После пандемии коронавируса миру будет необходим новый глобальный эпидемиологический порядок. В этом убежден Вато Лежава, ректор Свободного университета – одного из ведущих вузов Грузии. Своим мнением о том, какой будет мировая экономика после COVID-кризиса, он поделился с изданием Tabula.ge. Предлагаем полный перевод материала.
Я решил написать это, чтобы проверить себя в будущем, проверить, насколько верно я оценил ситуацию и насколько правильно представил то, что произойдет после кризиса COVID-19.
Ситуация динамична, она меняется, что делает предсказание будущего еще более рискованным занятием. Впрочем, меня никогда не привлекала роль комментатора уже произошедших событий. Так что…
Доминирующие взгляды сегодня таковы:
- Кризис беспрецедентен и продолжителен
- После кризиса наш мир сильно изменится
Я не согласен ни с одним из них.
На глобальном уровне…
К этому моменту, прогноз сокращения глобальной экономики в 2020 колеблется от 2.2% (Economist Intelligence Unit) до 3% (IMF).
Поскольку (во второй половине апреля 2020) «двигатели» мировой экономики – США, Китай и Евросоюз – переходят в фазу преодоления кризиса и поэтапного открытия экономики, вряд ли данный прогноз будет существенно отягчен. Более вероятным мне представляется его улучшение, нежели ухудшение.
В любом случае, прогноз неблагоприятный.
Тем не менее, он в рамках годового роста мировой экономики. Это значит, что в начале 2021 года мировая экономика вернется к уровню начала 2019-го (в 2020 рост мировой экономики составил 3.5%). В принципе, для человечества 2020 станет не более чем потерянным в контексте экономики годом.
Данное развитие сценария далеко от всех сценариев, пророчащих международной экономике «судный день», которых, к слову, сейчас большинство. К сожалению, экономический «судный день» может наступить для многих конкретных компаний и людей, но не в таком масштабе, чтобы он повлиял на картину в целом и смог оказать влияние на смену курса международной экономики.
Может возникнуть вопрос: расшатал ли COVID-19 в структуре мировой экономики что-то такое, что по «эффекту домино» после завершения COVID-экономики, повредит такие жизненно важные функции мировой экономики или вызовет в ее геноме такие мутации, что кризис продолжится уже без COVID-19, но под его влиянием.
В отличии доминирующих сейчас мнений мне так не кажется.
Все экономические кризисы, которые сравнивают с кризисом COVID-19, по своей природе имели два отличия:
- Либо они были вызваны необходимостью «снятия напряжения», накопившегося в результате (неправильного) управления («Великая депрессия», глобальный финансовый кризис 2007-2008 годов)
- Либо были вызваны глобальными войнами (Первая и Вторая мировые войны) и крупными геополитическими и техническими решениями (падение «Железного занавеса», нефтяной кризис 1970-х).
В первом случае это эндогенные (внутренние) кризисы экономики, а во втором – экзогенные (внешние) факторы влияния на экономику.
В первом случае необходима «большая перезагрузка», во втором – «большая перестройка».
В обоих случаях происходит разрыв существующих цепей обязательств, контрактов, поставок, возникает потребность выстраивания их по новой, что требует ресурсов: капитала, труда, знаний и времени.
COVID-экономика отличается от обоих случаев, т. е. экономика просто стоит на паузе.
Мощности, сети, цепи поставок остаются на месте. Невозможно, чтобы остановка на 2-3 месяца, даже на более длительный срок, внесла системный или технический сбой в то, что формировалось, боролось (в том числе в условиях кризисов) десятилетиями и соответственно обладает устойчивостью, поскольку исходит из интересов миллиардов «игроков», зиждется на них, питается ими.
Наступит момент, когда это все снова заработает (может быть с небольшим «скрежетом»).
Так что я не думаю, что COVID-экономика окажет какое-либо тектоническое влияние на мировой экономический строй или как-нибудь вызовет «эффект домино».
Мы
Существует еще один фактор, к которому сейчас часто апеллируют: под влиянием COVID-кризиса представления людей о мире изменятся. А это повлияет на политику и политиков, что в результате повлияет на структуру мировой экономики.
Рассматриваются два возможных эффекта
- Боевой марш антиглобализма (не только в риторике, но и в действиях) и движение в направлении «национальных экономик»
- Переход по большей части на дистанционную экономику («будут только виртуальные офисы» и подобное)
Не думаю, чтобы подобные версии развития событий были реалистичными (за исключением небольших технических поворотов) и смогли иметь фундаментальный эффект на природу мировой экономики.
Вместе с тем, стоит отметить, что эти две тенденции войдут в противоречие друг с другом: если закрытие и экономический национализм станут тенденцией, то необходимость в «виртуальной национальной экономике» будет ниже и наоборот.
Вопреки этим убеждениям, глобализация и экономическая интеграция не являются чьим-то решением (чтобы это изменилось по чьему бы то ни было желанию), которое допустимо и благословлено «в верхах и в низах». Наоборот, это реакция «верхов» (политиков) на то, чего хотят «низы», т. е. реакция на фундаментальную логику экономики и интересы людей: рентабельность специализации для всех.
Никто не отменял гениально простой пример Давида Рикардо, который около 200 лет назад объяснил, почему португальцам стоит продолжать производить вино (что у них получается лучше), чем производить текстиль, который они могут получить от британцев (у которых это получается лучше), обменяв его на вино, и в результате обмена оставить в выигрыше обе стороны. COVID-19 не может противоречить этой логике, как не может и повлиять, например, на силу гравитации. Даже 800 лет назад закон бытия (специализации) был актуален. Как писал Руставели: «Долг трудящихся – трудиться. Храбрецом да будет воин». Всем будет лучше, если каждый займется своим делом.
В интересах людей и компаний – производить то, что у них выходит лучше всего, затем обменивать это на то, что получается лучше у других. Этот процесс не сможет протекать эффективно в условиях «национальной экономики». Он требует обмена продукцией, идеями, услугами – международной торговли и, следовательно, глобализации.
Процесс глобализации существовал на протяжении всей истории человечества, просто темпы были другими.
Второе: существует представление, будто глобализация – явление современности, будто глобализация начала существовать только тогда, когда ей придумали название, и является современником интернета. Процесс глобализации существовал на протяжении всей истории человечества, просто темпы были другими.
Например, то, что две крупные религии (христианство, ислам), возникнув в небольшом малонаселенном районе, распространились на весь мир, поселились в сознания и сердцах миллиардов – результат глобализации.
Глобализацию ускорила индустриальная революция, а постиндустриальная эпоха ее развила сумасшедшими темпами. В итоге ее результаты стали более очевидными, и вместо того, чтобы сделать очевидной разницу между поколениями, глобализация меняет реальность поколений уже при их жизни. Впрочем, это совершенно не значит, что глобализация – нечто новое и ее сможет изменить какой-нибудь COVID-19 или другой похожий фактор.
Во время глобализации человечество переживало более разрушительные эпидемии (например, т. н. «испанка» примерно 100 лет назад), что не оказало эффекта на глобализацию и генеральный курс мировой интеграции. Чтобы иметь ответы на все вопросы, связанные с глобализацией, достаточно просто не смотреть на развитие человечества сквозь призму последних 30-ти лет и не считать глобализацию и интернет современниками друг друга.
Второй аспект: неверны ожидания полного (или по большей части) перехода на виртуальные отношения и полного замещения ими личных отношений.
Во-первых, карантин и «карцер-люксы» в стиле Дочанашвили показали многим как раз противоположное и убедили в том, что замещение личных, человеческих отношений очень неэффективно и травматично.
Мы созданы «социальными животными», таковыми и останемся.
К примеру, до сих пор мы могли прослушивать музыку при помощи лучших записей (качеством гораздо лучше, чем «живое» исполнение того или иного артиста), но это не смогло отбить желание и потребность посещения «живых» концертов.
По всем номинальным показателям, смотреть футбол по телевизору гораздо удобнее (видно больше деталей), чем посещать стадион. Со времен, когда единственной альтернативой посещения матча были радиорепортажи, появилось великое техническое приспособление, позволяющее различить цвет шнурков на кроссовках Лионеля Месси. Впрочем, посетителей на матчах (которые не могут разобрать цвет этих самых шнурков) не поубавилось. Как раз наоборот, их стало больше.
Разницу в обоих случаях (концерта и матча) дают «соучастие» и «сопереживание», что делает персональный эмоциональный опыт незаменимым.
Я специально привел примеры с пассивным физическим вовлечением в процесс. Они даже не интерактивны, но спрос на них все равно высокий, технологически не заменимый спрос.
К примеру, университеты, помимо профессоров и планов обучения, создают студенты и их взаимоотношения, обмен информацией, идеями друг с другом. Онлайн-лекции никогда и ничем не смогут это заменить.
Мы могли чудесным образом виртуально путешествовать по миру и до сих пор, но почему-то предпочитали за счет значительных расходов (будем предпочитать и в будущем) получить личный опыт в результате путешествий.
Авиа-террористический акт 11 сентября 2001 года, демонстративно унесший жизни 3000 человек, не смог заглушить наш аппетит к путешествиям, но научил жить с этой опасностью. Научил минимизации рисков путем введения систем безопасности на авиарейсах. Недалеко то будущее, когда нам придется приезжать в аэропорт еще на ½ часа раньше, чтобы до регистрации успеть пройти эпидемиологический контроль при помощи быстрых тестов и термомониторинга.
Так что, не «умрут» ни физические офисы и переговоры, ни физические университеты. Мы будем ходить и на стадионы, и на концерты и, пожалуй, даже не сможем вспомнить, каким образом такие очевидные вещи могли быть под вопросом?
Также важно, что в отношении коммуникационных технологий, без всяких погрешностей действует «Парадокс Джевонса» (150-летней давности): вместо экономии ресурсов технологический процесс ведет к росту потребностей. На практическом примере это означает, что, если наш автомобиль сжигает меньше топлива, мы используем не меньшее количество топлива, а проезжаем больше километров (продолжая расходовать топливо в том же количестве).
Если процесс обмена информацией прост (например, электронной почтой или посредством видеоконференции), мы не то чтобы экономим время общения, а коммуницируем больше (правда, наша эффективность этим возрастает).
Следовательно, никаких предпосылок к значительному изменению спроса на личное общение, а в результате – на перемещения, встречи и персональный опыт, нет.
И с этой точки зрения ничего не должно измениться.
Что же тогда случилось?
Мутации вирусов происходили, происходят и будут происходить. У нас не может быть универсального иммунитета. Потому кризис COVID-19 не является чем-то уникальным и неповторимым.
Изменилось только то, что в экономически развитом мире человеческая жизнь стала более ценной (в прямом и переносном смысле), информация о вирусе распространяется быстрее («вирусно» – viral!) и его последствия относительно более серьезные, очевидные и травматичные.
На мой взгляд, ключевым вопросом здесь предстает конфликт между глобальной экономикой, общественной жизнью и глобальным устройством общественного здравоохранения.
Когда глобальная экономика постепенно и методично стирает национальные границы и нейтрализует национальный суверенитет (что создает благоприятные условия для распространения эпидемий), механизмы общественного здравоохранения остаются вестфальскими суверенными системами в рамках национальных границ.
В условиях гибридной и высокотехнологичной войны, проведенная на границах колючая проволока, окопы и расположенные по периметру пограничники потеряли смысл. Примерно так же анахронично выглядят сегодня национальные эпидемиологические системы здравоохранения против более мобильного и «флюидного» врага.
Мы не располагаем реальными, глобальными инструментами для борьбы с эпидемией в то время, когда проблема носит глобальный характер.
Поэтому, ответом на увеличение рисков, обусловленных глобализацией пандемии, не может быть меньшая глобализация (что невозможно). Ответом может быть только большая глобализация с точки зрения управления эпидемиями и пандемиями в подобных условиях.
Необходим новый глобальный эпидемиологический порядок.
Правда, существует Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ), но ее эффективность в управлении кризисами столь же сомнительна, как и управление гуманитарными кризисами Советом безопасности ООН.
Таким образом, необходимо создание мультилатерального института, который будет действенным и эффективным в вопросах своевременного реагирования на кризисы – своего рода «НАТО общественного здравоохранения». Также необходимо создание механизмов быстрого реагирования и эпидемиологических подразделений специального назначения, с учетом возросшего соблазна биотерроризма, желания «остановить мир» таким действенным и невидимым методом.
Очевидно, что лидерами этих институтов должны стать те, кому потенциально придется заплатит самую высокую цену – свободный мир, либеральные демократии с развитой экономикой.
Также очевидно, что это будет довольно сложный институциональный механизм, и обсуждение деталей может быть долгим, но цена неэффективных гуманитарных, экономических и политических действий настолько высока (это мы уже знаем наверняка), что альтернативы, похоже, не существует.
Это требует и приведет к определенным уступкам суверенитета в отношении общественного здравоохранения и эффективным санкциям за нарушение нового порядка международного здравоохранения.
Адекватным ответом на глобальный кризис будет еще большая глобализация.
Оригинал материала здесь.
