— Какие тенденции появились за последние годы в мировом кинематографе?
— Сегодня с одной стороны стоит социально-политическое кино, на острые и важные темы, а с другой появился большой мир коммерческого кино, где создаются в основном сериалы. Еще есть фестивальное кино. Но дело в том, что кино – это не только развлечение, но и искусство. А искусство появляется тогда, когда есть язык, форма, стиль и индивидуальность, которые постоянно развиваются.
Изменения в лучшую заключаются в том, что технологии развиваются. Сегодня без большой камеры, буквально телефоном можно выразить себя, сделать маленькую зарисовку и выложить ее в интернет. Если она эмоциональная и эстетичная, то у тебя уже будет зритель. Это тоже форма кино. Не говоря уже о более мощных технических средствах, которые дают возможность осуществить все, что только может прийти тебе в голову – снимать на тысячи километров под водой или полететь в космос.
Но главная суть не в технической эволюции, а в душе творца. В том, каким взглядом он смотрит на мир и как его чувствует.
Только через творческую индивидуальность творца технические средства могут обрести магию и воздействовать на разум и чувства людей.
Из минусов – то, что индивидуальная сторона художника отошла на второй план. Сейчас в мире проходит много фестивалей, и у каждого своя политика. И эта политика и актуальные темы как-то ограничивают свободу и то сакральное, что очень важно для художника. К примеру, если ты не делаешь кино на эти темы и не рассказываешь историю так, как кажется правильным фестивалям, то у тебя мало шансов, что мир узнает о твоем кино. И получается, что большинство авторских фильмов, создаваемых в мире, – это некое фестивальное кино, как своеобразный активизм. Они фактически не отличаются друг от друга художественными нюансами, поскольку на первом плане стоит не столько искусство, сколько социальная или политическая проблема. Это своеобразное копирование старых форм. А если художник не ищет и не находит новые формы, не создает свой мир и лишь копирует реальность такой, какая она есть, то его работы становятся однообразными, похожими на другие.
Да, кино стало более острым. Современные режиссеры стараются больше фокусироваться на социальной тематике. Но художественной стороны, в которой и заключается магия кино, стало намного меньше, и это, по-моему, главная проблема.
— Как вы оцениваете уровень современного грузинского кино?
— В современном грузинском кино начались очень интересные процессы. После 90-х был период застоя, но потом началось развитие – развитие техническое, появились также современные актуальные темы. Но сейчас грузинские кинематографисты поняли, что в искусстве важны не только технические аспекты, актуальные темы и финансы. Главное – найти свой язык, свою форму. И с этой точки зрения, думаю, появилось несколько фильмов, например, фильмы Александра Коберидзе «Что мы видим, когда смотрим на небо?», Деи Кулумбегашвили «Начало», Саломе Джаши «Укрощение», которые интересны уже не только с технической стороны, но и с точки зрения появления новых кинематографистов, думающих о форме, о стиле, имеющих персональный язык.
В 60-70-х годах у грузинского кино была своя ниша, свой язык, какое-то свое очарование. И этим оно отличалось от кино других стран. И сейчас в современном грузинском кино, думаю, наступает этап, когда оно обретает свою форму. Думаю, оно постепенно начинает возрождаться.
— Какая современная грузинская лента сильнее всего впечатлила вас за последнее время?
— Это лента Зазы Халваши «Намме». Этот фильм очень интересен с той точки зрения, что Заза Халваши создал свой поэтический мир, не похожий ни на что другое. Это его мир, очень сакральный, очень интересный. Он рассказал историю так персонально, как это должен делать истинный художник. Но за последнее время мне также очень понравились фильмы Александра Коберидзе, Саломе Джаши и Деи Кулумбегашвили, они тоже очень интересны. В этих лентах тоже есть очень важные эксперименты.
— Чего, на ваш взгляд, все еще не хватает грузинскому кинематографу?
— Думаю, не хватает трех вещей. Первое – это кинообразование. Очень важно, чтобы в университетах появлялись педагоги с новыми техническими подходами и новой методологией. Второе – грузинское кино должно найти свою новую форму. И третье – деньги. Кино – очень дорогая вещь. И, если мы говорим о кино не в коммерческом плане, а в творческом, то очень важно, чтобы государство финансировало такие фильмы.
— Говоря о грузинском кино многие сразу вспоминают фильмы Данелия «Мимино», «Не горюй!» и т. д., и стереотипы о грузинах из этих картин до сих пор живы. Есть фильмы, которые не у всех на слуху, но при этом отражают грузинскую идентичность?
— Фильмы, которые очень сильно повлияли лично на меня, и думаю, они очень сильны с точки зрения творчества, – это работы Отара Иоселиани «Жил был певчий дрозд», «Апрель». У него много хороших фильмов. Это будто бы портрет общества того времени. Есть и другие фильмы – Александр Рехвиашвили снял такие интересные картины, как «Грузинская хроника 19-го века» и «Путь домой». Есть еще замечательные работы у Мераба Кокочашвили «Большая зеленая долина» и Резо Эсадзе «Любовь с первого взгляда». Это классика грузинского и мирового кино, и все их, конечно, стоит посмотреть.
— Какой ваш любимый грузинский фильм?
— Один фильм назвать очень сложно, но я назову фильмы Рехвиашвили, у которого как раз на днях был день рождения – «Путь домой» или «Грузинская хроника 19-го века».
— В чем, по-вашему, заключался успех грузинских фильмов советского периода?
— Во-первых, это некая простота – простота в отношениях, в языке, какая-то магия, которая создает чувство, будто ты одновременно и ребенок, и взрослый. Они придумали свой язык «басни», когда все показывается не прямо, а через метафоры. Ты смотришь комедию или любовную историю и понимаешь, что главное – не то, что на первом плане, а то, что на втором, на третьем и т. д.
Еще была какая-то нестандартность – режиссеры смотрели на мир нестандартно. И это проявлялось в жанрах, в методах, когда ты не просто наблюдаешь за бытовой жизнью, а как-то иначе смотришь на мир. И все это вместе создавало уникальный мир, который все любили и понимали. Думаю, это были «золотые года» грузинского кинематографа.
— Сможет ли современный грузинский кинематограф повторить этот успех?
— Я думаю, сможет. В нашем обществе и в стране было очень много актуальных социально-политических и экзистенциональных процессов, страна как бы возрождается, что создает энергию, очень важную для творчества. И думаю, эта энергия и есть главный импульс, чтобы художник мог передать свои мысли с помощью языка кино.
— Вы говорили о важности государственной поддержки кинематографа. Какую помощь режиссерам оказывает государство сегодня?
— Я могу рассказать свою историю. Сейчас я готовлюсь снять свой первый полнометражный художественный фильм, и мне понадобилось около четырех-пяти лет, чтобы получить деньги от государства. Вот как работает эта машина: у нас есть Киноцентр, и там объявляют конкурсы для дебютантов, документалистов, аниматоров и т. д. Но проблема в том, что этот механизм пока работает не очень хорошо. Есть, к примеру, 100 лари, но сам фильм стоит миллион. И эти 100 лари надо как-то распределить среди трех-четырех проектов. Денег, которые ты в итоге получаешь от государства, фактически ни на что не хватает.
Думаю, необходимо изменить подход. С сегодняшним финансированием Киноцентра грузинское кино не может развиваться. Мы живем в век, когда технологии совершенствуются, но кино все равно стоит очень дорого. И если не будет поддержки государства, на данном этапе мы можем делать только фестивальное кино – как арт-хаус, только для творчества. И очень важно, чтобы в этот момент, когда появились новые интересные картины и возрос интерес других стран к грузинскому кино, государство изменило свою политику.
