Дебютную работу «На этой земле» Ренаты Джало показали в Роттердаме. О влиянии детства на творчество, понятии «русское» и сложностях, с которыми сталкиваются начинающие постановщики, Рената Джало рассказала в интервью DW.Рената Джало — выпускница ВГИКа, чей полнометражный дебют «На этой земле» в 2024 году показали на российском кинофестивале «Маяк», где картину наградили особым упоминанием жюри и призом за лучшую работу оператора. Затем кино отобрали на Международный Роттердамский кинофестиваль (проходит в этом году с 30 января по 9 февраля), главный смотр экспериментального кино в мире.
Работа Джало посвящена жизни одной деревни, где происходят странные события: беглый крестьянин соорудил деревянные крылья и пробует летать; одну из девочек-близняшек обвиняют в том, что она вытягивает силы из своей сестры. Эти события сильно беспокоят жителей села, которые верят, что чудаки своими действиями могут наслать на поселение голод и пожары.
DW: Ваш фильм показали в программе Роттердамского кинофестиваля Bright Future, это один из самых престижных смотров в мире, нацеленный на экспериментальное кино. Как вы узнали, что вас отобрали на фестиваль?
Рената Джало: Узнала об этом сразу после «Маяка» и была безумно рада.
— Интересно, что «На этой земле» во многом посвящено «русской» культуре, а сейчас это «радиоактивная» тема для фестивалей вне России. Когда вы начали работу над кино?
— В марте 2022 года я написала сценарий, процесс занял всего месяц, а в 2023 году осенью сняла фильм и доделала его в 2024.
— Удивительно, что у вас на это нашлись силы. Вы создали сугубо фестивальное кино, на котором в России тяжело что-то заработать, а за границей почти негде показывать, потому что после 24 февраля 2022 ведущие фестивали перестали брать к себе российское кино. Как вы решились на это?
— Я до сих пор не совсем понимаю, как это получилось, потому что решение снять кино было абсолютно контринтуитивным. Я выпустилась из ВГИКа (Всероссийский государственный университет кинематографии имени Герасимова (ВГИК). — Ред. ) в 2021 году и хотела поступить в европейскую магистратуру, готовилась к этому. Но в 2022 году все планы изменились. Когда ты выпускаешься из вуза, то будто бы все возможности реализоваться испаряются. Мне нужно было снять кино, и я поняла, что если сейчас не попробовать — то потом возможности не будет.
— В вашем историческом произведении несколько сюжетных линий, посвященных быту людей в воображаемом XVIII веке: девушку ругают за то, что она «ест» духовные силы своей сестры-близняшки; беглый крестьянин смастерил крылья из дерева и пробудет взлететь; двое дворян посещают деревню и обнаруживают, что она находится в кризисном состоянии. Чем вы вдохновлялись, когда придумывали мир фильма?
— Когда-то на третьем или четвертом курсе я читала один исторический роман, и в нем был эпиграф о человеке, который смастерил деревянные крылья. Этот образ застрял у меня в голове, на основе него я и начала писать сценарий. Процесс написания был очень быстрым: я каждый день в течение месяца просыпалась и до вечера сидела за компьютером, стараясь ни о чем не думать. Потом соавтор Елизавета Меледина меня правила и корректировала. Затем появилась книга Николая Лескова «Юдоль» про то, как в деревне наступает голод. Я не заимствовала никаких сцен и героев, скорее вдохновлялась атмосферой произведения. После завершения драфта сценария я выслала его в киностудию моего мастера Алексея Учителя «РОК»: мне ответили, что попробуют подать заявку в Минкульт на грант. Где-то полгода я никак не прикасалась к тексту, и в декабре нам подтвердили финансирование. Тогда я села перечитывать и поняла, что сценарий устроен поэтическим образом и требует дешифровки. В этом помог мне сценарист и драматург Александр Родионов — киностудия изначально предложила кураторство режиссера Александра Миндадзе, но он отказался. Сказал, что я должна сделать все сама, а он боится разрушить мой мир своим участием.
— Ваш фильм выполнен в черно-белом решении, что часто встречается в историко-мистическом кино. Можно вспомнить «Мешок без дна» Рустама Хамдамова, «Туринскую лошадь» Белы Тарра и «Белую ленту» Михаэля Ханеке. Почему вы выбрали ч/б формат изображения?
— Я сразу представляла все в ч/б. Может быть еще находилась под воздействием штампа. В цвете много информации, которая мне не нужна была. Также светотень в моем фильме очень важна, а подчеркнуть ее можно как раз через ч/б. Цвет и свет — это ритм.
— При этом ваш оператор Екатерина Смолина до этого работала на цветных картинах «Продукты 24» и «Свет». Как вы с ней познакомились и сработались?
— В какой-то момент многие люди начали рассказывать о Кате и предлагали рассмотреть ее кандидатуру в качестве оператора. Тогда я не видела ни одной ее работы, но после одного разговора по телефону стало понятно, что я хочу с ней работать. Она во многом мне помогла: объяснила, что хотя многие мои задумки просто не воплотить в жизнь за короткий срок, не обойтись без хорошей подготовки.
— Подготовка нужна была, потому что в фильме много длинных сцен, которые лучше заранее просчитать, чтобы движение внутри кадра было красивым?
— Да. Катя обладает колоссальным аналитическим умом, а я привыкла работать широкими мазками и руководствоваться чувствами. Поэтому она мне сказала: «Рената, сядем и обсудим все детально, что ты именно в каждом кадре хочешь увидеть».
— К показу фильму на «Маяке» вы дали комментарий, где сказали, что фильм напоминает вам о детстве. Как они между собой связаны?
— Для меня важен в кино момент узнавания, который заключен не в сюжетной динамике, а в деталях. Важны не какие-то яркие элементы фильма, а, например, шелест травы, движение людей — эти интимные, сугубо личные впечатления, которые невозможно выразить в словах. С «На этой земле» я долго выстраивала отношения, даже когда монтировала, не могла его осознать: много переживала, была недовольна собой. Один раз я посмотрела готовую картину на «Мосфильме» и заметила, что со мной кино работает. Так момент с крестным ходом в фильме мне напомнил реальную ситуацию, когда я жила в старой деревне под Санкт-Петербургом и была на похоронах.
— Ваш фильм во многом про «русскость», а это понятие очень сложное, затуманенное современной пропагандой. Например, композитор Настасья Хрущева в книге «Метамодерн» пишет о «русском бедном», что «русское» — это депрессивное и трансцендентное. Ваша документальная среднеметражная лента «Ленечка» была снята про композитора Леонида Десятникова, написавшего русскую композицию, одно из первых метамодернистких произведений «Песню колхозника о Москве». Что русское для Вас?
— Это очень сложный вопрос.
— Не спросил бы, но в вашем кино много «русского». Один из ярких символов в картине — это шамкающие, постоянно наговаривающие что-то бабушки, будто вышедшие из мемов «ШКЯ».
— Мой любимый момент в фильме, это когда один из господ моет лицо в избе, а ему бабушки рассказывают о крестьянине с крыльями, что он летал. Они точно видели, что мужчина не летал, но в их головах образ человека с крыльями уже трансгрессировал в акт полета. Мне жутко нравится эта трансформация.
Я не знаю, что такое «русское». Наверно, это почти неопределимое понятие. Когда писала сценарий, то читала у какого-то философа про феномен беглых крестьян и там была мысль, что у России нет формы, будто бы она безгранична и непреодолима, состоит из ухабов и перелесков. Мне кажется, что русским свойственно тяготение к запредельному и отчаянному. Частично у меня это есть в фильме.
— Думаю, что культурологам еще предстоит как-то описать «русское», когда само понятие перестанет быть токсичным, когда в России можно будет свободно говорить о деколонизации и признавать ошибки прошлого и настоящего.
— Я не считаю русское «токсичным». Особенно если говорить про «русское», как про культуру. Культура — это сложный феномен, и слово «токсичный» мне кажется пагубным упрощением в отношении любой культуры. Но я согласна с тем, что «прошлое» должно быть как можно более открытым. Так мы понимаем, кто мы и куда мы идем.
