В первом большом интервью на свободе Сергей Тихановский рассказал о своем заключении, трансформации супруги и надежде для белорусов.Белорусский политзаключенный, блогер Сергей Тихановский был освобожден 21 июня после визита спецпосланника президента Трампа по Украине Кита Келлога в Беларусь. Первое большое интервью на свободе Тихановский дал корреспондентке DW Александре Богуславской, с которой он беседовал и более пяти лет назад в Беларуси, незадолго до своего задержания.
Deutsche Welle: Сергей, первые кадры с вами после освобождения: вы выходите из машины и обнимаете свою жену, Светлану Тихановскую. Что вы чувствовали в этот момент?
Сергей Тихановский: В это невозможно было поверить. Я пять лет просидел в одиночной камере — иногда она была три квадратных метра, иногда шесть, бывало и 18. И потом, когда ты видишь этот простор, бесконечное пространство вокруг — эмоции переполняют! Обнял Светлану и говорю: давай куда-то спрячемся, чтобы мы могли поговорить. Честно говоря, еще до сих пор не могу поверить, настолько сильны эмоции.
— Вы давали интервью Deutsche Welle в мае 2020 года, за пару недель до задержания на митинге в Гродно, которое привело к тюремному заключению длиной в 5 лет. Тогда я вас спрашивала, готовы ли вы столкнуться с репрессиями. И вы сказали, что понимаете: все может закончиться тюрьмой. Могли ли вы себе тогда представить, что все будет настолько жестко?
— Я почему-то думал, что, если какие-то репрессии и будут, то уже после выборов, и я, может быть, успею к этому подготовиться, запишу видеопослания, оставлю какую-то информацию. Режим раньше сажал людей по каким-то якобы неполитическим статьям. И так как я предприниматель, думал, что найдут какие-нибудь документы, например, ошибки в накладной, дадут три-четыре года якобы по экономическим преступлениям, но после выборов.
Но то, что я так напугаю их тем, что действительно будут перемены, что люди станут в такие очереди, и это будет видно, и нельзя будет скрыть, я, конечно, не ожидал. И когда это увидели, конечно, они решили меня превентивно сразу убрать, оговорить и держать в тюрьме.
«Верил в то, что все закончится»
— Пять лет в одиночной камере — каково это?
— Я не знаю, с чем это сравнить. Представьте, что ни с кем нельзя поговорить, то есть вообще ни с кем. Ни одного теплого слова ни от кого, постоянно слышишь негатив, оскорбления от этих сотрудников, угрозы. Они пытаются убедить, что ты никто, что тебя уже не помнят, все уже проиграли, за вас никто не борется. Но я им не верил. Я знал, что очень много белорусов меня поддерживают — я же эту поддержку видел на улицах в свое время.
О родных думать было тяжело, я же никакой информации не получал. Я у Ремарка прочитал фразу, что лучше в таком случае отодвинуть мысли о семье в сторону и не думать, иначе это может тебя убить. И я это сделал.
Была возможность читать книги, и я вместе с героями книг путешествовал и во времени, и по многим странам. Я много где был, было что вспомнить. Богатое воображение мне помогало, от всего отвлекался и просто ждал дня освобождения. Знал, что он будет, но не знал когда. Может, через год, может, через пять лет, может, через 20. Но когда-нибудь же должна эта власть поменяться.
— Вера в то, что это все закончится, помогала вам держаться?
— Я православный христианин, поэтому верил в то, что когда-нибудь это закончится, что все это нужно для чего-то. Без усилий и боли нет успеха. Раньше у других оппозиционеров, у блогеров были сомнения, кто такой Тихановский, откуда он взялся, может, он засланный казачок. А теперь, когда они видят, что я такой же, как и остальные белорусы, прошел через репрессии, которого убивали, унижали — и не пошел на сотрудничество с режимом и будет дальше бороться. Сомнений, по-моему, ни у кого нет.
«Европейские политики поступают правильно»
— По так называемому «делу Тихановского» осудили нескольких человек, включая политика Николая Статкевича. Как вы были связаны в 2020 году со «старой оппозицией»?
— Было много оппозиционных политиков, которые что-то говорили, но никаких действий не предпринимали. А Николай Викторович действовал, ездил митинги, участвовал, он был единственный активный борец. Я с ним особо не был знаком. Было несколько интервью и встреч, два или три стрима, и одно интервью я с ним записал случайно — вот и все наши контакты. Но тем не менее сотрудники КГБ думали, что Статкевич мной управляет. Этого, конечно, не было. Он мне просто посоветовал: раз арестовывают, дают административные аресты, стань протестным кандидатом в президенты — кандидатов не будут задерживать. Но, как видите, кандидатов тоже задерживают и не дают им зарегистрироваться.
Николай Викторович для меня был всегда образцом, я его безгранично уважаю. Его осудили ни за что, связи никакой у нас с ним в материалах дела не нашли. Но раз он призывал людей выходить на мирные протесты, причем слово «мирные» из приговора везде удалили и оставили слово протесты, а протест — это экстремизм, 14 лет особого режима. Он сидит с преступниками, которые совершили тяжкие и особо тяжкие преступления повторно, то есть это страшные люди. У Статкевича хуже условия, чем у меня. Мы ждем его на свободе, я думаю, скоро должен появиться.
— Вы сказали, что президенту США Дональду Трампу достаточно сказать только одно слово, и все политзаключенные Беларуси выйдут на свободу. Что это за слово?
— Это метафора. Американская администрация многие годы готовила освобождение политзаключенных Беларуси. Прокурор ко мне в тюрьму приезжал еще в прошлом году, еще при администрации Байдена. То есть подготовительная работа велась, а при Дональде Трампе эта работа активизировалась.Трамп планировал очень быстро решить украинский вопрос, в результате чего будут сняты санкции с РФ. Беларусь с Россией в Союзном государстве и, если с России снимаются санкции, автоматически режим Лукашенко может пользоваться всеми возможностями, поэтому их (санкции с Беларуси. — Ред.) надо будет тоже снимать. А раз будут снимать, то давайте, выпускайте политзаключенных.
— Почему эпроцесс освобождения политзаключенных удается Трампу, но не удается европейским политикам?
— Дело не в Трампе, а в том, что есть большая политика, все связано, и нельзя просто решить вопрос белорусских политзаключенных. Этот вопрос не такой большой, как вопрос войны в Украине — кошмар, трагедия для всей Европы.
А европейские чиновники и дипломаты, считаю, поступают правильно, что они игнорируют этот режим. Пока он не освободит политзаключенных, никакие диалоги с ним вести нельзя. Выпустит всех политзаключенных, потом пусть начинают разговаривать, что нужно еще — реформы и дальше, дальше, дальше.
«Получается, я первый джентльмен Беларуси»
— Как вы узнали о начале полномасштабной войны России в Украине, что вы тогда почувствовали?
— Я еще находился в СИЗО, меня адвокаты посещали, выписывал прессу и сразу узнал. Не мог поверить. Не понимаю, как Путин, как русские могли вторгнуться в чужое государство под предлогом, что там кто-то кого-то обижает, каких-то русских, какой-то там русский язык. Если ты хотел помочь каким-то русским, так позови их к себе, построй им дома, дай им пенсию. Зачем убивать столько людей? Дальше я уже не получал вообще никакой информации. Сейчас буду потихоньку разбираться. Но я категорично поддерживаю президента Зеленского. У него тяжелейшая ситуация, доля тяжелейшая ему досталась, и мы должны все его поддерживать. Это моя мечта — встретиться с президентом Зеленским, буду считать честью — пожать ему руку и сказать то, что о нем думаю, прямо ему в глаза. Он герой. Мы с ним похожи — он продюсер, который занимался видеопродакшном, я занимался видеопродакшном. Я больше, правда, рекламным, он больше телевизионным контентом занимался. Но я не занимаю никаких должностей ни в каких кабинетах, ни в каких правительствах в изгнании, я обычный политик, блогер, предприниматель. Кстати, если муж президент, то жена — первая леди. И если жена президент, то муж — первый джентльмен. И я, получается, первый джентльмен Беларуси, правда, неофициальный.
— За эти пять лет ваша супруга стала настоящим политиком, ее называют президент-элект. Как вам эта трансформация? Пришлось заново с женой знакомиться?
— Нет, заново знакомиться не пришлось. Но я, честно говоря, удивился, какой деловой женщиной она стала. Раньше Светлана не была бизнес-леди. Но дома ничего не поменялось — ни с детьми, ни со мной, ничего не поменялось. Единственное, она все время уставшая. Я же девайсы никакие давно в руках держал, прошу ее, мол, помоги это, помоги то. Потом смотрю, она просто падает (без сил. — Ред.), и говорю ладно, я все сам. Светлана же еще и убирает дома, представляете? Я пришел, говорю, слушай, я там увидел маленькую паутину, и здесь пыль у тебя. Если бы у меня это было в камере, меня бы просто убили, я бы в ШИЗО этом ледяном замерз. Меня же заставляли убирать камеру четыре раза в день — два раза по часу по расписанию и два раза по полчаса. Если я хоть одну минуту не убираю, то садят в холодную камеру на 15 суток без одежды, без постельного белья, без матрасов. И ты там замерзаешь.
— Через год после вашего ареста вы давали письменно интервью DW из тюрьмы, сказали тогда, что ни о чем не жалеете. А сейчас, спустя пять лет, не жалеете?
— Ни о чем! Даже моя супруга при всей этой тяжести говорит — ни о чем не жалею. Мы не могли, она не могла поступить по-другому, не подать документы (на регистрацию кандидатом. — Ред.) за меня. А дальше — она не могла не бороться за меня, ведь мужа посадили в тюрьму ни за что.
— В 2020 году белорусские СМИ писали о том, кто такой Сергей Тихановский. Кто Сергей Тихановский сейчас?
— Я человек действия, огонь, сам по себе центр. Мне не нужно в какую-то партию вступить и ждать, когда у них следующие собрания. Я сам двигатель, локомотив, и поэтому за мной пошли люди. Люди увидели энергию, увидели, что я человек искренний.