Филолог Армен Захарян рассказал в программе #вТРЕНДde, как старые истории обретают новый смысл после 2022 года, как быть с неудобными взглядами Пушкина и какие книги могут объединить людей в РФ и вне ее.Российский филолог, популяризатор литературы в YouTube Армен Захарян уехал из России более 10 лет назад и последние пять лет живет в Польше. В интервью программе DW #вТРЕНДde он рассказал о причинах своего ухода с телеканала RT Маргариты Симоньян, о том, как, по его мнению, рассказать современному человеку об антисемитизме Диккенса или империализме Пушкина. А также назвал книги, которые, с его точки зрения, стоит прочитать как эмигрантам, так и тем, кто остался в России.
Константин Эггерт: Армен, вы автор YouTube-канала и лекций — в основном о средневековой литературе. Как вы объясняете то, что этот жанр и вы так быстро набрали популярность?
Армен Захарян: Если понимать средневековье расширительно, то есть теория, которая утверждает, что средневековье до сих пор продолжается. Но чаще мы говорим о писателях прошлого, которые разговаривают с нами из глубины веков. Мне кажется, что наша история, которую мы пытаемся рассказывать, довольно цельная. В этом есть определенная связность даже у сюжетов, которые, казалось бы, внешне никак друг с другом не соотносятся. Но эта история всегда стоит на каком-то очень большом культурном багаже литературы прошлого, которая испытана веками.
— Почему «Одиссея» после 2022 года или после 2014-го читается иначе?
— Это история команды, которая возвращается домой, и им кажется, что с победой… Уильям Сароян очень здорово писал о Первой мировой войне: «В войне они победили, впрочем, победить в войне нельзя. Просто мы используем это слово для того, чтобы сэкономить время, потому что невозможно описать то, что происходит и с победителями, и с побежденными».
— Литературу можно использовать манипулятивно, если она встраивается в государственный контекст. У вас есть представление, что сейчас будет с литературным процессом в России?
— Очень сложный вопрос. То, что литература может использоваться как пропагандистский инструмент и всегда используется, это непреложный факт. Вспомним 1937 год: тогда 100-летие со дня смерти Пушкина использовалось как повод для того, чтобы подчеркнуть гениальность вождей. Я всегда в этом месте защищаю литературу: если у пропаганды некоего авторитарного режима 2000 лет назад или сегодня есть необходимость в том, чтобы подчеркивать собственное величие, они найдут способ, даже если у них не будет литературы. Мы должны очень четко понимать, что, когда эти люди используют литературу в пропагандистских целях, это не значит, что литература в этом виновата или что литература за это ответственна.
— Как быть с тем, что многие представления людей прошлых эпох о чем-то явно не соответствуют нашим сегодняшним? Когда вы читаете условного Пушкина, обнаруживается, что он не сильно любил, например, поляков. С другой стороны, великая литература сегодня становится частью пропагандистских битв, в том числе, скажем, на российско-украинских фронтах.
— Пушкин, по сути дела, пишет (в стихотворении «Клеветникам России». — Ред.), что славянские земли — это зона наших стратегических интересов, и вы, западные страны, туда не лезьте, потому что, если вы туда полезете, вам же будет хуже. Это есть у Пушкина, и у нас есть все основания через призму этих стихов называть его имперским поэтом, прославляющим империю, завоевания и так далее. Вместе с тем, у того же Пушкина есть масса стихов, призывающих к свободе, к борьбе с тиранией. И это вопрос точки зрения. Пушкин очень разный, он сложный, неоднородный. И мы не должны оценивать писателей прошлого и вообще деятелей культуры прошлого с сегодняшних позиций… И если мы почитаем современников Пушкина из других государств, Диккенса, например, или Бальзака, мы найдем у них и националистические идеи, и колониальные идеи.
— Антисемитизм…
— Антисемитизм мы найдем практически у всех, к сожалению. И если мы начнем по этому принципу отказываться от писателей прошлого, поскольку нам не нравятся люди, их взгляды, и они кажутся нам сегодня варварскими, то вскоре у нас останется только Гомер, потому что у нас нет его биографии, и его мы ни в чем не сможем обвинить. К сожалению, действительно, культура прошлого, да и культура настоящего тоже, делалась и делается не всегда приятными людьми. Но когда некое произведение окончено, как писал Умберто Эко, текст перед вами, и он порождает собственные смыслы: «Автору следовало бы умереть, закончив книгу».
Мы можем судить тексты, поднимаясь на нравственный пьедестал, и отстреливаться с этого нравственного пьедестала от тех, кто нас окружает. А можем посмотреть, что доброго, милосердного, созидательного есть в этих писателях и в их текстах. И у того же Пушкина, безусловно, мы найдем эти страницы. Я предлагаю обращаться к ним.
— Вы уехали из России довольно давно. Скажите, почему?
— Мы уезжали по той причине, что не видели для себя особых перспектив развития. Прежде всего, это касается моей жены, которая работает с детьми с аутизмом. И то, как была устроена помощь семьям с детьми с аутизмом в России, довольно красноречиво — вне всякого политического контекста — показывало приоритеты государства. Мы на протяжении нескольких лет хотели уехать. В 2014 году у нас появилась такая возможность, поскольку появилась удаленная работа, и мы хотели уехать и попробовать пожить где-то еще. Мы уехали на Балканы, жили в Черногории, в Сербии, а потом переехали в Польшу.
— Вы работали на RT. Репортером?
— После университета я продолжал учиться в магистратуре и начал искать какую-нибудь стажировку или работу с испанским языком. Как раз в этот момент недавно открылся RT на испанском, и я оказался там сначала переводчиком, а через какое-то время мне предложили попробовать себя в роли корреспондента, работать перед камерой и рассказывать по-испански в прямом эфире. Те изменения, которые произошли со мной между 22-23-мя годами, когда я туда пришел, и 24-25 годами, когда я ушел, были очень значительными, потому что, мне кажется, я приходил туда мальчиком, а ушел оттуда человеком очень разочарованным, прежде всего в себе.
События, о которых мы говорим, касаются 2011 — 2012 года, и в это время RT не было тем, что мы знаем о нем сейчас. Ларри Кинг делал там свою передачу. Западные политики давали интервью этой прекрасной новой телекомпании. И это было такое взаимодействие: у всех должно быть свое заграничное телевидение, вот и здесь оно тоже есть. Было обаяние дружбы в тот момент и очень много надежд. Когда я уходил, надежд у меня не оставалось совсем никаких. Это было до 2014 года. В 2013 году я уволился и практически из Russia Today перешел в штаб волонтеров в мэрской кампании Алексея Навального. В общем, это был тяжелый неприятный опыт, в том числе опыт, связанный с разочарованием в журналистике в целом.
Я был юн и довольно покладист. И в целом был воспитан так, что нужно делать свою работу хорошо и так, как распоряжается начальство — если есть определенное задание редакционное, нужно ему следовать, а не спорить с ним. У меня был коллега испанец, который пытался меня учить и воспитывать, говорил, что журналист всегда должен спорить, должен быть независимым, отстаивать ценности свободы и так далее. Прошло 10 лет. Наступил 2023 год, и мне стало интересно, где он спустя 10 лет… Догадываетесь, где он?
— В RT?
-Да, по-прежнему. Вот этот принципиальный человек, ратовавший за свободу, остался и после 2022 года тоже — не то что после 2014-го.
— Напоследок вернемся к литературе. Хотел попросить вас порекомендовать три книги для эмигранта и три книги (возможно, они совпадут) для тех, кто живет в России.
— Я вам признателен, что вы не употребили слов «оставшиеся» и «уехавшие». Эти термины призваны нас разделять, находить, в чем мы не совпадаем. Поэтому я дам вам шесть книг, которые, как мне кажется, могут попробовать объединить нас всех, поскольку мы не те, кто уехал, и те, кто остался.
Первая: роман «Слепота» португальского писателя Жозе Сарамаго, она начинается с короткой истории о том, как человек внезапно теряет зрение: он ехал за рулем, остановился на светофоре и вдруг ослеп. Это очень сильная притча о человеке и человеческой слепоте, которая ставит перед нами великий, фундаментальный вопрос: если мне дано зрение и мне дано быть зрячим среди слепых, какие это налагает на меня обязательства и как я должен или должна распорядиться этим зрением?
Вторая: «В ожидании варваров» южноафриканского писателя Джона Кутзее. Роман о столкновении империи и приграничья, о фантомных болях империи, о том, как империи бывают необходимы варвары, о взаимодействии центра и периферии.
И третьим сюда же стихотворение Константиноса Кавафиса, греческого поэта, с тем же названием «В ожидании варваров». Роман Кутзее, конечно, отсылает к стихотворению Кавафиса: «Чего мы ждем, собравшись здесь, на площади? Сегодня в город прибывают варвары…»
Роман Михаила Шишкина «Венерин волос», мне кажется, — один из самых сильных текстов последних десятилетий. Он напоминает о том, что горе очень часто в нашей жизни стоит плечом к плечу с невероятной радостью.
Конечно, я посоветую роман Марселя Пруста «В поисках утраченного времени». Это очень большой текст, семь книг… Это очень поучительная история о том, что человеку, столкнувшемуся с катастрофой, с ужасом, нужно что-то, что позволит ему вспомнить, какой жизнь была до войны, поскольку это то, что рано или поздно наступит.
И было бы несправедливо в Bloomsday не упомянуть «Улисса» Джеймса Джойса. Мы разговариваем вокруг этого праздника — Дня Блума, дня, в который происходит действие романа «Улисс» (четверг 16 июня 1904 года вошел в историю литературы как Bloomsday — День Блума, в честь Леопольда Блума, главного героя романа. — Ред.). Это роман, который позволяет читателю проделать огромную внутреннюю работу, пройти путь Блума и других героев романа и прийти, в конце концов, к самому себе.