Освобожденный из тюрьмы в Беларуси нобелевский лауреат Алесь Беляцкий дал интервью DW, в котором рассказал о гражданском обществе в РБ, Нобелевской премии и условиях содержания в белорусских тюрьмах.Известный белорусский правозащитник, создатель правозащитного центра «Вясна», лауреат Нобелевской премии мира 2022 года Алесь Беляцкий находился в тюремном заключении в Беларуси до минувших выходных, отбывая 10-тилетний срок, к которому его в марте 2023 года приговорил суд в Минске . Он признал Беляцкого виновным в «контрабанде» и «неоднократном нарушении порядка организации или проведения массовых мероприятий».
13 декабря 2025 года правозащитник был освобожден из тюрьмы в Беларуси благодаря посредничеству администрации президента США. Через пару дней после освобождения Беляцкий дал интервью журналистке DW Александре Богуславской. Представляем перевод разговора с белорусского языка.
Deutsche Welle: Алесь, очень рады видеть вас на свободе. Расскажите, как вы себя чувствуете, как здоровье?
Алесь Беляцкий: Когда ты долгое время находишься в одних условиях, значительно более суровых, чем обычные нормальные условия человека, ты занимаешься абсолютно другим делами, абсолютно другие проблемы, на тебя все время оказывается реальное давление. И это все присутствовало — причем не месяцы, а годы. И когда потом ты снова оказываешься в свободном мире, ты просто ощущаешь себя, как будто выскочил «из огня да в полымя». Это другая ситуация, она требует перестройки психологической. Я этот период адаптации сейчас прохожу, третий день на воле. Часть меня в это поверила, а часть — физически я не совсем в это верю. Некоторые привычки, которые были в тюрьме, еще остаются при мне. Я думаю, что спустя время это пройдет и я почувствую себя на самом деле свободным на все 100%.
Что касается здоровья, медицина там была очень слабая. Доктора хорошие в колониях, ничего не скажешь — и в СИЗО, и в колониях, они помогали, насколько могли. Другое дело, что возможности у врачей были ограниченные, это обычно узкий набор лекарств, отсутствие оборудования, тяжело попасть в больницу на лечение, если у тебя тяжелые болезни. Это все я пережил там, но тем не менее есть проблемы, которыми я думаю сейчас заниматься. Понятно, что зубы как у всех политзаключенных, ведь там никакого лечения не было. Стоматолог единственное, что делал в колонии — это рвал зубы. Пломбы они ставили временные, они вылетали через месяц-два у людей. Думаю, что в ближайшее время я приведу себя в норму и буду работать, буду продолжать жить нормальной жизнью, как все люди на свободе.
— Вы оказались в Литве, однако большинство политзаключенных были вывезены в Украину. Знаете ли вы, почему вас именно в Литву оправили?
— Почему меня вывезли таким путем, я не знаю. У нас была группа 10 человек, которая прямо ехала в Вильнюс. Это связано с какими-то договоренностями между американской делегацией и белорусскими властями — и вот с украинскими властями. Как мы сейчас прочитали информацию, шли активные переговоры на уровне президента Зеленского. Я безусловно всем благодарен, кто участвовал в нашем освобождении — американским властям, украинским, литовским. И гражданскому обществу — у меня не хватит времени назвать всех тех, кто присоединился к процессу нашего освобождения.
После того, как в сентябре была выпущена группа в 50 человек, стало понятно, что будет и следующая группа. Но я каждый день думал, что этот процесс может и сорваться в любой момент по тем или иным причинам. Очень важна твердая позиция и стран Европейского Союза и всего ЕС, чтобы настаивать на полном освобождении политзаключенных и на прекращении репрессий в Беларуси . Ведь у нас одной рукой выпускают политзаключенных, а другой — набирают новых. То, что мне рассказали мои «вясновцы» — что лидеров и активистов гражданского общества продолжают арестовывать, они снова попадают сейчас в тюрьму. Нужно это прекращать, эту торговлю политзаключенными надо прекращать.
У меня такие двойственные ощущения. Я очень рад, что я на свободе, что я увиделся с семьей, с женой, со своими друзьями и коллегами. Срок мой был еще пять лет в тюрьме, это долго так сидеть, это не просто психологически все выдерживать было. Но, с другой стороны, я обращаюсь к гражданскому обществу, к людям, которые принимают политические решения — мы должны продолжать оказывать давление на белорусские власти с требованием освободить всех политзаключенных и остановить политические репрессии , которые продолжаются каждый день, которые не дают белорусам свободно вздохнуть и свободно жить.
— Ваши коллеги-правозащитники Валентин Стефанович , Марфа Рабкова, Наста Лойка остаются за решеткой. Известно ли вам что-нибудь о них?
— В группе, в которой я был освобожден, была гражданка Латвии, которая сидела в колонии с другими политзаключенными. Вот я ее расспрашивал про Марфу Рабкову . Она говорит, что она там есть, она не изолирована, она находится с другими заключенными в отряде. Уже такие сообщения немного успокаивают — во всяком случае она в нормальном физическом состоянии, хотя бы внешне.
Что касается Валентина Стефановича, его содержат в закрытой тюрьме, там минимум информации. Мы сейчас не знаем, в каком он состоянии, но надеемся, что у него все хорошо и что в следующих группах освобождений будут наши коллеги, наши друзья.
— Это уже второе заключение для вас, вы были в тюрьме в 2011-2014 годах и тоже тогда были признаны политзаключенным. Отличалось ли это заключение от вашего первого?
— Первые месяцы в СИЗО на Володарке, где мы провели почти два года, очень напоминало те времена. Определенное дежавю у меня было, что я вернулся туда, где не досидел свой первый срок, ведь в первый раз мне присудили 4,5 года, а я отсидел только 3 года (смеется. — Ред.). Основные распорядки работы в СИЗО остались такими же самыми, и камеры, в которых я сидел, находились неподалеку от тех камер.
Но были и существенные изменения: режим содержания политзаключенных стал намного более жестким, более садистским, я бы сказал. Жесткое обхождение стало абсолютной нормой, было полное ограничение переписки, информации. Даже в день освобождения у меня забрали все мои рукописи, все те немногочисленные письма, которые доходили до меня за это время. Я там написал две книги воспоминаний, это все пропало. Мне были очень дороги письма, которые приходили ко мне от жены, а вначале и от друзей. Но в этом, 2025-м году, я получил только одно письмо от жены, а она от меня ни одного. Это была полная информационная изоляция.
Также более активно применялись дополнительные наказания, такие как помещение в ПКТ — это тюрьма в тюрьме, где ты сидишь в шести-десяти квадратах еще с кем-нибудь, и это месяцами длится. Это и активное применение дополнительных уголовных наказаний, когда во время заключения добавляли еще год-два, и эти суды могли бесконечно повторяться. Это сильное психологическое давление на людей, когда ты не знаешь точно, когда закончится срок твоего заключения.
Это все организовано сейчас в такую систему давления — психологического, морального и физического — на политзаключенных. На твое здоровье, на твое самоощущение, чтобы уничтожить тебя, твою индивидуальность, переделать тебя в молчаливого раба. И эта система сейчас отточена до идеальности, она очень напоминает сталинское время. Эта постсталинская система в Беларуси сейчас цветет.
Единственное, что было легче для меня — это сидеть в колонии, где ты не единственный политзаключенный. Сейчас все колонии забиты политзаключенными, там есть люди, которым доверяешь, с которыми можно поговорить, от которых можно получить информацию или передать информацию, когда человек освобождался. Эти моменты солидарности между политзаключенными в тюрьме — это новое.
— Алесь, как вы узнали, что получили Нобелевскую премию мира?
— Это было три года назад, я находится в СИЗО на Володарского в Минске. Я узнал об этом в коридоре СИЗО от других заключенных, они сказали, что как будто мне дали Нобелевскую премию. Через пару минут я встретился с адвокатом, и она действительно подтвердила эту новость. Это было абсолютно неожиданно для меня, хотя я был в списке выдвинутых на Нобелевскую премию. И я не один раз был в этом списке, но всегда был очень маленький шанс ее получить, учитывая, сколько там людей и сколько проблем.
Я всегда спокойно относился к этому, как чему-то, что не произойдет. И когда это произошло, я был шокирован, я не поверил сначала. Но реальность оказалась такой, этому помогла наша грустная ситуация. Нобелевскую премию дали не за наши успехи, а за той массовый героизм, который проявляли белорусы во время акций 2020-го года , за стремление к свободе, справедливости, которое показывали миллионы белорусов. Это та ежедневная многолетняя робота, которую делало гражданское общество Беларуси и конкретно правозащитники.
И плюс контекст этой премии, потому что одновременно ее вместо со мной получали российские и украинские правозащитники. Мы, белорусы, оказались в контексте украинско-российской войны. Это наша привязанность к политической ситуации в регионе остается до сих пор. Мы сейчас находимся в состоянии фактически военного положения в Беларуси, хоть оно и не объявлено. Но учитывая, как действуют власти, это реально военное положение. Эта постоянная угроза войны никуда не делась, хотя идут мирные переговоры. И в целом перспектива мира на ближайшее время очень размытая, неясно, что будет через 5-10 лет.
— Ваша речь во время суда в Минске многих впечатлила своим гуманизмом. Вы говорили про гражданский диалог и национальное примирение. Как среди нечеловеческих условий в тюрьме, о которых вы рассказываете, вы смогли найти в себе так много гуманизма?
— Это наша действительность, то, что режим сейчас не идет ни на какие переговоры, для них вопроса диалога не существует. Для них есть вопрос сохранения власти, задушить любое инакомыслие, любую альтернативу — политическую, общественную, культурную — любую.
Но даже без этой власти, которая рано или поздно уйдет, проблема раскола белорусского общества у нас остается. Часть людей у нас ментально воспитаны в советском времени. И мы, когда хотим перемен, должны их учитывать, мы же не будет загонять их в концлагеря. Мы должны жить одним народом, мы должны учитывать разновекторность, разноплановость нашего народа, если мы хотим, чтобы белорусы сохранились как единая нация.
— Правозащитник Владимир Лабкович на пресс-конференции в Украине рассказал, что его первый звонок был не жене, а вам. И вы ему сказали, мол, четыре года отдыхали, а сейчас время работать. Работаете вы уже давно, в следующем году «Вясне» будет 30 лет. Есть ли вообще надежда на какую-то демократическую Беларусь, которая уважает права человека?
— Наше нахождение в тюрьме тоже было нашей работой, к сожалению. Нахождение в тюрьме правозащитников лучше всего подчеркивает то, что нормальной ситуации с правами человека, с демократией в стране нет. Мы все это отлично понимали, поэтому отдыхом это, конечно, не было.
Была просто такая работа, когда ты сидишь, ничего как будто не делаешь, но ты, тем не менее, все равно работаешь. Ты находишься в процессе, который проживает все белорусское общество. Мы пока не видим света в этом туннеле, но мы должны идти вперед, потому что я уверен, что этот свет есть.
