О правах человека в России
«Можно сказать, что личный активизм сейчас закончился, потому что он просто максимально небезопасен. Я занималась медийным активизмом, то есть с открытым лицом, с пресс-релизами, акциями, преформансами, и с начала войны я делала несколько мероприятий – и одна, и с другими людьми. Во-первых, я делала акцию, во-вторых, я вместе с моей коллегой Катрин Ненашевой делала «Мирный ужин», на который тоже пришла полиция и были задержания. Катю задержали [на «Мирном ужине»], меня задержали на акции. Потом мы делали онлайн-мероприятия, они прошли окей, но только при условии закрытого доступа и неразмещении результатов никуда.
Люди сейчас работают исключительно аффинити-группами, без лица, как бы крипто-группами, потому что любая открытая деятельность приводит к обыскам, задержаниям и арестам. Ну и продолжаются аресты людей, которые выходят с мирными, антивоенными заявлениями. При этом, масштаб довольно большой, и задерживать могут за все что угодно. Есть случаи, когда обвиняли в организации пикета за желтую куртку. Мне также известен случай, когда девушку посадили в спецприемник на шесть суток за голубой лак для ногтей. Это, конечно, отдельные эксцессы, но, тем не менее, они хорошо иллюстрируют общую тенденцию – людей постоянно задерживают, заводят уголовные дела.
Сейчас, наверное, самый громкий кейс – это кейс Саши Скочиленко. Она – художница, журналистка из Петербурга, психоактивистка и просто активистка. Саша заменила ценники в магазине на информацию о войне. Ее взяли, причем при в довольно экстраординарных обстоятельствах. Полиция не смогла сразу найти, где она находится, поэтому они пришли к ее старому другу, которого, видимо, очень сильно запугали, и он согласился на сотрудничество со следствием. Он позвонил Саше и сказал, что у него был обыск и ему нужна помощь, чтобы она приехала и морально его поддержала. Она приехала, и ее арестовали. Сейчас Саша находится в СИЗО, ее никак не переводят, и мы с разными активистами занимаемся этим кейсом, пытаемся это как-то включить в зарубежную повестку. Потому что там происходят всевозможные нарушения прав. У нее есть хроническое расстройство, аутоиммунное заболевание целиакия, соответственно, ей нужна специальная диета, иначе это может привести даже к раку кишечника. Ей, естественно, никакие передачки не дают, она голодает. И таких историй много. Думаю, Саша – это просто самый громкий кейс сейчас. Это связано с тем, что у нее все-таки была какая-то медийность, как у журналистки, но я уверена, что в регионах этого гораздо больше. Потому что регионы всегда давят гораздо страшнее».
Документалист Андрей Лошак: «Борьбы за свободу в России не было»
О переезде в Тбилиси
«Я решила уехать в Тбилиси, чтобы продолжать ту работу, которую не могу себе позволить выпустить из России. Потому что это однозначно поставит под удар меня и людей, которые делали со мной эти проекты. Это было сложное решение. Я долго не хотела уезжать, но потом все-таки уехала. Исключительно для того, чтобы продолжать работать.
Понятно, что ощущение небезопасности было и раньше, но когда вы делаете «Мирный ужин» и к вам приходит уголовный розыск, центр «Э», огромное количество полиции, угрожающие вам уголовными делами, конечно, понятно, что они не шутят. Плюс, естественно, полиция ходила к нам домой. Меня не было дома в этот момент, но я знаю об этом. Мы с Катей Ненашевой, например, не живем по прописке, но к нашей коллеге, которая живет по прописке, полиция ходила несколько раз».
Об активизме в эмиграции
«Так как я переехала всего месяц назад, я собрала таких же свежеприехавших активистов, среди которых очень много крупных организаторов. Я подумала, что необходимо скоординировать все усилия по существующим проектам и создать большую антивоенную сеть, которая обменивалась бы ресурсами, контактами. Мы собрались вместе, пригласили уже работавших здесь активистов, чтобы они нам рассказали, как ведут тут свою деятельность, какие у них есть потребности. Мы провели сессию, где набросали проекты по направлениям прямой антивоенной деятельности, то есть гуманитарка, социалка, и обсудили, как можно включиться в уже существующие проекты и создать новые. У нас есть несколько проектов в интернете, которые мы пытаемся разрабатывать. Есть попытки создать проекты для беженцев, в том числе создать для них IT-школу. Ну и изучить как-то тему интернет-партизайнинга и использование медиа-соцсетей.
Мы также думаем о том, чтобы сделать какой-то большой фестиваль в поддержку политзаключенных, которых сейчас сажают в тюрьмы и на которых заводят уголовные дела. Чтобы собрать средства и перечислить их гуманитарным организациям, антивоенному фонду и феминистскому антивоенному сопротивлению. Главная повестка – это объединение усилий и ресурсов активистов внутри страны и активистов снаружи. Потому что у активистов снаружи есть больше возможностей брать на себя более опасные задачи, которые внутри России делать слишком опасно, но делать нужно. Потому что финальная задача все же сделать так, чтобы как можно меньше людей село в тюрьму».
Тамара Эйдельман о России, судьбе Европы и шансах Грузии и Украины
О диджитал-партизайнинге и анонимном активизме
«В какой-то момент я увидела, насколько мои собственные методы работы и то, что я называла конспирацией, безопасностью, в нынешних условиях не работают. Большинство публичных активистов и художников, с которыми я сотрудничала, работают так же, как я. То есть они привыкли работать с открытым лицом, привыкли быть готовыми к контакту с полицией и даже быть задержанными. Но в этой ситуации они пытаются минимизировать вред. Сейчас ситуация ставит под удар вообще все сообщество, потому что каждый раз при задержании или уголовном деле все ресурсы небольшого сообщества используются для спасения этого человека.
Я сейчас, например, хожу на курс про диджитал-партизайнинг. Учу, какие есть стратегии анонимной вирусной работы в интернете, как создавать информационные бомбы, как проникать на ту территорию, где эта информация не распространена. Есть, например, Facebook, где я пишу какие-то посты, кто-то их репостит, но это все равно пузырь людей с примерно такими же убеждениями, как у меня. А люди, подверженные пропаганде, например, чаще сидят в «Одноклассниках». Они не будут читать «Медузу», и ты никогда не убедишь их, что это классный ресурс. Поэтому я учусь, как доступным и понятным языком донести до них информацию, и где это лучше делать.
Мне кажется, сейчас должно быть две задачи. Первая – как дольше не сесть в тюрьму, а значит – уделять очень много внимания своей невидимости. Это сложно для таких активистов, как мы, которые привыкли к контактам с медиа. А другое – осваивание практик, которые хорошо знакомы анархистам. Это аффинити-группы, где люди работают в группах, в которых они друг друга не знают лично. И даже при накрытии одной группы, от этого не тянется вся сеть. Ну и, конечно, надо понимать, что сейчас, как раньше, просто пойти расклеивать листовки нельзя. Я из Москвы, и Москва – город, оснащенный на 100% видеокамерами. И не всегда их видно. Зато техника распознавания лиц, которую они импортировали из Китая, вопреки тому, что думают многие, вовсе не основывается на внешнем сходстве. Она просто считывает параметры лица, поэтому, даже если ты разукрасишь лицо, но твои глаза и нос будет видно, тебя элементарно можно опознать».
[áмбави] Илья Красильщик: Украина строила государство, Путин готовился к войне
Способен ли арт-активизм повлиять на политику
«Мне кажется странной история, которую давно навешивают на политических художников, что «это ничего не меняет». Но акция и не должна ничего менять, она предлагает некоторое соучастие, она может показать, пригласить к диалогу, но все-таки художники-акционисты не политики. Это не их задача. И мне кажется, что глобальная задача «исправить все сразу акцией» – это просто смешно.
Я не верю, если честно, что в России может что-то поменяться мирным путем. Это может быть подспорьем для разговора, для нагнетания атмосферы, возбуждения каких-то чувств, но та режимная машина, которая сложилась в России за последние 20 лет… Страна вырастила гигантскую опухоль в виде силовых структур. И представить, что какая-то арт-группа может противостоять этой машине и плюс пропагандисткой машине, просто невозможно. Искусство, конечно, должно и может существовать, но думать, что именно оно решит проблему… Нет, не решит».
Арт-активизм до и после войны в Украине
«Когда я занималась арт-активизмом еще до войны, было достаточно много попыток меня задержать, но мне везло. Конечно, были ситуации, когда мы ставили спектакль о пытках в колонии, знали, что за нами прямо следят, когда мы ездили по стране, наши спектакли отменяли, приходила полиция. Но в целом до войны была тонкая грань, хотя бы как-то действовал закон, была какая-то видимость. То есть, например, если вы устраивали уличную акцию, то многое зависело от контекста. Да, вас могли задержать, но не факт, что на вас сразу же завели бы дело.
Все художники, занимавшиеся уличным искусством, понимали: когда вы регулярно делаете какие-то перформансы, появляетесь в либеральных медиа, вас, конечно, берут на карандаш. То есть, про вас знают, и это увеличивает шанс, что вы попадете под очередную волну репрессий. Но все равно, то, что происходило до войны, совершенно не похоже на происходящее сейчас. Была какая-то обыденность – все художники, все арт-активисты были всегда готовы к тому, что на мероприятие может прийти полиция. И действительно, иногда полиция совершенно неожиданно приходила, но их действия были не такие радикальные.
Это был обычный фон, к которому все привыкли. Опасность где-то маячила, об этом все говорили, но в такой прогрессии, как сейчас, этого не было. Сегодня люди опасаются делать публичные мероприятия не в онлайн. Потому что, если раньше полиция приходила на мероприятие и задерживала организаторов, то сейчас, когда они пришли к нам на «Мирный ужин», они пытались задержать вообще всех».
Может ли наступить день, когда в России не останется смысла в активизме
«Такая ситуация, конечно, может возникнуть, и все этого опасаются. Вся эта ситуация с войной потенциально очень небезопасна для режима, поэтому они будут стараться любыми силами противодействовать. Уже сейчас людям страшнее работать, и их нельзя в этом винить. Их много лет задерживали и сажали в тюрьмы. И получается какая-то странная ситуация: эти же люди теперь должны установить в России хороший режим. То есть, именно они должны умереть, попасть в тюрьмы, но обязательно все исправить. А простые люди будут потом просто говорить: «Какие молодцы активисты». Мне бы не хотелось, чтобы эти люди так собой жертвовали, и это нормально – заботиться и о своей безопасности».
