникацию?
— Мы сейчас постепенно стали привлекать немецких коллег. Главная задача — не остаться в этом русском «пузыре», не остаться вот в этой местечковой истории. Цирк — это интернациональная штука. Ему важно смешение культур, постоянный диалог.
На это нужно время, для этого нужна открытость, для этого нужно хорошо учить язык. Нужно не париться по поводу отмены русской культуры и не заламывать по этому поводу руки. Нужно просто видеть людей, разговаривать с ними, садиться за общий стол, что-то с ними придумывать, уважать их мнение, принимать их мнение, прощаться с этой русской имперскостью.
— Наверное, это самое сложное: перестраивать свою оптику и отношение к миру.
— Моя подруга купила для артистов цирка в центре города заброшенный четырехэтажный дом. Ребята говорят: «Мы будем тут наш спектакль показывать?». Я думаю — нет, мы должны что-то другое найти, построить диалог с городом. В городском архиве мы обнаружили историю этого здания. И поставили спектакль прямо в окнах дома. Это — воспоминания мальчика, который там вырос. История о владельцах дома, о том, что происходило во время войны.
И на площадь с каждым показом спектакля приходило все больше и больше людей, местных жителей. Этот опыт для нас тоже был колоссальный совершенно. Мы не принуждали никого «есть» русскую культуру.
Потому что есть мигранты, которые приехали, им тяжело и так далее. Но и люди местные, которые живут здесь, им может быть еще сложнее. Как между ними наладить диалог?
И я думаю, что, конечно, то, что мы сейчас делаем в Цайце, это утопия. Я не могу вам точно сказать, получится у нас или нет, и что будет через четыре года с Германией, и куда дальше наши чемоданы нас поведут. Будем пытаться, а там посмотрим.
Новый спектакль Упсала-Цирка
— В Германии у вас родился спектакль «Чемоданы», с которым вы сегодня гастролируете по Европе. В нем много печальных и пронзительных образов, через которые трое артистов без слов, только с помощью цирковых инструментов, рассказывают об эмиграции. Как они возникли?
— У одного из артистов семья разделена между Россией и Украиной. Он сам бежал в Германию после начала мобилизации. Все время в Цайце он ждал жену и ребенка, не знал, увидит ли их снова. Говорил: «Иногда хочется повеситься. Не вижу будущего». Я отвечала ему: «Ты не один. Говори об этом. Делись со сцены». В спектакле он выходит с веревкой, привязанной к чемодану. И в конце концов обрывает эту веревку на сцене — он объединился снова со своей семьей. Это не просто театральный жест, это момент внутреннего освобождения. Его личная история стала частью сценического образа.
У девушки-артистки своя история. Ее связь с друзьями и семьей, которые далеко от нее, очень крепкая. Она придумала образ шариков, в которых заключены хорошие воспоминания, это символы связи и радости. Она играет с ними на сцене, жонглирует. У третьего артиста — хрупкая и неустойчивая конструкция из чемоданов, по которой он забирается все выше и выше, балансирует, падает и снова собирает ее — как заново пытается выстраивать свой мир на руинах прошлой жизни.
