Бывшая журналистка БТ и политзаключенная о солидарности белорусов даже внутри репрессивной системы и о том, как она видит протесты 2020 года после четырех тюрьмы.Журналистку Ксению Луцкину в Беларуси приговорили к восьми годам заключения за «заговор с целью захвата власти». В 2020 году она входила в Координационный совет, участвовала в забастовке работников Белтелерадиокомпании и занималась проектом независимого ТВ. Ксения была помилована спустя четыре года заключения, еще через несколько месяцев — уехала из Беларуси. Сейчас Луцкина обсустраивается в Берлине и возвращается к работе. Во время ежегодной международной конференции Global Media Forum (GMF) в Бонне DW поговорила с Ксенией о том, как бывшая политзаключенная привыкает к «нормальной жизни».
— В августе будет год, как вас освободили. Где вы сейчас, чем вы живете?
— Я сейчас живу нормальной эмигрантской жизнью. Мы приземлились в Берлине. Какое-то время, конечно, заняло бытовое обустройство, потому что надо выстраивать свою жизнь с нуля. Понимаю, что пора думать о работе, решаю вопросы со здоровьем. Я занимаюсь довольно много политической жизнью. Это вопросы политзаключенных, организация мероприятий, связанных с политзаключенными, в первую очередь — с журналистами. Мы должны говорить об этом. Того, что у нас происходит в центре Европы, не должно быть нигде и никогда. Как бы это жутко ни звучало, но на примере Беларуси можно очень хорошо понять, для чего нужна свобода слова.
«Белорусы прекрасные, но все, кого я знаю, сидели»
— Удалось восстановиться после того, что с вами произошло?
— Только сейчас — да. Но все равно остаются какие-то триггеры. Как сказал классик, тюремный опыт нормальному человеку не нужен. Но если он есть, ты уже никуда от него не денешься. Эти четыре года были наполнены тюрьмой, ожиданием свиданий, передачами, и мы с политзаключенными на эту тему даже шутим, а остальные порой смотрят на нас с удивлением. Вчера услышали от одного из журналистов здесь, на форуме: «Белорусы прекрасные, но все, кого я знаю, сидели. Поражает, что вы так легко говорите о тюрьме». Я ответила, что, к сожалению, для белорусов сейчас это норма. То есть это не норма — обсуждать тюремную жизнь вот так легко. Но если мы этой жизнью прожили, то, наверное, неплохо, что мы об этом разговариваем и имеем возможность шутить.
— Осталось что-то, от чего вы еще хотите избавиться?
— Я от этого не избавлюсь. Никогда не верну четыре года жизни моего ребенка. Вот это основная рана, которая не заживет никогда, ни при каких обстоятельствах. Я не видела эти четыре года, как мой ребенок взрослеет, и он взрослел в условиях, которых не должно быть у детей.
«Будешь говорить — будут последствия»
— Сейчас вышел Сергей Тихановский, и в его адрес было много замечаний, что Сергею надо еще восполнить пробелы, узнать, что происходило в мире. А как этот процесс у вас происходил?
— 2,5 месяца я бесконечно смотрела и читала новости, потому что, как бы хорошо ты не умел читать пропаганду, все равно есть пробелы. Мы (в заключении. — Ред.) знали, что началась война на Ближнем Востоке. Но нам никто не рассказал, с чего она началась. Эта информация не нужна белорусской пропаганде, поэтому ее просто нет. Было очень много информационных дыр, было необходимо эти белые пятна заполнить. Только сейчас я пришла к тому, что они закрыты.
— После освобождения вы около полугода оставались в Беларуси, четыре месяца уже находитесь за границей. Часто говорят о том, что есть раскол между белорусами, оставшимися в стране, и теми, кто выехал. На ваш взгляд, он есть?
— Я бы не стала называть это расколом. Это разное понимание, видимо, и разные проблемы. Есть, например, проблема с документами (белорусы за границей не могут больше обменивать паспорта в диппредставительствах. — Ред.), она довольно мало волнует белорусов внутри страны. Внутри Беларуси другие проблемы: арестуют — не арестуют. И как бы здесь не говорили про то, что политзаключенные — это грустно и скучно, но это тема, которая внутри страны как раз-таки волнует. Белорусов волнуют проблемы образования, волнует, безусловно, рост цен.
Беларусь по сравнению с 2020 годом кардинально изменилась. Это совершенно другая страна по настроению. Я для себя сделала вывод, что на БТ такая ситуация была всегда: есть энное количество людей, которые занимаются пропагандой, все их не любят, но все молчат. А теперь это большая «страна БТ» стала — все молчат. Потому что однозначно будут последствия, если ты будешь говорить. И это, конечно, страшно, неприятно. Но я бы не сказала, что это раскол, просто немного разные проблемы. И, видимо, нам необходимо разговаривать, потому что все равно мы остаемся одной нацией.
«Зачем осуждать кого-то, кто думает иначе?»
— Могут ли политики, которые находятся вне Беларуси, представлять интересы белорусов, или это сейчас — параллельная история?
— Медиа в изгнании концентрируются на проблемах белорусов внутри Беларуси, пытаются донести информацию до тех, кто живет в Беларуси, и их смотрят, потому что другого источника нет. То же самое с демократическими силами. При понимании ситуации они могут представлять интересы, озвучивать интересы белорусов, которые живут в стране. Проблема виз для белорусов не только проблема для тех, кто подвергся репрессиями, это еще и возможность межкультурной коммуникации. Очевидно, эта проблема актуальна для тех, кто сегодня внутри страны находится. Получение европейского образования важно не только для выехавших белорусов, но и для белорусов, которые сегодня находятся там, потому что это возможность роста и идентификации себя в ситуации свободного общества. Демократические силы, кстати, довольно много об этом говорили.
— Получается, достаточно много точек соприкосновения, где две Беларуси могут объединиться?
— Они могут объединиться. И то, что сейчас происходит с демократическими силами — это не раскол, это, наверное, нормальный демократический процесс. Откуда у нас такое желание выстроить единую систему с кем-то во главе? Вот она сейчас есть, эта структура. Но зачем осуждать кого-то, кто думает иначе? Мы тогда возвращаемся в ту же лукашенковскую Беларусь.
Это нормальный демократический процесс, когда в одном и том же обществе существует много разных мнений. Если мы можем коммуницировать, значит, мы начинаем сегодня в изгнании строить демократическое общество. Может быть, мы просто пытаемся построить то, что мы потом впоследствии можем привезти в Беларусь? Конечно, те, кто вернется. Я надеюсь, что вернутся.
«Многие боятся люстрации»
— В диаспоре есть представление о белорусах, как «белорус белорусу белорус». Все такие хорошие, солидарные. Но ведь и репрессии руками белорусов проводятся.
— Давайте мы не будем забывать, что поддержка белорусов внутри страны еще больше. И это более ценно. Когда я вышла, кто меня поддерживал? «Белорус белорусу белорус». Даже внутри репрессивной системы — тоже «белорус белорусу белорус». Да, есть определенная часть людей, которых ты не переделаешь. Есть еще оправдание собственного выбора, есть боязнь репрессий, эти все страшилки: приедут, нас будут судить. Страх люстрации, конечно, существует. Но даже те, кто прошел через тюрьмы, вам скажут, что получаешь поддержку порой оттуда, откуда ты ее вообще не ждал.
— А насколько те люди, которые действительно активно участвуют в репрессиях, искренне действуют?
— По-разному. Действуют и маленькие следователи, у которых задача провести допрос, и, очевидно, им это не нравится. Есть люди, которые считают, что они защищают Беларусь. Но таких на самом деле немного. И давайте будем объективны: в 2020-м году была не только большая солидарность, но еще, после всех избиений, всего насилия, была очень большая волна хейта, направленная на госслужащих, на людей, которые работают в силовых ведомствах. И в наш адрес, БТ-шников (сотрудников гостелевидения. — Ред. ), прилетало столько!
А что БТ-шник, работающий в «Калыханке», сделает? Он приедет на Пушкинскую (станция метро в Минске, где тоже проходили массовые протесты. — Ред.), предположим, с камерой, но это никогда не выйдет в эфир. Нашим водителям прокололи колеса — это было. Люди в состоянии беспомощности — на кого могли, на того и вылили. ГосСМИ в целом прекрасно понимали, почему это происходит, нас самих разрывало, и мы пытались что-то сделать. Я считаю, что та попытка, которая у нас была, дорогого стоит. Из всех забастовок наша (на белорусском ТВ. — Ред. ) была самой длительной, три недели.
Но возвращаясь к хейту: до сих пор у многих силовиков осталась обида на то, что их могли так сильно ненавидеть. Система в какой-то момент зашаталась, а потом укрепилась и стала очень сильной, еще и ежами обросла. И она защищается, как может. Но все равно считаю, этот страх, который сегодня существует в обществе, существует и внутри системы, и этот страх рано или поздно ее раздавит.
«Главное, чего боится система, — информация»
— Вы занимаетесь в том числе темой политзаключенных журналистов. Почему их довольно мало среди тех, кого выпускают?
— Потому что главные враги, очевидно. Посмотрите на сроки, которые давали журналистам, на мои восемь лет. Главное, чего боится система, — это правда, это информация.
— Вы понимаете логику освобождения политзаключенных? Каким образом отбирают одних либо других?
— Логику в моем случае я понимаю. Первый номер в гуманитарном списке — из-за моего физического состояния (у Ксении опухоль в головном мозге. — Ред.). И, очевидно, просто никто не хотел, чтобы я там умерла. В основном выходят люди с небольшими сроками, либо в конце срока. Выходят, действительно, либо матери, либо осужденные за комментарии. За каждым человеком с большим сроком, с громким делом, стоит какое-то ведомство, у которого есть претензии. Пока эти претензии не будут закрыты, их не отпустят. Каждый из нас знает, чего от него хотят.
— Вы рассказывали, что вам необходимо было совершить «подвиг»…
— Необходимо было мое публичное раскаяние. К этому прийти мне было очень сложно. И спасибо большое за поддержку, которую я получила. Но и когда отпускают людей с маленькими сроками, мы должны это приветствовать. Ведь сидят пенсионерки из деревень за один лайк в «Одноклассниках».
А что будет происходить с известными политзаключенными, с громкими делами? Это большие дипломатические игры, и хорошо, что это происходит, потому что это человеческие жизни. То, что мы имеем, — это гуманитарная катастрофа в центре Европы.
— Этим летом исполнится пять лет с начала протестов 2020 года. Как вы сегодня смотрите на то время?
— Я бы ничего не меняла. Я сделала выбор осознанно. Когда ставила подпись на письме с требованием к министру информации, понимала, что я в эту секунду как минимум теряю работу, причем навсегда. Компромиссы стали невозможны, общество жило в 21 веке, а власть — в 20-м. И произошел глобальный тектонический взрыв. Жалеть — о чем? Безусловно, жаль времени, потраченного в тюрьме, но это личное. Глобально, если думать про Беларусь, понятно было, что это вряд ли будет очень скоро. Надеялись, да, был большой национальный праздник. Да, никто не ожидал тюремных сроков, никто не ожидал судов. Но, по большому счету, все мы делали правильно.
